Мое дело почти не требовало капиталовложений, потому и трудно понять, откуда взялись необходимые средства. Сразу перейду к практической стороне вопроса в части Одежды. Обеспечивая себя ею, мы чаще руководствуемся любовью к новизне и мнением людей, чем настоящей потребностью. Пусть усердный работник вспомнит, что предназначение одежды – сохранение жизненного тепла и сокрытие прилюдной наготы. Тогда он оценит, сколько необходимой или важной работы может выполнить, не пополняя свой гардероб. Короли и королевы, натягивающие наряд лишь единожды, пусть и сшитый портным специально для их величеств, не знают, как удобно носить платье впору. Они ничуть не лучше деревянных козел, на которых развешивают чистую одежду. С каждым днем наше одеяние все больше становится частью нас, получая отпечатки хозяйского характера, пока не будет убрано в чулан. С неохотой, иногда не без лекарских пилюль, оттягивая момент на потом, словно торжественно расстаемся с частью своего тела. Никто не падал в моих глазах из-за заплатки на костюме, хотя люди обычно больше беспокоятся о модной или чистой одежде, чем о чистой совести. Но даже незаштопанная прореха обнажает единственный порок – небрежность. Иногда я пытаю знакомых вопросом: кто из них смог бы носить брюки с заплатой или хотя бы с парой лишних стежков на коленке? Большинство свято верит в жизненный крах от такой оказии. Им проще приковылять в город со сломанной ногой, чем в порванных штанах. При несчастье с ногами джентльмена их обычно можно подлечить. Но если сие приключится со штаниной, ему уже не помочь, ибо он чтит не нормы приличия, а то, что за них выдается. Мы редко знаем человека, но намного чаще – его сюртук и брюки.
Напяльте на пугало свой наряд и встаньте рядом. Найдется ли хоть один, приветствующий вас, а не пугало? Проходя однажды мимо кукурузного поля, я увидел шляпу и сюртук на палке и узнал в них владельца фермы. С нашей последней встречи его лишь немного потрепала непогода. Я слышал о собаке, которая гавкала на каждого незнакомца, приближавшегося к владениям, но промолчала при виде обнаженного вора. Интересный вопрос: насколько люди сохранили бы статус, лишившись одежды? Могли бы вы уверенно выбрать из группы приличных людей тех, кто принадлежит к самому уважаемому классу? Когда мадам Пфейффер во время своего авантюрного путешествия вокруг света оказалась уже недалеко от дома, в азиатской части России, она, по ее словам, решила сменить дорожное платье на что-нибудь подобающее для встречи с властями, поскольку «теперь была в цивилизованной стране, где о людях судят по одежде». Даже в городах нашей демократичной Новой Англии случайно приобретенное благосостояние, показываемое одеждой и экипажами, дарует его обладателю почти всеобщее уважение. Но многочисленные люди, выказывающие такое уважение, по сути, являются дикими язычниками, нуждающимися в миссионерах. Кроме того, из-за одежды появилось шитье – работа, которую можно назвать бесконечной, ибо женское платье никогда не бывает готово.
Человек, нашедший дело, не нуждается в новой робе. Сойдет и старая, невесть сколько пролежавшая на пыльном чердаке. Старые ботинки прослужат герою дольше, чем его лакею (если у героя есть лакей), а босые ноги старше ботинок, но при этом на ходу. Только те, кто ходит на званые обеды и в государственные конторы, должны иметь новую одежду – меняемую так же часто, как носящий ее человек. Но если мои сюртук и брюки, шляпа и ботинки сгодятся для того, чтобы молиться в них богу, их вполне можно носить, разве нет? Вы видели, чтобы старое пальто действительно износилось так, что распоролось на лоскуты, и его нельзя было бы отдать любому бедняку, который мог бы отдать его еще более бедному? И разве мы не говорим, что богаче тот, кто может обойтись меньшим? Остерегайтесь мероприятий, где требуется приличная одежда, но не ее приличный носитель. Если сам человек не стал приличным, как новый наряд придется ему впору? Если вас ожидает какое-то мероприятие, попробуйте пойти туда в поношенной одежде. Все люди хотят не чем-то обходиться, а что-то делать или даже кем-то быть. Возможно, мы вообще не должны приобретать новый костюм, каким бы поношенным или грязным ни был старый, до тех пор пока не станем настолько состоявшимися, настолько предприимчивыми или некоторым образом добравшимися до берега, что будем чувствовать себя новыми людьми в старом. И тогда сохранять старое платье станет равным держать молодое вино в старых бутылках. Наш сезон линьки, как у пернатых, должен стать жизненным переломом. Гагара отправляется на уединенные пруды, чтобы пережить его там. Так и змея меняет свою кожу, и гусеница избавляется от своего облика червяка – путем внутреннего строительства и роста. Ведь одежда – не что иное, как внешняя оболочка и мирская суета. В противном случае обнаружится, что плывешь под чужим флагом, и в конце концов неминуемо падешь в собственных глазах, как и в глазах человечества.
Мы меняем наряд за нарядом, словно растем только снаружи, как растение, а не внутри. Наша верхняя, часто изысканная и причудливая одежда – словно эпидермис, или поверхностный слой, который никак не влияет на нашу жизнь и может быть снят где угодно, без особых последствий. Более плотная одежда, носимая постоянно, превращается в анатомическую оболочку. А рубашки – родная кора, которую нельзя снять, не окольцевав, то есть не повредив, человека. Все народы так или иначе носят ее подобие. Человек должен одеваться просто и лаконично, чтобы собираться даже в темноте, как тот древний философ, вышедший с пустыми руками из осажденного врагами города. Один плотный предмет одежды обычно заменяет три тонких, а дешевая одежда продается по цене, посильной большинству покупателей. Если теплое пальто можно купить за пять долларов, и оно прослужит столько же лет, плотные штаны – за два доллара, пару сапог из воловьей кожи – за полтора, летнюю шляпу – за четверть доллара, а зимнюю шапку за 62 с половиной цента, – а лучше сшить ее дома почти задарма, – то неужели человек настолько беден, что с гардеробом, купленным на заработанное, не смог бы снискать уважения здравомыслящих людей?
Когда я заказываю одежду определенного кроя, портниха мрачно говорит: «Так теперь не шьют» – не уточняя, кто те люди, которые «не шьют», словно цитирует слова властей, безличных, как Судьба. И мне сложно получить желаемое из-за ее нежелания поверить, что клиент заказывает осмысленно, но не рассудительно. Эта догматичная фраза погружает в раздумья, я повторяю мысленно каждое слово отдельно, чтобы понять их смысл и осознать, какое отношение эти они, которые «шьют», имеют ко мне и насколько они авторитетны в вопросе, касающемся исключительно меня. И, наконец, отвечаю ей загадочно и без уточнений: «Да, буквально вчера не шили, но теперь шьют». К чему ей снятые мерки, если она измеряет не характер, а только ширину моих плеч, словно я вешалка для пальто?
Мы поклоняемся не мифическим Грациям или Паркам, но моде. Она прядет, ткет и кроит, словно имеет на это право. Главная обезьяна в Париже надевает дорожное кепи, и все обезьяны в Америке делают то же самое. Иногда я отчаиваюсь получить хоть что-то простое и настоящее, сделанное на этом свете руками мастеров. Прежде людям пришлось бы лечь под мощный пресс, чтобы выдавить из себя старые манеры, да так, чтобы не скоро встать на ноги. Но потом непременно найдется один со странной личинкой в голове, не убиваемой даже огнем, и все ваши труды пойдут прахом. Как бы там ни было, мы не должны забывать, что пшеницу из египетской гробницы сохранила мумия.
В любой стране умение одеваться так и не превратилось в искусство. Люди довольствуются тем, что могут приобрести. Как матросы после кораблекрушения, они напяливают на себя то, что нашли на берегу, и, немного отдалившись, будь то в пространстве или во времени, осмеивают наряды друг друга. Каждое поколение потешается над устаревшей модой, но свято придерживается новой. Нам забавно рассматривать костюмы Генриха VIII или королевы Елизаветы, схожие с нарядами вождей Каннибальских островов. Любая одежда, снятая с человека, жалка или гротескна. Только серьезный взгляд владельца и праведная жизнь, прожитая в ней, сдерживают смех окружающих и освящают гардероб. Если Арлекина прихватят колики, его костюму также не поздоровится. Когда в солдата попадает пушечное ядро, портянки окрашиваются пурпуром.
Детская и варварская тяга мужчин и женщин к новым фасонам заставляет их трясти и трясти калейдоскоп, присматриваясь к узорам, пока не обнаружится форма, выбранная нынешним поколением. Фабриканты уяснили, что эта тяга – всего лишь прихоть. Из двух вещей, отличающихся лишь цветом нескольких нитей, одна будет стремительно распродаваться, а другая – пылиться на полке, хотя зачастую в следующем сезоне вторая входит в моду. В сравнении с этим татуаж вовсе не богомерзкий обычай, как принято считать. Его нельзя назвать варварским лишь потому, что рисунки втравлены в кожу неизменно.
Невозможно поверить, что наша фабричная система идеальна для изготовления одежды. Условия труда с каждым днем становятся все больше похожими на английские. Не удивляйтесь тому, ведь ее главная цель – не хорошо и добротно одетое человечество, а просто обогащение корпораций. Люди обычно добиваются лишь заранее поставленных целей. Так что, если сейчас они терпят неудачу, лучше бы им нацелиться на что-то повыше.
Не буду отрицать, что Кров теперь превратился в предмет первой необходимости, хотя есть отдельные люди, обходящиеся без него в течение долгого времени и в более холодных странах. Сэмюэль Лэнг говорит, что «лапландец, в своей меховой одежде и меховом мешке, накинутом на голову и плечи, будет много ночей спать на снегу при морозе, способном прикончить человека в любой шерстяной одежде». Он видел их спящих. Правда, добавляет: «Они не более выносливы, чем другие люди». Но, возможно, человек не так долго жил на земле, пока не открыл для себя удобство, предлагаемое жильем.
«Домашний уют» – понятие, первоначально означавшее в большей степени удовольствия от самого жилища, а не семьи. Хотя эти удобства весьма ограниченны и не важны в местах с климатом, где дома укрываются обычно зимой или в сезон дождей, а две трети года используются разве что как защита от солнца. В нашем климате он когда-т