Вакханалия. Художник У. Этти
«Сравнительно недавно устоявшееся представление о минойцах как носителях чрезвычайно высокой, в чем-то даже рафинированной гуманистической культуры, как людях цивилизованных почти в современном значении этого слова было серьезно поколеблено новыми сенсационными открытиями греческих и английских археологов. Как показали сделанные ими находки, этим сибаритам и утонченным эстетам, жизнерадостным “любителям цветов”, как иронически назвал их Ч. Старр, были отнюдь не чужды такие чудовищные обычаи, как кровавые человеческие жертвоприношения и, может быть, даже ритуальный каннибализм. Следы человеческого жертвоприношения были открыты супругами Сакелларакис среди развалин минойского святилища в Арханесе неподалеку от Кносса в 1979 г. Спустя год археологи из Британской археологической школы под руководством П. Уоррена уже в самом Кноссе в одном из домов неподалеку от так называемого малого дворца нашли большое скопление детских костей, многие из которых сохранили на себе явственно различимые следы надрезов, сделанных ножом. Очевидно, тела убитых здесь детей были расчленены на части, а мясо отделено от костей и, скорее всего, съедено участниками некой ритуальной трапезы. Обнаруживший следы этого каннибальского пиршества П. Уоррен предположил, что оно может быть связано с культом Диониса-Загрея, в мифе о котором сохранились косвенные указания на существование на Крите обычая ритуального людоедства, несомненно восходящего к очень ранним, еще догреческим временам. Эти неожиданные и поначалу многих шокировавшие находки позволили заглянуть в самые глубокие тайники сознания или скорее подсознания минойцев, приоткрыв перед исследователями до тех пор остававшуюся скрытой “ночную сторону” их мироощущения и их культуры. Теперь стало ясно, что под покровом беззаботного, почти детского упоения жизнью в их душе таился слепой, безотчетный ужас перед окружающим миром, иногда толкавший их на проявления крайней жестокости. Стал более понятен и тот странный отпечаток почти истерической взвинченности, который лежит на многих произведениях критского искусства и особенно заметен в сценах на печатях. Изображенные на них фигуры людей и животных нередко как бы вибрируют от страшного внутреннего напряжения, совершают резкие конвульсивные движения и вытягиваются, как в эпилептическом припадке. Сцены такого рода выдают скрытый невротизм психического склада минойцев, очевидно, присущую ему раздвоенность, довлеющее над ним ощущение пограничности и крайней непрочности своего положения в мире на стыке добра и зла, жизни и смерти».
Шведский ученый М. Нильссон именно в этом ключе трактует обнаруженные в некоторых горных святилищах Крита глиняные изображения различных членов – как отображение древних ритуалов расчленения жертвенных животных и даже людей, как отзвук легенды о Дионисе-Загрее (полярная точка зрения – что это дары исцелившихся, приносивших глиняные модели своих органов точно так же, как нынешние греки приносят в церкви восковые или серебряные изображения исцеленных тем или иным святым голов, глаз, рук, ног, сердец; интересно, что они вешают, если болели гениталии?).
Бык в этом отношении стоял несколько отдельно от птиц и змей, парадоксальным образом выполняя одновременно роли как жертвы, так и жертвопринимателя (если кого-то смущает подобная интерпретация, проведите параллель к христианскому богословию, точнее, юридической теории искупления: Бог в лице Иисуса Христа приносит Себя Себе же в жертву; не задумывались об этом?). Таким образом, он выступал ее паредром – богом умирающей и воскресающей природы. Символически это отображалось в так называемых тавромахиях (боях с быками), прекрасно изображенных на знаменитой кносской фреске. Как пишет Ю.А. Андреев, «очевидно, в религиозном сознании минойцев отдельные божественные индивиды и мир природы мыслились как некое подобие сообщающихся сосудов, внутри которых происходило непрерывное перетекание наполняющей весь космос божественной энергии из одной емкости в другую. В этом вечно движущемся космосе индивидуализированные образы богов никак не могли по-настоящему отстояться и обособиться от своего животно-растительно-предметного окружения». И вообще, невозможно решить вопрос о том, была ли древнеминойская религия политеистичной («многобожеской», сторонники – М. Нильссон, С. Маринатос, Буркерт) или же монотеистической («единобожной», сторонники – А. Эванс, Глоц, Фарелл, Перссон и др.), где многочисленные спутницы и спутники Великой богини, будь то женщины, мужчины, звери, птицы, змеи, фантастические демоны – всего лишь ее проявления, эманации, если угодно – аватары (об этом мы рассуждали в первой главе касательно египетского монотеизма). Таким образом, диаметрально противоположен взгляд на тройку женских божеств Крита – Древесную богиню, Владычицу зверей и Змеиную богиню; либо это три отдельных божества, либо – три ипостаси одного. Артур Эванс пишет о ней: «(На Крите) мы не находим такого множества божеств, как в классическом мире, и в действительности постоянно возвращаемся все к той же самой Великой Матери с ее Младенцем или Консортом, почитание которых под разными именами и званиями простиралось на большую часть Малой Азии и лежащие за ней сирийские регионы. Мы видим Богиню с голубями, усевшимися на ее голове, что указывает на ее связь с небом, или со змеями, обвившимися вокруг нее как Владычицы Преисподней и защитницы, как можно полагать, от постоянно возникавшей угрозы землетрясений. Как Богиню-Мать мы видим ее с руками, возлежащими на пышной, как подобает настоящей матроне, груди, но в той же тиаре и в том же вплоть до рисунков на одежде облачении. Как источник всякой растительности она держит хлебный злак и головки мака и лилии и поднимается из земли, подобно Деметре в позднем мифе. С луком и стрелами она охотится на косуль, подобно Артемиде, или, держа в руках свой символический двойной топор, становится похожей на амазонку. По временам она держит якорь как Владычица моря. Но во всех этих изменчивых воплощениях мы ощущаем присутствие в сущности одного и того же божества скорее, чем отдельных мифологических существ, как в позднейшей Греции. Процесс дифференциации, хотя и начался, но, несомненно, еще не завершен. Более того, она (Богиня) постоянно ассоциируется с ее отличительными символами, подобными двойному топору, который вместе с другими специальными культовыми эмблемами постоянно возникает в ее меняющихся воплощениях. Средневековое поклонение Мадонне с ее атрибутами и эмблемами, варьирующими сообразно с локальными культами, дает здесь хорошую аналогию».
Змеиную богиню мы описали ранее, говоря о родосской Афине. Добавим лишь, что змея в понятиях древних также символизировала воскресение из мертвых, так как меняет кожу и возвращается к бытию из подземной спячки. Аналогично и ее богиня становилась владычицей жизни и смерти, «верховным гарантом и регулятором земного плодородия». Древесную богиню мы трогать не будем – в том числе потому, что, как кажется, тема Великой богини заслуживает отдельного исследования. В нашем же ракурсе – смерти и воскресения божества – приведем одно свидетельство Павсания, связывающее Древесную богиню со всем известной Еленой Троянской. Несомненно, когда-то она была богиней, и, с вероятностью в 99,9 % – именно минойской Древесной (с чем очень не хочет согласиться известная популяризатор Античности Б. Хьюз, серьезно сомневаясь в подобном «разжаловании» богини в смертные). «По смерти Менелая… Елена, изгнанная Никостратом и Мегапентом (сыновьями Менелая от первого брака. – Е.С.), прибыла на Родос к Поликсо, жене Тлеполема, бывшей ее знакомой… В это время, будучи вдовой, она управляла островом, оставаясь при своем малолетнем сыне. Говорят, что эта Поликсо, желая отомстить Елене за смерть Тлеполема (царь Родоса погиб в Троянскую войну за вызволение Елены Зевсовны. – Е.С.), когда Елена оказалась у нее в руках, подослала к ней, когда она купалась, своих служанок в образе Эриний (богинь мщения. – Е.С.); эти женщины, захватив Елену, повесили ее на дереве, и поэтому у родосцев есть храм Елены-Древесной (Дендриты)» («Описание Эллады», III, 19).
Минойская красавица. Фреска в Тире
Ипостась Владычицы зверей весьма кровожадна, ее слуги и спутники – хищные звери (львы – что сближает ее с малоазийской Кибелой – и грифоны, реже – псы), терзающие травоядных, на одном из изображений ее жрица режет горло козлу. Ю.В. Андреев пишет: «Мы неизбежно придем к выводу, что минойская “Владычица зверей” была кровно (в буквальном, отнюдь не в переносном значении этого слова) заинтересована в тотальном истреблении хищниками травоядных животных независимо от того, принимала она сама непосредственное участие в этом грандиозном кровопролитии, которое могло быть осмыслено и как охота, и как жертвоприношение, или же нет. В любом из этих случаев именно ей должна была достаться вся пролитая слугами кровь, которая была для нее главным источником жизненной силы (маны), обеспечивавшей нормальное функционирование богини с основном ее качестве Всеобщей матери всего живого, пожирающей свое собственное потомство, а затем с удвоенной силой производящей его в результате то ли самооплодотворения, то ли “священного брака” с мужским божеством – главным носителем земного плодородия, скорее всего воплощавшемся в минойской религии, как и во многих религиях древнего Средиземноморья, в образе могучего быка».
Так мы постепенно подошли к этому важному персонажу крито-минойской религии. На более ранних этапах редкое изображение мужского божества-консорта (порой в виде козла) свидетельствует о его «бледности» и определенной вторичности; есть мнение, что он просто был «дублером» Великой богини, не являясь ни сыном, ни мужем, ни любовником. Андреев полагает, что идея «священного брака» двух божеств – более поздняя для минойцев и проникла к ним как раз под влиянием восточных культов, в период «новых дворцов» (1700–1450 гг. до н. э.). Их центральные дворы стали игровыми площадками для тавромахии (ταυρομαχία дословно – «борьба с быком»).