И среди самих украинских коммунистов не было единства. Одни даже употребление украинского языка считали проявлением «буржуазного национализма», другие мечтали о независимой советской Украине, а третьи желали видеть Украинскую компартию равноправной секцией Коммунистического интернационала, имеющей такие же права, как и РКП(б). Споры эти происходили очень остро, дело доходило до роспуска руководящих партийных органов республики.[30]
О некоторых таких разногласиях писал в 1919 году Ленин: «Среди большевиков есть сторонники полной независимости Украины, есть сторонники более или менее тесной федеративной связи, есть сторонники полного слияния Украины с Россией. Из-за этих вопросов расхождение недопустимо».[31] Интересно, что в условиях войны председатель Совнаркома считал вопрос о будущем государственном устройстве Украины чем-то второстепенным. Показательно, однако, что о сторонниках создания независимой компартии Украины Ленин не упоминал: это требование было неприемлемо для московского руководства. Большевики готовы были к разнообразным экспериментам в области государственного устройства, но вопрос о единстве партии не подлежал обсуждению: все национальные коммунистические организации на советской территории должны были оставаться частью единой партии.[32] Нарастание общей опасности подталкивало к объединению: о выборе того или иного украинского национального проекта можно было спорить до бесконечности, но в случае победы Деникина ни один такой проект не имел бы шансов на осуществление.
Украинские коммунисты на время отложили внутренние споры, к ним примыкали и те украинские социалисты, которые критически относились к Петлюре и считали Деникина главнейшим врагом. Так, «боротьбисты», украинские левые социалисты-революционеры, выступавшие за независимость Украины и ранее боровшиеся с большевиками, сначала заключили союз с коммунистами, а затем вступили в компартию Украины. К решающим должностям их лидеров не допускали, но они были достаточно влиятельны, чтобы оказать большое воздействие на общественное и культурное развитие советской Украины. Других представителей «национальных кадров» большевики также усиленно рекрутировали для работы в государственном аппарате еще до официального провозглашения политики «коренизации».[33]
Некоторые же украинские атаманы, изрядно боровшиеся с коммунистами, становились затем преподавателями Харьковской школы червонных старшин, среди них был и знаменитый Ю. Тютюнник, который был арестован ГПУ в 1923 году при переходе польско-советской границы, он вел занятия по тактике партизанской и контпартизанской борьбы…[34]
Как видим, в решающий момент большевики смогли заключить важные тактические союзы. Некоторые подобные соглашения оказались краткосрочными, но иногда они имели длительное воздействие, их следствием было создание новых советских политических институтов.
Упомянутые примеры говорят прежде всего о попытках создания союзов с различными партизанами и повстанцами. Но следствием политических союзов было и увеличение численности Красной армии.
Мобилизация представляла собой сложную логистическую задачу, которая нередко превращалась в настоящую военную операцию. Некоторые призывники не без охоты шли в армию: перспектива получать регулярное питание и новое обмундирование казалась заманчивой для многих парней из голодающих губерний. Но часто мужчины призывного возраста не желали служить ни в какой армии. Они прятались в лесах, собирались в группы. Иногда последние могли превратиться в шайки бандитов, иногда — стать ядром крестьянских восстаний, направленных против продразверстки, мобилизаций и других непопулярных действий властей. Уклонисты порой были вооружены и пользовались поддержкой населения.[35] В национальных районах проводить мобилизацию было особенно сложно: так, Деникин, наступая на территорию Украины, надеялся значительно увеличить там свою армию. Эти надежды не оправдались.
Пополнение можно было провести силой, большевики фактически вели настоящие военные действия, для того чтобы мобилизовать людей, необходимых для ведения еще более масштабных военных действий. Такая тактика приносила плоды: когда мобилизованных увозили из родных мест, они нередко превращались в неплохих солдат (находясь в чужой, порой враждебной обстановке, выжить имел шанс тот, кто принадлежал к какому-то вооруженному сообществу, способному обеспечить снабжение и пропитание).
Но не только насилие и пропаганда обеспечивали приток новых бойцов. Очень важна была позиция авторитетных местных лидеров разного уровня.
Заки Валидов в 1917 году приобрел известность как один из лидеров общероссийского мусульманского движения, а затем возглавил сторонников Башкирской автономии. Важнейшим ресурсом этого движения было изрядное число боевых ветеранов мировой войны, готовых поддержать лозунг автономии с оружием в руках; сказалась давняя традиция несения военной службы башкирами. Валидов и другие лидеры движения вступили в конфликт с большевиками, а после образования противосоветского Восточного фронта им удалось сформировать несколько башкирских полков. Тогда даже несколько тысяч хорошо вооруженных и мотивированных людей могли влиять на исход военных операций, и башкирские войска, добивавшиеся успехов в боях с красными, приобрели широкую известность. Но в ноябре 1918 года в Омске произошел переворот, антибольшевистские силы на востоке возглавил адмирал А. В. Колчак, который негативно относился к идее национальных автономий.
Это означало крушение планов автономистов, к тому же наступление большевиков могло привести к тому, что башкирские полки вынуждены были бы уйти с родных территорий. При посредничестве башкирских коммунистов, с которыми Валидов сохранял отношения, даже воюя с Красной армией, он начал переговоры с Москвой. Переговоры были трудными и затяжными, но в итоге был создан Башкирский ревком, провозглашена автономия Башкирии, а башкирские войска переходили на сторону красных.[36] Большевики применили свою тактику, напоминавшую политику империй: они перебросили башкирские полки на другой фронт, оторвав солдат от родной территории. Башкирские войска воевали на Украине, под Петроградом, сражались с поляками. Ориенталистский образ воинственных и беспощадных азиатских всадников использовался и в большевистской, и в антикоммунистической пропаганде.[37] Мемуары Валидова свидетельствуют о том, как большевистские руководители — Ленин, Сталин, Троцкий — ухаживали за идеологически чуждым им лидером, которого они хотели «большевизировать». Ему льстили, предлагая почетные должности, его одаривали (Валидову был, например, выделен автомобиль). Башкирские солдаты захватывали трофеи разного характера, производили реквизиции. Жена Валидова облачилась в конфискованные меха, а сам он с гордостью слал в Башкирию научное и медицинское оборудование.
Но в особое положение были поставлены не только башкирские солдаты, но и вся Башкирская автономия, руководство которой проводило свою экономическую политику: многие аспекты политики «военного коммунизма», включая продразверстку, в республике некоторое время попросту игнорировались, автономия стала каким-то оазисом «протоНЭПа». Неудивительно, что территория привлекала деловых людей из других регионов, а жители соседних татарских и даже русских деревень просились в Башкирию… Это раздражало коммунистов сопредельных территорий, но до поры до времени Москва терпела башкирскую вольницу.[38] Подобная политика кнута и пряника проводилась и по отношению к другим территориям и местным элитам.
Между тем сам Валидов вскоре перестал сотрудничать с большевиками, после того как они отвергли его амбициозные планы создания большой тюркской автономии и особой тюркской коммунистической партии. Чтобы реализовать свой пантюркистский проект, он тайно бежал в Туркестан, где стал одним из лидеров басмаческого движения. После поражения значительных сил басмачей Валидов в 1923 году удалился за границу.
Интересны страницы его воспоминаний, посвященные тайным совещаниям руководителей басмачей; они показывают, насколько пористыми, проницаемыми были границы между советским и противосоветским: на этих встречах можно было встретить руководителей местных советских структур, которые тайно сочувствовали басмачам, а иногда и переходили на их сторону. Некоторые же участники этих секретных совещаний становились в будущем известными советскими писателями и уважаемыми академиками…
V. Гражданская война или гражданские войны?
В советской историографии Гражданская война описывалась прежде всего как классовый конфликт. Имперское измерение гигантского и сложнейшего комплекса вооруженных конфликтов, разворачивающихся на огромных территориях Евразии, нередко недооценивалось историками. Сейчас же — вследствие так называемого «имперского поворота» — некоторые исследователи предлагают описывать Российскую революцию как революцию «имперскую» или даже как «Великую имперскую революцию».[39] Другие уделяют особое внимание процессам «деколонизации», запущенным Первой мировой войной.[40] Иные историки предпочитают говорить не об одной Гражданской войне, а о гражданских войнах. Упоминавшийся уже британский исследователь Джонатан Смил, например, пишет о «российских» гражданских войнах, включая в их перечень и вооруженные конфликты между различными государственными образованиями, возникшими на территории бывшей Российской империи. Нельзя отрицать, что важнейшим из этих конфликтов было противостояние красных и белых, но часть из этих конфликтов не имела непосредственного отношения собственно к нему.