Смерть Бальдра. Художник К.-В. Эккельсберг
Считается, что норвежская баллада христианских времен «Бендик и Оролилья» во многом отображает историю Бальдра, особенно те ее пассажи, где за осужденного рыцаря молит вся природа:
Но король отвечал сурово:
«Пусть просит жена и народ,
Это Бендику не поможет,
Он все равно умрет!
Жене обещаю впредь
Не нарушать уговор.
Одного не могу обещать —
Отменить ему приговор».
На небе и на земле
За Бендика все просили,
И все отважному рыцарю
Жизнь сохранить молили.
Рыбы на дне морском,
Ангелы в небесах,
Люди в своих жилищах,
Олени в диких лесах.
Птицы в зеленом саду,
Ребенок в колыбели,
Все, кто просить могли
И говорить умели.
И трава, и кусты, и деревья,
И полевой цветок,
Все живое на свете,
Все просили, кто мог.
В ярости был король:
«Меня не проймешь слезами.
Бендик сегодня умрет!
Ему не помочь мольбами».
Сравнение усиливается за счет предсмертного дара рыцаря – кольца (правда, его получает палач, который, однако, друг Бендика и ровня ему, т. к. лишить человека жизни по тогдашним обычаям мог человек, не ниже осужденного по рожденью), и смерти его возлюбленной Оролильи, так что их и хоронят вместе. Но, конечно, новые реалии трезвоном провожают в небытие мифы о древних богах:
На церкви Святого Улава
Грозно колокол бьет.
Хоть трижды свершится чудо,
А Бендик сегодня умрет!
В церкви Святого Улава
Золотом блещет свод.
Будь она вся золотая,
А Бендик сегодня умрет!
Глава 11Славяно-русские воскресающие боги, или Поиски черной кошки в черной комнате
Китайскому мудрецу Конфуцию приписывают следующие высокоумные слова: «Трудно искать черную кошку в черной комнате, особенно если там ее нет». Поэтому, с одной стороны, стоит ли затевать этакое дело вообще? С другой – у русского читателя может остаться ощущение, что тема раскрыта как-то не до конца: что ж у нас-то?.. По этой причине и появилась эта глава в виде аппендикса. Большой пользы нет, но в организме присутствует. Тем более что за пару моментов «зацепиться» все-таки можно.
Но в полном смысле на славянской почве проблема малорешаема, и в первую очередь (а также вторую, третью и прочие по списку) из-за отсутствия внятных письменных источников. Своего «священного писания» не осталось, даже если таковое и было (в чем автор совершенно не уверен), а все эти новодельные «Славянские веды», «Перуновы книги» и прочую лабуду вместе с их толкованиями разве что на подтирки в деревенский сортир отправить, краше места для них нету. Записки арабов – Ахмеда Ибн-Фадлана (Х в.), например, – или сочинения византийцев свидетельствуют о том, что их авторы этим особо не интересовались, в лучшем случае отметят веру наших предков в бессмертие души – попадание в рай через огонь: «Был рядом со мной некий муж из русов. И вот я услышал, что он разговаривает с бывшим со мной переводчиком. Я спросил его о том, что он ему оказал. Он сказал: “Право же, он говорит: “Вы, арабы, глупы”. Я же спросил его об этом. Он сказал: “Действительно, вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай”» (Ибн-Фадлан). Отметим, однако, сразу же, что речь идет о погребальном обряде викингов – сожжении покойника в ладье, поэтому, очевидно, мы не вправе переносить его на славян, и оставляем только русам, в которых мы видим выходцев из Скандинавии.
Византийский историк эпохи Юстиниана, великий Прокопий Кесарийский (500–565 гг.), возможно, эллинизировал верования славян – вот что он пишет: «Эти племена, славяне и анты… считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания» («Война с готами», III, 14).
Византийский историк Лев Диакон (ок. 950 – ок. 992 г.), описавший войны нашего князя Святослава, в своей «Истории» рисует русов как типичных язычников. Правда, порой он именует их скифами (или тавроскифами), но это просто знаменитая византийская архаическая традиция. Вот два фрагмента из IX книги: «Когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра. Говорят, что скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахарсиса и Замолксиса, то ли у соратников Ахилла» («История», IX, 6).
«О тавроскифах рассказывают еще и то, что они вплоть до нынешних времен никогда не сдаются врагам даже побежденные, – когда нет уже надежды на спасение, они пронзают себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают. Они поступают так, основываясь на следующем убеждении: убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть. Вот какое убеждение владеет ими» («История», IX, 8). Тут нельзя не задуматься: не отразились ли таким причудливым образом в сочинении Льва верования варяго-русов о том, что надо умереть с мечом в руке, чтобы попасть в Вальгаллу?..
Идолы. Художник Н.К. Рерих
Всем известные писания базилевса Константина Багрянородного (905–959 гг., правил с 912 г.) о верованиях русов (дубах, петухах и проч.) ничего интересующего нас по заданной проблеме не сообщают. Подводя промежуточный горестный итог, отметим, что по таким отрывочным данным, да еще, вероятнее всего, скандинавского происхождения, никакой путной картины об умирающе-воскресающих славяно-русских богах мы не составим.
Однако не все так безнадежно, ибо через века дошли различные народные обряды, зафиксированные церковными негодующими писателями и восторженными этнографами, порой теми еще мифотворцами… Вот на их анализе ученые и строят свои гипотезы по интересующему нас вопросу. Кандидатов на роль славяно-русского Осириса два – Ярило и Кострома; при этом не исключено, что это – один и тот же персонаж, точнее, второй – эманация первого.
Рассматривая Ярилу, известный русский историк и социолог Н.И. Кареев убежден, что это – божество плодородия, родственное Яровиту. В житии св. Оттона Сефрид приводит речь его жреца, говорящего как бы от имени самого бога: «Я тот, который одевает поля муравою и леса листьями; в моей власти плоды нив и дерев и приплод скота». Но мы недаром оговорились, что Яровит родствен Яриле, но не тождествен; известный фольклорист и собиратель сказок А.Н. Афанасьев видит в обоих божествах громовиков и отмечает их «родство», однако на определенном этапе их культы разошлись, и культ Ярилы стал ярко выраженным фаллическим. В частности, в Воронеже выбирали человека, «назначали» его Ярилой, убирали лентами, цветами и т. д., а на голову одевали раскрашенный колпак (получался живой фаллос), после чего начиналось бурное шествие под музыку. Костромичи хоронили куклу Ярилы с огромным фаллосом, причем в лучших традициях похорон Осириса и Таммуза – с женским плачем и последующими оргиями. Такую же фаллическую куклу Ярилы с наступлением ночи несли хоронить на Украине. В Белоруссии Яриле праздновали на засеянных полях, припевая:
А гдзе ж ён нагою,
Там жыто капою,
А гдзе ж ён ни зырне,
Там колас зацьвице.
При этом его представляли себе красивым юношей в белой мантии, в венке из полевых цветов, с горстью ржаных колосьев в левой руке – и на белом коне [если только это не фантазии этнографов XIX в. П. Ефименко и П. Древлянского (Шпилевского), некритически воспринятые (или вообще созданные) А.С. Фаминцыным, что весьма вероятно]. В общем, вожделенный фаллический принц. Не насторожило, что молчат о правой руке? Может, в ней узда? Логично, но, оказывается, неверно. Облик «прекрасного прынца» живо перестает быть таковым, когда восстанавливается полный текст Фаминцына, ныне уродуемый в угоду псевдоэстетике, в котором пишется о том, что в правой руке Ярило держал отрубленную голову. Либо это враг Ярилы, либо отсылка к его хтонической сути, известной паре «любовь – смерть»; попытка видеть в этой «мертвой голове» живое солнце считается некоторыми исследователями алогичной и, таким образом, неубедительной, хотя посмертное самостоятельное бытие отсеченной главы – не редкость, примеры – голова китайского демона Таотэ с мясными крыльями-ушами, голова мудрого скандинавского великана Мимира, которую оживил Один и пользовался ее советами, вещий череп из былин о Василии Буслаеве, да и гигантская богатырская голова из «Руслана и Людмилы» тоже наверняка не на пустом месте выросла. Но возвращаемся, собственно, к Яриле.
Т.В. Володина так пишет о нем в работе «Телесный низ в традиционных представлениях белорусов»: «В абсолютном большинстве мировых мифолог