Е.С.), либо могут изменять свой пол (Тиресий), либо одеваются в женскую одежду (Геракл). Кроме того, они отличаются всевозможными аномалиями (безголовы или многоголовы, у Геракла – три ряда зубов), они бывают хромыми, одноглазыми или слепыми. На героев часто находит безумие (Орест, Беллерофонт, даже великий Геракл, когда он убил своих сыновей от Мегары). Что касается их сексуального поведения, то оно неумеренно или ненормально: Геракл делает беременными пятьдесят дочерей Феспия в одну ночь; Тесей знаменит многочисленными похищениями (Елена, Ариадна и т. п.); Ахилл похищает Стратонику. Герои совершают инцест со своими дочерьми или матерями и устраивают резню из ярости, зависти, а часто и без какой бы то ни было причины; они убивают даже своих отцов, матерей и прочих родственников. Все эти двойственные и монструозные черты, аномальные формы поведения свидетельствуют об изменчивости, нестабильности изначального времени, когда “мир людей” еще не был создан. В этот изначальный период ненормальности и насилие всякого рода (то есть все то, что потом будет объявлено зверством, грехом, преступлением) прямо или косвенно ускоряют дело творения. Однако только после творческих актов героев – сотворения институтов, законов, технологий, искусств – появляется “мир людей”, где нарушения и излишества будут запрещены. После эры героев, в новом “мире людей”, эра творчества, illud tempus мифов определенно заканчивается. Неумеренность героев не имеет границ. Они осмеливаются покушаться даже на богинь (Орион и Актеон нападают на Артемиду, Иксион домогается Геры и т. п.) и не останавливаются перед кощунством (Аякс набрасывается на Кассандру у алтаря Афины, Ахилл убивает Троила в храме Аполлона). Эти оскорбления и кощунства указывают на неординарную гордыню (hybris), характерную для природы героев… Герои обращаются с богами, как с равными, но их самонадеянность всегда жестоко наказывается олимпийцами. Только Геракл безнаказанно проявляет свою самонадеянность (когда он угрожает оружием богам Гелиосу и Океану (и не им одним, как будет показано ниже. – Е.С.). Но Геракл – совершенный герой, “герой-бог”, как называет его Пиндар (Третья Немейская песнь, 22). Действительно, он единственный герой, про могилу и мощи которого ничего не известно; он завоевывает себе бессмертие апофеозом самоубийства на погребальном костре, он усыновлен Герой и становится богом, восседающим среди других божеств на Олимпе. Можно сказать, что Геракл добился своего божественного состояния посредством ряда инициационных испытаний, из которых он вышел победителем, в отличие от Гильгамеша… и некоторых греческих героев, которые, несмотря на свою безграничную самонадеянность, не смогли обрести бессмертие. Персонажи, подобные греческим героям, существуют и в других религиях. Но только в Греции религиозная структура героя получила такое совершенное выражение; только в Греции герои пользовались достаточно высоким религиозным престижем, будоражили воображение и давали пищу для размышлений, вдохновляли литературное и художественное творчество».
После Троянской войны «герои» в Греции все же появлялись, хотя и поизмельчали, как увидим ниже; опять же реальная жизнь также начала поставлять своих героев. Наиболее известный, конечно – Александр Македонский, не зря он вовсю пыжился приписать себе в отцы Зевса, однако были прецеденты и до него – например, династ IV в. до н. э. Перикл (не будем путать его со знаменитым афинским тезкой); его героон (монументальная гробница-храм героя) сохранился в ликийской Лимире.
Теперь самое время разобрать, кого именно греки подразумевали под «героями». Это понятие прошло, на самом деле, эволюцию. С течением времени гомеровский герой «без страха и упрека», доблестный человек, превратился в демоническое (в хорошем смысле этого слова, между богом и человеком) существо. По Ю. Кулаковскому, он умирает – но в Аид не сходит, обретаясь около своего захоронения (героона), становящегося центром его культа – или даже хотя бы культика. В итоге понимание послегомеровскими греками этого слова – герой – уже отличалось как от гомеровского, так и от современного, так, в герои мог попасть, например, убитый насильник (как Ликас), какой-нибудь преступник, «прославившийся» своим «чудесным» исчезновением – как Клеомед в Астипалее (кого это презрительно удивит, пусть вспомнит канонизацию Николая Кровавого, например – не меньшее насилие над здравым смыслом, да еще в наши дни). На Родосе почитали некоего Шептуна. Но чаще всего героями становились ойкисты – полулегендарные или реальные основатели городов и государств (например, Тесей в Афинах или тот же Александр Македонский в Александрии Египетской), или реальные люди, спасшие их, либо мифические прародители народов, зачастую дававшие им свое имя. Так, прародителем ионян был некий Ион, персов – Перс, и т. д. Лакедемон был якобы основан героем Лакедемоном, Коринф – Коринфом…
Итак, герой – некая промежуточная ступень между божеством и человеком, однако причисление к героям не было аналогично обожествлению (единственные исключение – апофеоз Геракла и Асклепия), скорее, оно близко более позднему христианскому прославлению в лике святых. «Герой» принимал жертвы, был обязан хранить свой город и защищать его в годину бедствий и вражеских нашествий. Афинский законодатель Драконт, прославившийся своими суровыми – «драконовскими» – законами, в 620 г. до н. э. предписал горожанам первым долгом чтить отечественных героев и богов. Ф.Ф. Зелинский пишет о греческих героях так с точки зрения религии: «Герои – это избранные среди покойников, ставшие предметом не только семейного, но и общественного или государственного культа… Возник… обычай считать героями тех, которые оказали общине выдающиеся услуги. А это были в первую голову основатели, экисты или ктисты общины… Исторические экисты (в Амфиполе, например, Агнон, сподвижник Перикла) после смерти получали… героические почести… По исконно греческому культ героя был прикреплен к его могиле – это и естественно, раз этот культ был усиленным заупокойным культом… Над могилой героя ему сооружалось капище (heroon), формы и размеры которого были различны: для особенно многочтимых, вроде Тесея, оно могло вырасти в настоящий храм (так и Птолемей овладел останками Александра и возвел над ними роскошную усыпальницу-Сему; вообще для почитания героя грекам зачастую требовались останки, пусть даже и недостоверные – так были, например, были торжественно “обретены” и перенесены с острова Скирос “останки” Тесея в 478 г. до н. э.; если останки все же “не находились”, сооружался кенотаф – пустая гробница, куда призывалась душа героя. – Е.С.). Здесь и совершались жертвоприношения в его честь. Они были принципиально отличны от жертвоприношений в честь богов: те происходили днем, эти – ночью или в сумерки; для тех брались светлые, для этих – черные животные; там они приносились на высоком алтаре, здесь – на низком “очаге” (eschara); там по сожжении символических частей остальная туша служила угощением для живых, здесь животное сжигалось совсем, и никто не должен был даже отведать его мяса. Одним словом, там жертвоприношение имело олимпийский, здесь – хтонический характер». Очень важный момент, подчеркивающий, что герои – хоть и божества, но не боги.
Геракл из г. Пергия (нижняя часть найдена не так давно, верхняя возвращена американцами). Музей Анталии. Турция
Плутарх оставил следующее описание поминовения героев, павших при Платеях: «На собрании всех греков Аристид внес предложение, чтобы ежегодно в Платеи приезжали из разных концов Греции послы для участия в священнодействии, а каждые пять лет устраивались Элевтерии – “Игры Освобождения”, чтобы греческое войско в десять тысяч пехотинцев и тысячу всадников и сто кораблей были всегда наготове для борьбы с варварами и чтобы платейцы пользовались неприкосновенностью и приносили жертвы богу за Грецию. Предложение было принято, и платейцы согласились каждый год совершать жертвоприношения теням греков, павших и похороненных у стен их города. Они делают это еще и теперь следующим образом. В шестнадцатый день месяца мемактериона (которому у беотийцев соответствует алалкомений), на заре, устраивается процессия; во главе ее идет трубач, играющий сигнал “к бою”, за ним следуют повозки, доверху нагруженные венками и миртовыми ветвями, черный бык и свободнорожденные юноши, несущие вино и молоко в амфорах для возлияния и кувшины с маслом и благовониями (ни один раб не должен принимать участие в этом служении, ибо те мужи умерли за свободу). Замыкает шествие архонт Платей; в иное время ему запрещено прикасаться к железу и носить какую бы то ни было одежду, кроме белой, но в этот день, облаченный в пурпурный хитон, с мечом в руке, он берет в хранилище грамот сосуд для воды и через весь город направляется к могилам. Зачерпнув воды из источника, он сам обмывает надгробные камни и мажет их благовониями, потом, заколов быка и ввергнув его в костер, обращается с молитвой к Зевсу и Гермесу Подземному и призывает храбрых мужей, погибших за Грецию, на пир и кровавые возлияния. Затем он разбавляет в кратере вино и выливает его со словами: “Пью за мужей, которые пали за свободу Греции”. Этот обычай платейцы соблюдают и по сей день» («Аристид», 21).
Древняя Ликия являет прекрасный набор героонов – это героон Перикла в Лимире (его скульптурное убранство хранится в Анталийском музее), «монумент нереид» из Ксанфа, вывезенный англичанами в Британский музей, ксанфский «монумент гарпий», барельефы с которого постигла та же участь, героон в Тризе, чьи барельефы вывезены в Вену. Некогда в Ксанфе был и героон Сарпедона, так как, по свидетельству Аппиана Александрийского (95—165 гг. н. э.), когда римляне Брута пробились в город (42 г. до н. э.), часть их была отрезана: «Поражаемые в узком месте с крыш ксанфийцами и теснимые, они с трудом прорывались к близлежащей площади. Здесь они хотя и одержали верх над нападавшими на них, вступившими с ними в рукопашный бой, но, подвергаясь жестокому обстрелу и не имея ни луков, ни дротиков, пробились к храму Сарпедона, чтобы избежать окружения… Когда ксанфийцы с громким криком напали на римлян, бывших возле святилища Сарпедона, те, кто изнутри и снаружи ломали ворота, испугались за них и с еще большей яростью и увлечением стали действовать. Разрушив ворота, они уже на закате солнца все вместе ворвались в город» («Римская история», XIV, 78, 79).