), а хоровод поддерживает ее песней: “Бидна ж моя головонька, нещастлыва годыночко, а щож бо я наробыла, що Коструба не злюбыла; прийды, прийды, Кострубочку, стану с тобой до шлюбочку”. В конце концов оказывается, что Кострубонько умер; тогда начинают еще сильнее его оплакивать. Затем следует воскресение умершего: Кострубонько вскакивал и начинал ловить девушек; тогда, при всеобщем ликовании, хор весело поет: “Ожив, ожив наш Кострубонько, ожив, ожив наш голубонько”. В Великороссии игре в “Кострубонько” соответствует обряд погребения Костромы, который совершается следующим образом: выносят из избы скамейку, на нее кладут корыто и начинают делать в корыте бабу; на бабу надевают рубашку, сарафан, косынку на голову и проч. Когда баба готова, корыто подымают и несут к воде; здесь платье с Костромы снимают, а самое чучело бросают в воду. Иногда Кострому изображала девушка, которую купали в воде. Аналогичным образом совершается праздник Ярилы: куклу его нес в торжественной процессии старик, а вокруг шли женщины и оплакивали Ярилу, как умершего, печально причитая: “Помер он, помер. Який же вин був хороший… Не встане вин бильше. О як же нам расставатыся с тобою, що за жизнь коли нема тебе. Приподнимись хоть на часочек, но вин не встае и не встане” (интересно, с кем все же говорят бабы? С Ярилой или с его фаллосом? Эта двусмысленность вовсе не кажется случайной. – Е.С.). Итак, в основе этого купальского обряда лежат следующие моменты: 1) шествие с чучелом, изображающим мужское (Купало, Кострубонько, Ярило) или женское (Марена, Кострома) существо; 2) срывание с чучела одежды и борьба из-за ее лоскутьев; 3) потопление, сожжение или похороны куклы и оплакивание ее; 4) облачение срубленного для этой цели деревца в платье куклы, украшение его лентами и шествие с ним в деревню».
Чучело Марены в одном из чешских музеев
Сравнивая этот обряд со всеми «заграничными», описанными нами ранее, тот же автор подчеркивает: «В основе этой вечно повторяющейся скорби по умирающем и снова возрождающемся боге лежит один и тот же круг идей и действий – убиение и погребение фигуры или куклы, воплощающей в себе растительное божество, прежде чем оно успеет обессилеть (sic! – Е.С.), дабы этот природный дух мог переселиться в другую, юную и свежую оболочку. Смерть бога необходима, но также необходимо, чтобы он умер в полном расцвете сил, чтобы великий дух растительности и природы не скудел, но, перейдя в другую обитель, возродился с новою силой. Таково объяснение этого цикла обрядов, предложенное знаменитым английским ученым Фрэзером и невольно подкупающее своею стройностью и правдоподобностью. С точки зрения этой теории многие обряды русского парода, казавшиеся прежде загадочными и непонятными, приобретают новый смысл и значение. Так, срубленное деревцо, украшаемое платьем потопляемого изображения Купалы, Костромы и т. п., представлялось, как я думаю, новым воплощением растительного духа. Разрывание на куски чучела и его одежды символизирует единение с божеством, воспринятие таким путем части жизненной силы убитого. Разбрасывание по полю остатков растерзанного чучела имеет целью сообщение полю плодородия (сравните засеивание поля остатками жертвенных поросят в Греции). В некоторых русальских обрядах с конем чучело лошади есть, на мой взгляд, несомненное воплощение растительного духа, впоследствии смешавшееся с русалкой, а подвешивание колокольчика, шум трещоток и надевание вывороченных тулупов – весьма обычные апотропеические (предохраняющие от нечистой силы) акты (это чучело помеси коня с русалкой, типичное для Среднего Поволжья, кстати, называлось Костромушкой. – Е.С.). Д. Зеленин неправильно сравнивает похороны Костромы, Кострубонька, Ярила и т. д. с проводами русалок и с поминками «заложных» покойников, видя смысл этих обрядов в желании удалить нечистую силу из селений. При таком объяснении становится непонятным общий грустный характер похорон Костромы, Кострубонька, Ярила, скорбь и сетования по их смерти и радость по поводу их воскресения. Нет сомнения, что в глубокой древности воплощением растительного духа служил человек или животное, которое убивали и мясо которого вкушали, чтобы воспринять часть его божественной силы».
Что ж, маскировать свои людоедские потребности духовными – вполне в духе Homo sapiens, и наши дни – совершенно не исключение… Не так ли, товарищи чиновники, работодатели и коллеги?
Похороны Костромы. Рисунок с лубка. XIX в.
Трагическое послесловие
Вот и закончен наш мифологическо-исторический обзор умирающих и воскресающих богов. Но сильно ошибется тот, кто посчитает, что все это – лишь занятный исторический хлам или, выражаясь изящнее, «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Отнюдь, и здесь мы сейчас это покажем. Есть впечатление, что исследование данного вопроса само может потянуть на отдельную и далеко не мелкую книгу, однако мы оставляем этот задел другим, у нас в этом случае не хватает отстраненности ученого, чтобы изложить материал, не прибегая к матерным словам. Ибо наблюдать такие первобытные пережитки в современном обществе спокойно невозможно. Не хватает нам импортных и древних Осирисов, Адонисов, Вакхов… Давай своих штамповать! Только М.Е. Салтыков-Щедрин с его волшебным саркастическим ядом смог бы, верно, дать отповедь по этому поводу в стиле «Истории одного города», порой расширяющегося до границы с Византией. Как там у него сказано: «Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными? Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие, и только у себя мы таковых не обрящем? Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу… Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь, – и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет, и не иметь не может».
Вот то же и с умирающе-воскресающими богами. Один из ближайших примеров – последний русский царь. Как и большинство представленных восточных божков, личность совершенно бесцветная и никчемная, а по сравнению с ними – даже зловредная; мало кому доводится самолично всю страну под откос пустить. Детей вот строгать со своей немкой мастер был, вполне в стиле Адониса. Думаете, народ все это не подмечал? Он вполне, в сатирическом духе, отображал эту новую «божественную пару» в гипертрофированном эротическом восприятии, к примеру, вот в такой совершенно исторической частушке:
Как у батюшки-царя
… аршина с полтора.
А у матушки-царицы
… шире рукавицы.
Из той же серии – своеобразная народная трактовка образа Гришки Распутина как Мужика с большой буквы, удовлетворявшего царицу, а то и царевен по самые уши (недаром в образованной среде он носил двусмысленное наименование «член императорской фамилии»): тоже своего рода «растительный бог» с гиперсексуальной функцией, из неведомых низов, знахарь, сиречь колдун… Вполне себе консорт Богини-Матери. Как отзывались о ней моряки Гвардейского экипажа с царской яхты: «Охотница до наслаждений Венеры она была большая», и даже чины за них жаловала.
В Царском темная «малинка»
С удовольствием цвела.
В Царском тереме Алиска
С целой гвардией жила.
Но вернемся, собственно, к царю.
Чем сейчас дело обернулось – написаны тома. Разумеется, яснее ясного, что канонизация Н.А. Романова со стороны РПЦ – сугубо политический акт, совершенный для воссоединения с РПЦ за рубежом, а точнее – ее подчинения Московскому патриархату, что в итоге и свершилось. Однако глубинные слои прихожан, из наиболее реакционных и «серых», вдруг сделали из Николая II не просто страстотерпца (каковым он признан официально, хотя где там подвиг веры – и под микроскопом не углядишь), но некоего царя-искупителя. То есть присвоили ему совершенно божественные функции – не будем углубляться в сектантское богословие (или уж, скорее, чертословие), все предельно понятно по описанным ранее богам, свершающим своим кровопролитием очищение людей от грехов и их спасение. И РПЦ, поздно опомнившись и спохватившись, с этим борется, однако не в силах загнать самою ею выпущенного джинна обратно в бутылку. Впрочем, борьба исключительно для вида, имитация копуляции. Пример яркий: недавняя церковная инициатива рассмотреть на высочайшем уровне, в Следственном комитете Бастрыкина, было ль убийство царя ритуальным, в чем, по заявлению одного епископа, все и так твердо убеждены, свидетельствует явно только о всеобщем маразме, но ведь рассмотрели, вот, в чем гвоздь! Может быть, с благой целью – утихомирить это болото, хотя вряд ли стоило бы опускаться до подобного. Но дело в другом. Стало быть, опять церковно-государственной черной сотней пахнуло, зачесались «жидобойные кулаки» (их подлинное выражение)? РПЦ явила миру новую старую идею о том, что царя-батюшку евреи замучили; опять Христа из него делают, да? «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27: 25)?
Не меньший интерес вызывает исследование некоторых советских явлений с точки зрения прикладного богословия. Об этом также можно писать много и долго, но, опять же, просто наметим основное, пусть на этом поле пашут другие. Разумеется, вряд ли в большевистских верхах нашелся кто-то такой талантливый, который взял да и перелицевал старую религию на новый лад – или наоборот. В том-то вся и прелесть, что все это сложилось подсознательно, из глубин народных, из времен доисторических. Серьезно в это большевистское богословие, конечно, никто не верил, свидетельством чего, опять же, народное творчество, особенно детское (а именно ребенка труднее всего обмануть официальной фальшью!). Но обратимся к примерам и аналогиям. В первую очередь – словам о вечно живом Ленине.
«Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…» Конечно, изначально здесь мыслилась только метафора в стиле «Ленин умер, но дело его живет» (что тут же отразилось в из