Победителями не могли не ощущать себя и многие сторонники красных. Во всяком случае большинство белых не могли заявлять о том, что они эту войну выиграли.
При ближайшем рассмотрении, однако, картина представляется гораздо более сложной.
Некоторые сторонники большевиков вовсе не были довольны исходом Гражданской войны. Это проявлялось в крестьянских восстаниях, которыми иногда руководили бывшие красные партизаны и местные советские работники. Это проявлялось и в красноармейских восстаниях («Кронштадтский мятеж» 1921 года был наиболее известным, но далеко не единственным событием такого рода). Среди повстанцев было немало обладателей партийных билетов и героев Гражданской войны, награждение орденом Красного Знамени вовсе не гарантировало того, что орденоносец не окажется в стане врагов. В национальных регионах эти восстания имели свою специфику и продолжались дольше.
Все эти вооруженные акции заставляли большевиков вводить Новую экономическую политику, которая позволяла сбить волну антикоммунистического протеста.
Но в то же время введение НЭПа вызвало отторжение у некоторых убежденных коммунистов, показательна в этом отношении судьба так называемых «пролетарских писателей», выходцев из рабочей среды, становившихся профессиональными литераторами. Одни авторы, близкие ранее к меньшевикам, приветствовали этот поворот в политике большевиков, но некоторые убежденные коммунисты-писатели в знак протеста сдавали партийные билеты.[48] Партийные дискуссии 1920—1921 годов также отражали разногласия среди большевиков, острые споры относительно социалистического проекта, неуместные, несвоевременные во время большой Гражданской войны, теперь, после ее завершения, вспыхивали с новой силой. Сторонникам «рабочей оппозиции» и «демократическим централистам» вовсе не нравилась та социальная и политическая действительность, которая сложилась в советской России.
Реакция Ленина и партийного руководства была быстрой и жесткой: если НЭП означал известную либерализацию экономической, социальной и культурной жизни (о пределах этой либерализации шли споры), то внутрипартийная жизнь становилась гораздо более жестко регламентированной, ограничение внутрипартийных дискуссий и фактический запрет на создание фракций вводили «чрезвычайное положение» внутри партии. Победы в Гражданской войне и ослабление внешних угроз парадоксальным образом заставляли коммунистов ограничивать внутрипартийную демократию, хотя требования о ее расширении и повторялись постоянно как заклинания.
Переход к НЭПу сопровождался комплексом политических мер, весьма противоречивых по своему характеру: репрессии и ограничения переплетались с уступками и компромиссами. Одним современникам, находившимся в лагере красных, не нравились уступки, а другим — репрессии.
Но и в лагере противников большевиков не все считали себя побежденными.
Многие белые полагали, что война еще не закончена и желали реванша. Непростая ситуация во многих регионах давала для этого основания, некоторые из них фактически еще не вышли из состояния войны, а в других, казалось, война вот-вот вновь вспыхнет. Последнее наступление белых на Дальнем Востоке было начато в конце 1921 года в расчете на то, что эта операция спровоцирует в тылу у красных новые крестьянские восстания. Расчеты эти не оправдались, хотя белые на время заняли Хабаровск. В 1922—1923 годах генерал А. Н. Пепеляев организовал военную экспедицию, чтобы поддержать антибольшевистское восстание в Якутии.[49]
Однако и некоторые былые сторонники белых, считавшие, что дальнейшая вооруженная борьба с большевиками бесполезна, вовсе не ощущали себя побежденными.
Профессор Н. В. Устрялов играл важную роль в организации пропаганды в правительстве А. В. Колчака, он был убежденным противником коммунистов. Поражения белых заставили его пересмотреть свои взгляды уже в конце 1919 года, а в начале 1920 года, оказавшись в зоне КВЖД, он изложил их публично. Схожие идеи высказывал и Ю. В. Ключников, который короткое время возглавлял внешнеполитическое ведомство в правительстве Колчака. Прежде всего с именами этих людей связано движение «Смена вех», при характеристике которого использовался и термин «национал-большевизм».[50] Устрялов полагал, что белые заставили большевистский режим переродиться. Первоначально деятельность Ленина и его соратников воспринималась как анархическая, но ради победы в Гражданской войне они создали жесткие государственные структуры. Большевики в 1917 году разлагали вооруженные силы, но логика вооруженной борьбы заставила их сформировать дисциплинированную армию. Придя к власти, подписав Брестский мир, они выступали против державных интересов империи, белая пропаганда постоянно писала о «германо-большевизме», но с течением времени они были вынуждены защищать геополитические интересы страны в то самое время, когда их противники призывали на помощь иностранные государства. Коммунистический интернационал, призванный форсировать мировую революцию, стал эффективным инструментом внешней политики новой России. Наконец, большевики пришли к власти, разваливая империю, но затем они фактически стали новыми «собирателями земель».
Исходя из этого Устрялов предлагал патриотически настроенной русской интеллигенции «сменить вехи» — честно сотрудничать с большевиками, сотрудничать не из страха, не из-за пайка, а сознательно. Он полагал, что такое сотрудничество будет способствовать «нормализации» большевистского режима, его развитию в верном направлении. Вскоре введение НЭПа подтвердило, как тогда казалось, верность прогнозов Устрялова.
Эти мысли находили широкий отклик в эмиграции, где печатались книги и периодические издания «сменовеховцев» (в них публиковались и известные писатели-«попутчики»), но особое значение они имели для оставшихся в России «старых специалистов» — армейских и морских офицеров, инженеров и государственных служащих, врачей и ученых, которые уже сотрудничали с большевиками или обдумывали такое сотрудничество. Устрялов ярко и остро выразил и оформил настроения этих людей, которые хотели в этой ситуации считать себя патриотами.
Следует сказать, что уже и до публикации текстов Устрялова большевики заигрывали с великорусским патриотизмом, используя его ресурс для политической мобилизации. В декабре 1919 года Сталин писал: «Победа Деникина—Колчака есть потеря самостоятельности России, превращение России в дойную корову англо-французских денежных мешков. В этом смысле правительство Деникина—Колчака есть самое антинародное, самое антинациональное правительство. В этом смысле Советское правительство есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несет с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну». Вряд ли такая риторика особенно нравилась коммунистам-интернационалистам и большевикам из национальных районов, но Сталин в это время считал, что «базой революции» является «внутренняя Россия <…> с однородным в национальном отношении населением, по преимуществу русским», а многонациональные окраины, являющиеся базой белых, именно в силу межэтнических противоречий не дают им возможности создать там прочный тыл.[51]
Пропаганда такого рода, созвучная талантливым текстам Устрялова, была востребована, особый отклик эта тема находила на Дальнем Востоке, где интервенция способствовала созданию широкой антияпонской коалиции, в которую наряду с большевиками и умеренными социалистами входили также либеральные и даже консервативные общественные деятели.[52] Идеи Устрялова были актуализированы во время Советско-польской войны, когда тема великорусского патриотизма получила новый импульс для своего развития. Многие офицеры, уклонявшиеся ранее от службы в Красной армии, с энтузиазмом отправились на войну с противником, который воспринимался как исторический враг. На некоторых советских плакатах были изображены «белополяки», карикатурные польские «паны», которые взрывали города, уничтожая православные храмы; даже тема религиозного противостояния, традиционная для российской и украинской полонофобии, была инструментализирована большевиками. Следует отметить, что значительную часть красноармейцев, наступавших на Польшу, составляли вчерашние белые, плененные в начале 1920 года, среди них было немало казаков. Такого рода плакаты скорее нашли бы отклик в этой среде, чем призывы к интернационализму.
Отношение большевиков к Устрялову и иным «сменовеховцам» было двояким: их публично критиковали на самом высоком уровне, а с другой стороны, их тексты печатали в России, они получали от большевиков финансовую поддержку и внимательно контролировались советскими спецслужбами.
Нельзя, однако, считать «сменовеховство» простым созданием чекистов. Для появления этого течения были серьезные основания, а сам Устрялов производил впечатление интеллектуально честного человека. К тому же схожие идеи высказывали и оппоненты «сменовеховцев», которые продолжали бороться с большевиками. В. В. Шульгин, видный деятель белого движения, так передает слова своего собеседника, высказанные в 1920 году: «…давно уже наши идеи перескочили через фронт. <…> Прежде всего мы научили их, какая должна быть армия. <…> На самом деле они восстановили русскую армию… Наш главный, наш действенный лозунг — Единая Россия… Знамя Единой России фактически подняли большевики. <…> Во всяком случае нельзя не видеть, что русский язык во славу Интернационала опять занял шестую часть суши».[53]
Распространение подобных взглядов было выгодно большевикам, а некоторые авторы даже полагают, что оно было созвучно идеям части русских коммунистов.