Во-вторых, есть вполне «земной» вариант этой истории, где Кибела – смертная царевна. Ее отец, расстроенный, что жена подарила ему девочку вместо наследника, приказал бросить ее на горе под названием Кибела, где ее должны были растерзать звери. Ее, однако, нашли местные женщины, назвали в честь горы и вырастили. Она отдалась Аттису и забеременела от него. Тем временем царь решил разыскать дочь и в итоге нашел ее в столь интересном положении. Аттис был по его приказанию убит и брошен без погребения. Кибела его горько оплакивала, и в конце концов все пропали – и труп, и женщина. Страну постигли разные несчастья, и жителям для их отвращения был дан от богов совет: похоронить изображение Аттиса, а Кибелу почитать, как богиню, и в дальнейшем чтить их соответствующими жертвами. Как при этом дошли до самокастрации – вопрос открыт.
Н. Румянцев предлагает такой вариант его решения: «Рассказывали, что Литиерсес был сыном фригийского царя и имел милый обычай: увидя во время жатвы какого-либо иностранца, он заманивал его к себе на ниву, серпом срезал ему голову, завертывал труп в колосья и бросал в реку. Однажды он так заманил героя Геракла, но тот одолел его и проделал с ним то, что тот проделывал с другими. Перед нами здесь глухой отголосок или полуизглаженный намек на то, что некогда у фригийцев существовал обряд умерщвления человека в начале жатвы… Жертва зарезывалась серпом на ниве, труп завертывался в колосья и бросался в воду. Для чего? Чтобы магически обеспечить нивам и впредь, для следующего урожая, плодородие вообще, необходимую влагу (дожди, разливы рек) в частности…
Это умерщвление соединялось с производственной магией и завершалось тем, что жертву (может быть, опьяненную, – сравни опьяненную Агдистис) вешали на сосну, распинали, отрезали у ней соответствующий орган и бросали в землю, затем труп снимали с креста-дерева, серпом отрезывали голову, завертывали его в колосья и бросали в воду… Бросание жертвы завернутой в колосьях должно было магически обеспечить впредь необходимую для нив влагу, отрезание и бросание в землю органа имело целью магически возобновить или поддержать в земле, в почве, плодородие, производительную силу, а повешение, распятие на кресте-дереве должно было сделать то же самое в отношении плодородия сосен с их питательными орехами.
Позднее этот кровавый магический обряд был несколько смягчен: производилось только оскопление или самооскопление, причем соответствующая вырезанная часть зарывалась в землю с той же магической целью – возобновить и поддержать плодородие. Когда сложилась вера в богов и стал развиваться антропоморфизм, на почве истолкования кровавого обряда весеннего праздника и его оскопляемых жертв сложился миф о том, что некогда и сам бог Аттис оскопил себя под сосной. Тогда, с развитием культа этого божества, ежегодно оскопляющие себя жертвы стали превращаться в его постоянных служителей, скопцов-жрецов, галлов, но с установлением их постоянной жреческой организации потребность в ежегодном возобновлении производительных сил природы и божества, т. е. в самооскоплении, все же не исчезла, и она удовлетворялась… добровольным актом его… После этого, – скажем теперь, – становятся понятными… (такие) мифологические мотивы, что Изида из частей растерзанного египетского “христа”-Осириса не нашла только его полового органа, и что дикий вепрь поранил финикийского “господа” Адониса в пах, точнее, в тот же половой орган, отчего он и умер: все это – глухие отзвуки человеческого жертвоприношения и отрывания у жертв этой части с соответствующей магически-производственно-хозяйственной целью».
Мраморная статуя Кибелы из Формии в Лацио
Ритуал самооскопления – «становления галлом» – описывает Лукиан (он признается, что по молодости бывал в гелиопольском храме и, следовательно, вполне мог быть его очевидцем): «Самый большой среди известных мне праздников справляется в начале весны. Одни зовут его “Костром”, другие “Светочем”. Жертвоприношение тогда совершается следующим образом. Срубаются большие деревья и складываются в костер во дворе храма; затем пригоняют коз, овец и других животных и вешают их живьем на срубленные деревья; сюда же помещают птиц, платья, золотые и серебряные вещи. Когда все готово, вокруг сложенного костра обносят священные изображения, после чего в костер бросают огонь, и тотчас все загорается. На это празднество стекается множество народа из Сирии и соседних стран; каждый несет с собою свои священные предметы, и каждый имеет отличительные значки, изготовленные для этого. В установленные дни толпа собирается в святилище, чтобы присутствовать при оргиях: множество галлов и священнослужителей… справляют оргии, причем режут себе руки и бьют друг друга по спинам. Находящиеся тут же многочисленные музыканты играют на флейтах, бьют в тимпаны и поют боговдохновенные священные песни. Все это происходит вне храма, и никто из участников оргий в него не вступает. В эти дни многие становятся галлами. В то время как одни играют на флейтах и справляют оргии, на многих уже находит безумие, и, хотя пришли они сюда только как на зрелище, начинают делать следующее, – расскажу и о том, что они делают: юноша, которому надлежит совершить это, с громким криком сбрасывает свои одежды, выходит на середину и выхватывает меч; мечи эти постоянно находятся там, как я думаю, для этих целей. Оскопив себя мечом, юноша носится по всему городу, держа в руках то, что он отсек. И в какой бы дом он ни забросил это, оттуда он получает женские одежды и украшения. Вот все, что совершается во время оскопления» («О Сирийской богине», 49–51).
Анри Грэльо и Мирча Элиаде следующим образом реконструируют это празднество. Оно совершались в канун весеннего равноденствия, с 15 по 23 марта. В первый день «Вхождения тростника» в храм вносился нарубленный тростник в память о том, что Кибела нашла младенца Аттиса у реки Сангарос, в тот же день по окрестностям торжественно водился священный шестилетний (т. е. в самом расцвете сил) бык, именуемый «архиереем», которого потом закалывали. С 16-го числа соблюдались строжайший пост и половое воздержание. 22-го числа было «Вхождение древа» – в храм вносилась сосна, срубленная до восхода солнца, у подножия которой закалывали барана, – читатель помнит, что именно под сосной Аттис оскопил себя и умер. В этом баране Н. Румянцев видит такое же тотемное животное фригийцев, каким был кабан-Адонис для семитов, и он полагает, что некогда именно барана первоначально распинали на сосне и при этом оскопляли. Дерево обтесывали от ветвей, обвязывали красными лентами, как труп, украшали цветами и атрибутами Аттиса – посохом и музыкальными инструментами (свирелью, тамбурином, цимбалами и двойной флейтой), а к середине прикрепляли изображение самого Аттиса. Перенесение сосны сопровождалось скорбью, возгласами «Плачьте по Аттису!», расцарапыванием себя сосновыми шишками и т. д. 24 марта был день крови – с безумными ритуалами бичевания и самооскопления, главный жрец наносил себе рану ножом по руке и окроплял своей кровью сосну и жертвенники; в этот день были строжайший пост и самоистязания. Совершалось ритуальное погребение «соснового» Аттиса в подземном помещении храма, напоминавшем пещеру. В ночь с 24-го на 25-е вспышка веселья свидетельствовала о том, что бог воскресал. Верховный жрец, совершая миропомазание, возглашал: «Воспряньте духом, мисты: бог спасен! И мы обрящем от трудов спасенье». Ему отвечали: «Мы радуемся!» Потом изображение «воскресшего» и его божественной супруги возили на колеснице в торжественных процессиях с сосудами, ветвями и прочей религиозной требухой под возгласы: «Аттис воскрес! Эвоэ, Аттис! Привет тебе, жених!» Поедался священный хлеб, и происходила массовая оргия, подстегнутая прежним воздержанием и общим психопатическим настроем верующих. 26-го – день радости и отдыха. 27-го числа везли статую Кибелы и омывали ее в реке прямо вместе с колесницей – как бы новобрачную после соития с женихом, воскресшим Аттисом (при этом вопрос о наличии у него органа совокупления оставляем древним). 28 марта оскопленный мист препровождался в ритуальную спальню богини, неся ей туда либо свои органы, либо гениталии быка или барана. Для чего?.. Впрочем, у него же сохранялись язык и пальцы… Но не будем об этом.
Руины Гелиополя
О фригийских жрецах-скопцах упоминает Страбон, описывая знаменитую пещеру Плутона у храма Аполлона в Иераполисе (турецк. Памуккале): «Что касается святилища Плутона, то это – небольших размеров отверстие пещеры, лежащей под маленьким выступом горной области; эта пещера настолько велика, однако, что в ней может поместиться человек, а в глубину она идет далеко. Перед ней находится четырехугольное пространство, огороженное решеткой, около 1/2 плефра в окружности. Это пространство наполнено густым в виде облака дымом, так что с трудом можно различить пол. Для тех, кто приближается к решетке вокруг огороженного пространства, воздух безвреден, так как в тихую погоду он очищен от дыма, ибо дым держится внутри ограды; если же животное проникнет внутрь, то его ожидает моментальная смерть. Во всяком случае загнанные туда быки падают, и их оттуда вытаскивают уже мертвыми. Я выпускал туда воробьев, и они тотчас падали бездыханными. Однако оскопленные галлы проходят внутрь безопасно, приближаясь даже к самому отверстию; затем, нагнувшись, они спускаются в глубину до известного предела, причем задерживают, насколько возможно, дыхание. Ведь по выражению их лиц я мог заметить признаки припадка вроде удушья. Свойственна ли такая безопасность всем людям, изувеченным таким образом, или только жрецам этого святилища; и проистекает ли она в силу божественного попечения, как это возможно при божественной одержимости, или же, наконец, она является результатом воздействия известных физических сил, противодействующих дыму?» («География», XIII, 4, 14).
Завершить эту главу стоит фрагментами V речи и гимном в честь пессинунтской Матери Богов, сочиненным императором Юлианом Отступником (331–363 гг. н. э., правил с 361 г.), пытавшимся реанимировать прежнюю веру на неоплатонических философских основаниях.