Упомянутый выше Халкидонский орос, казалось бы, решил все проблемы, обрисовав все аспекты соединения двух природ в Богочеловеке, но это только на первый взгляд, для успокоения общества. Во-первых, его не все и признали, а во-вторых, что гораздо главнее, в нем оказались скрыты новые мины замедленного действия. Они привели к тому, что в эпоху иконоборческих споров (VIII–IX вв.) обе стороны, как иконоборцы, так и иконопочитатели, одинаково в своем богословии апеллировали к Халкидонскому оросу. На основе одного и того же документа доказывалось, что Богочеловек изобразим и неизобразим. Еще до революции профессор Б.М. Мелиоранский в своей небольшой, но замечательной работе «Философская сторона иконоборчества», рассматривая Халкидонский орос, наглядно показывает тот тупик, в который с ним зашло богословие.
«Суть дела в том, что по православному халкидонскому учению Богочеловек совмещает в одном существе (ипостаси) две такие природы, признаки которых в значительном числе представляются взаимно отрицательными. Это учение об отношении природы Бога и человека было до такой степени общепринято, что, напр., по Дионисию Ареопагиту возможно целое “отрицательное богословие”, т. е. целое учение ο Боге как ο противоположности человеку, получаемое чрез отрицание в применении к Богу целого ряда существенных свойств человеческой природы. Таковы: простота и сложность, вечность и тленность, бестелесность и телесность, несотворенность и тварность и т. д. и т. д. Суммируя оба ряда, мы получим со стороны Божества один признак: абсолютность; со стороны человека тоже один – относительность. Α Богочеловек совмещает в себе, как в одном существе, оба естества и, следовательно, оба ряда признаков, объективно и субъективно, с точки зрения чужих сознаний и его собственного сознания, и даже помимо всяких сознаний, по внешнему представлению и по собственному самосознанию. Он, один и тот же Он, одновременно и абсолютен, и относителен. Поэтому, говорят иконоборцы, единение в нем естеств превышает всякую мысль и всякое понимание. Если же оно выше всякой мысли и понимания, то выше и всякого представления: будучи непредставим, Христос и неизобразим. Что единение естеств в Христе “выше всякого разумения”, в этом православные были с ними согласны; итак, спор иконоборцев с православными на теоретической почве сводился к тому, возможно ли вообразить и изобразить существо, не постижимое для разума? Если νοούμενον Богочеловека (Богочеловек в себе) для ума распадается на два ряда противоречащих признаков, так что самое существование Его непонятно (теоретически непознаваемо), то не должно ли его явление состоять из ряда взаимно противоречащих качеств, дающих в сумме нуль для внешних средств человеческого восприятия, так что Богочеловек, как явление, не должен ли быть признан эмпирически непознаваемым объектом?..
Выходит, что халкидонский Христос не может быть ни описуемым (иконоборцы), ни неописуемым (православные). Это вывод уже решительно невозможный; получается нарушение закона исключенного третьего в области явлений (речь идет ο видимом евангельском Христе). Очевидно остается выбор: или отречься от догмата веры, признать халкидонского Христа за паралогизм, логическое monstrum, произвольное сочетание несовместимых признаков, сводящееся к бессмысленному сочетанию противоречивых терминов (так и поступают новейшие протестанты); или же, сохраняя веру в соборный догмат, должно признать, что в Богочеловеке логическая противоречивость существа не мешала ни Его реальности, как вещи в себе, ни Его постижимости, как явления; иными словами, что а) логические законы не могут иметь силы для вещей в себе (именно – закон невозможности противоречия) и b) что совмещение в вещи в себе противоречащих качеств не ведет неизбежно к появлению в ней, как в явлении, взаимно исключающих друг друга признаков; сверхрациональная вещь в себе (Халкидонский Богочеловек) может дать вполне постижимое явление (эмпирический Иисус Христос), логически постижимой связи между ними может и не быть».
Исхождение Святого Духа от Бога-Отца и Сына, согласно Филиокве. Неизвестный художник
Таким образом, Богочеловек оказался химерой, неподвластной разуму и логике. Впрочем, церковь часто ими брезговала (в этом отношении, впрочем, византийское богословие стоит намного выше нашего современного доморощенного, к которому вполне заслуженно можно применить высказывание М.Е. Салтыкова-Щедрина из его произведения «Добродетели и пороки»: «Родившись в навозе, они предпочитали задохнуться в нем, лишь бы не отступить от староотеческих преданий»), поэтому VII Вселенский собор 787 г. решил проблему авторитарно: «Мы исповедуем вселенский догмат, ибо веруем Духу Святому, и Христа исповедуем видимым и описуемым, так как верим Евангелиям, хотя бы и невозможно было понять, как существует такое совмещение».
Христос, поддерживаемый двумя ангелами. Художник П. Веронезе
Глава 9Китайские божества и генезис даосской доктрины бессмертия
Китай – сам по себе Вселенная, причем во многих отношениях. Поэтому писать о его мифах, не будучи китайцем, немножко боязно, ибо делать занятную сказку из философско-космогонической бездны нелепо и недостойно. Одной любви к Китаю здесь явно мало, предмет необъятен, привычные категории и понятия для анализа явно непригодны. Что европейцу черно-белое, то китайцу Дао, одним словом.
Не знаю, насколько все это живо в самих китайцах и как они сами все это осознают в себе и окружающем мире, но ведь вся прелесть в том, что здесь мы имеем дело не с полуистлевшими папирусами или полустертыми надписями на древних камнях, а с живой традицией. Автору неоднократно довелось в свое время понаблюдать за китайцами на не столь отдаленной от них территории – в Таиланде, отметить особенности их поведения, мировосприятия, достоинства и недостатки, плюсы и минусы… Ознакомиться с верованиями и традициями (есть в Паттайе такие заповедные места – Ват Ян, «Китайская горка» у горы Будды и т. п.). Видеть почитание Конфуция и Лао-цзы, божеств и древних военных героев, вереницу стендов с добродетелями, сопровождаемых рассказами и рисунками о том, как должно чтить родителей и старших, помогать им, заботиться о детях, животных, друг друге… В общем, жив Конфуций! Видел и не всегда скрываемое негативное отношение к «варварам», и гордое осознание того, что за твоей китайской спиной, если что, еще полтора миллиарда таких же… Видел праздники и ритуальные действа. Как ни крути, а Поднебесная, проходя исторические зигзаги расцветов и падений, разваливаясь на мелкие враждующие меж собой кусочки и вновь объединяясь, переживая варварские нашествия и завоевания – хоть прямые, хоть культурные, уже более 5000 лет хранит свою культуру (письменно – и то 3500 лет!) и осознание себя чем-то единым, существующим всегда, прямым развитием того, что там некогда существовало… Скажем прямо, мало кто может этим похвастаться, не кривя душой. Да скорее всего, никто. Итальянцы – далеко не римляне; нынешние греки, морально и духовно искалеченные многовековым османским игом, имеют немного сходства со своими великими беспокойными пращурами; не говоря уж о том, что нынешние египтяне – это 90 процентов арабов плюс немного берберов и лишь жалкая толика коптов – наследников меднокожих подданных фараонов. Разве что еще евреи могут сравниться с китайцами по уровню верности языку, вере, традициям и т. п., хотя тут все же совершенно иной случай: народ есть, а государственность его, не раз погибавшая в древности, лишь не так давно (а по историческим меркам – вообще чуть ли не вчера) возродилась и ныне пребывает в младенческо-турбулентном состоянии. Но мы отвлеклись.
Китайские мыслители, как люди архиумные, относились к бессмертию либо скептически, либо как минимум безразлично. Можно сказать, оно их не интересовало. И, конечно, позднейшее обожествление Лао-цзы и Конфуция фактически обратилось в такой же неожиданный и необычный фарс, как и обожествление и Христа, и Будды в Махаяне («Большой колеснице»). Такова, видимо, печальная участь большей части религиозных реформаторов – становиться благочестивой выхолощенной тушкой для обмана верующих.
Лао-цзы (он же Ли Эр) жил примерно в VI–V вв. до н. э. и был хранителем архива и библиотеки в царстве Чу на юге Китая (уезд Кусянь); предположительно встречался с Конфуцием, и последний именно от него воспринял основополагающую для своего учения мысль о ритуале. Главное произведение (или древнейшая его часть) – диалектический трактат «Дао дэ цзин» («Канон Пути и его Благой Силы», «Книга о Дао и дэ»). Изуверившись в возможности ввести свое учение в Китае, он покинул его, записав на прощание свое учение в вышеназванный трактат и передав его начальнику пограничной заставы Инь Си. Дальше пошли мифологизация и бессмертие. Уверяют, что «старик Лао» родился из чрева матери уже умудренным стариком; однако старческая немощь, видимо, не коснулась его репродуктивной способности, ибо, уйдя из Китая в Индию, он стал, ни много ни мало, отцом… будущего Будды (доктрина «хуа ху», т. е. «просвещение варваров», III в.); в менее сказочном варианте он стал учителем Будды и еще 28 учеников. Дальше – больше. Философа начинают почитать как «Престарелого государя», Лао-цзюня, наставника мифических (и тоже обожествленных) императоров Китая, в т. ч. Хуан-ди («Желтого императора», не будем путать его с кровавым тираном, первым объединителем Китая Цинь Ши Хуан Ди (258–210 гг. до н. э., правил царством Цинь с 245 г., всем Китаем – с 221 г.), известного своей терракотовой армией и провозгласившего: «Книги – в огонь, ученых – в яму»). В правление династии Хань (202 г. до н. э. – 220 г. н. э.) Лао-цзы объявлен бывшим изначально, прежде Неба и Земли, и, как своеобразному умирающе-воскресающему богу, ему приписана способность периодического воплощения в этом мире.
Автор в образе божества долголетия на китайский Новый год. Тайланд, 2005 г.
Да, в его учении о Дао и дэ есть намеки на теорию бессмертия, но общепризнано, что они – более позднего времени, когда философский даосизм начал перерождаться в элементарную религию (рубеж эр).