И вечная тревога горняка,
И вместе с тем солдатская суровость:
И строгий вид, и взгляд острей штыка.
И тут слезу, что светится в улыбке,
Среди морщинок след свой проложив,
Ты не прими за слабость по ошибке, —
Я просто счастлив оттого, что жив.
Вот я стою на самом гребне ската,
Ломая пласт и пробуя руду,
А ты сумей узнать во мне солдата,
Пробившегося к мирному труду.
1946
* * *
То я смеюсь, то я грущу…
И в самом деле: храбрый малый,
Солдат обстрелянный, бывалый,
Я столько лет тебя ищу.
Душе нельзя угомониться…
Четыре года воевал.
В каких домах не побывал
И у себя и за границей!
Ну что бы взять да и зайти
Вот в этот домик у дороги
И оправдаться на пороге:
Случайно, дескать, по пути.
Присесть у печки, руки грея,
Как после холода атак.
Да, если б можно было так,
То я б нашел тебя скорее.
Ты в этом, может быть, дому…
Я там входил легко как будто.
А здесь не смею почему–то,
И сам не знаю почему.
1947
РЕБЕНОК
Шли двое. Молчали. Сперва
Друг друга плечами касались:
Чем дальше, заметно едва,
Они расходясь, удалялись.
Когда бы дорога была
Немного теснее и уже,
Жена незаметно могла
Касаться молчащего мужа,
Касаться знакомой руки,
Как может коснуться подруга,
Как в этой степи васильки
Касаются молча друг друга.
Он мальчика нес на руках,
Смотрел на дорогу угрюмо
И тоже о тех васильках —
О ласке, о нежности думал.
А мальчик, смеясь, лепетал
И папины трогал погоны,
Потом лепетать перестал
И глянул на маму влюбленно,
Назад потянулся — поймать
За локон ее, не иначе.
И молча подвинулась мать
Навстречу ручонке ребячьей.
А мальчик на папу взглянул
С улыбкой, лукавой как будто,
Обоих к себе притянул
И волосы их перепутал.
Отец улыбнулся: — Терпи! —
И радостно мать засмеялась.
И сразу дорога в степи
Обоим тесней показалась.
1947
ВЕЧЕРОМ
Что у нас на улице хорошего?
Многим не видать издалека…
Возле сквера, инеем обросшего,
Первый лед ребячьего катка,
Пруд лежит заснеженной равниною,
Где зима дорожкой ледяной
Сторону заводскую старинную
Связывает с новой стороной.
Рудниками, домнами, мартенами
Начиналась улица моя.
На снегу, за каменными стенами,
Розовеют отблески литья.
Но зато в тени вечерней синие,
Необычно свежие снега.
Огоньки колеблются на линии,
И взлетает молнией дуга.
Что со мной? Как никогда, нигде еще,
Хочется промчаться по катку,
Улыбнуться незнакомой девушке,
Низко поклониться старику.
И пойти за детскою коляскою,
С малышом чужим поговорить —
Самой неожиданною ласкою
Всех, кого встречаю, одарить.
А по небу зимнему, играючи,
Вспыхивают отблески огня…
В белой шубке, в белой шапке заячьей,
Посмотрев с улыбкой на меня,
Из калитки выбежала женщина,
Промелькнула к пруду, под уклон…
Хвойными гирляндами увенчана
Белизна незыблемых колонн.
И опять гляжу я с увлечением:
За санями гонится малыш,
В отдаленье с позднего учения
Полк идет, и слышно пенье лыж.
Слышен гром какой–то, и, конечно, я
Вспоминаю, что там, в стороне…
Под окном знакомым баба снежная…
Почему темно в моем окне?
Но пошел и перестал я хмуриться:
В комнате у синего окна,
Чтоб ясней угадывалась улица,
Притаились дочка и жена.
— Здравствуй, папа! Я тебя заметила,
Только ты поднялся на крыльцо. —
И, огня не зажигая, медленно
Наклонил я к девочке лицо.
И, любовь почувствовав дочернюю,
О недавних бедах вспомнил я.
Но спокойно огоньки вечерние
Зажигает улица моя.
Вспоминаю флаг над новой крышею,
Полк на лыжах двинулся в поход.
Гул машин теперь яснее слышу я:
Там, за перелеском, наш завод.
Пусть никто сегодня не волнуется,
Пусть не забывают: мы сильны
Праздником на славной нашей улице,
Счастьем, не боящимся войны!
1947
ШЕЛ СОЛДАТ С ФРОНТА
Нужно было встать не для парада,
Смерть придет — в глаза ей посмотреть,
Ледяные камни Сталинграда
Собственною грудью отогреть;
Надо было горькие утраты
Пережить, глотнув слезу тайком,
Подниматься, бить врагов проклятых —
Доставать снарядом и штыком;
Надо было не одну зарницу
Запалить от уголька в золе,
Перейти заветную границу,
По немецкой двинуться земле.
Он пошел на подвиг, на дерзанье.
Кем он был в свои семнадцать лет?
И, не видя солнца за слезами,
Мать с крыльца смотрела сыну вслед.
Как же он подружится с пехотой
И успеет в деле боевом.
Незнакомый ни с какой работой,
Ни с каким полезным мастерством?
Что он знал? Бывало, из рогатки
Не давал пощады воробью,
Мастерил кораблик из тетрадки
И пускал по первому ручью,
Повторял вчерашние ошибки,
Приходил без варежек с катка.
Даже рядом девичьей улыбки
Не сумел заметить он пока.
И, от солнца заслонясь рукою,
Долго мать смотрела сыну вслед,
Все о том же думая с тоскою:
«Что он знал в свои семнадцать лет?»
С той поры четыре с лишним года
Не был он в отеческом дому…
Он идет веселый из похода,
И березы тянутся к нему
Так, что он невольно замечает
Имена чужие на коре,
Домики горняцкие встречает,
Где и штолен не было в горе;
Видит ежевику на отвалах,
Дым в горах, и вдруг издалека —
Венчики от плавок небывалых,
Красные под вечер облака;
В ручейке из–под породы медной
Не его кораблик, не такой…
Чтобы слишком не было заметно
Перемен в долине за рекой,
Ветер клонит старые скворешни:
«Ты ведь, помнишь, лазал на шесты?»
Но идет он, будто бы нездешний.
«Что с тобой? Ты или не ты?»
Он идет знакомою тропою,
Вспоминая давние года.
«Это я». — «Но что, скажи, с тобою?
Разве ты не мальчик?» И тогда
Он сказал им что–то, на привале
Задымив цигаркою в тени,
И березы тихо закивали —
С полуслова поняли они.
Но пора мне к отчему крылечку,
Я приду к вам после погостить.
Видит: мост наводят через речку
И не могут сваю вколотить.
Вспомнил он скалистый берег правый
Многих рек, открытых на войне,
Вспомнил он ночные переправы:
— Ну–ка, — молвит, — разрешите мне!
И поставил сваю, и осилил
Там, где вряд ли справиться двоим.
И тогда рабочие спросили:
— Кто же ты? — И он ответил им.
И пошел, и видит чей–то «виллис»,
Паренек–шофер у колеса
Чуть не плачет: — Вот, остановились..
— И давно? — Пожалуй, с полчаса. —
Вспомнил он, как на степной дороге
Тягачи подталкивал плечом,
Вспомнил он походы и тревоги —
И давай орудовать ключом.
И загадку взял одним движеньем:
Только глянул — понял, что к чему.
Посмотрел парнишка с уваженьем:
— Кто же ты? — И он сказал ему.
Улыбнулся, глянул на подростка:
— Раз уж ты попался на пути,
Подвези, дружок, до перекрестка.
— Рад стараться! Как не подвезти?!
Соскочив на первом повороте,
Постояв мгновенье над прудом,
Он идет, как следует пехоте —
К шагу шаг, и видит: строят дом.
Вспомнил он, как добрые землянки
Без особых строил чертежей,
Глянул на бревенчатые звенья,
Похвалил и сам венец связал.
И спросил хозяин в удивленьи:
— Кто же ты? — И он ему сказал.
А потом присел неподалеку,
Угостил гвардейским табаком
И опять отправился в дорогу
И домой добрался вечерком.
Под родными с детства небесами
Мать не изменила ничего:
Проводила мальчика слезами
И слезами встретила его;
Улыбнулась, — видно, вспомнить хочет,
Как над ним она имела власть.
— Дай–ка я зашью тебе, — хлопочет, —
Гимнастерка, видишь, порвалась. —
И, обидеть матери не смея,
Молвил он: — Тебя я видеть рад…
Сам зашью, теперь я все умею.
— Кто же ты, мой мальчик?
— Я — солдат.
1947
ТРИ ПОКОЛЕНИЯ
В усах запутался дымок,
Привычна трубка–носогрейка.
Кузнец искусный, все он мог:
Попробуй кто–нибудь, сумей–ка
Вязать железные узлы,
А что полегче — гнуть с колена…
Его глаза бывали злы,
Когда он взглядывал мгновенно
Через плечо на пьедестал,
Где, и сквозь бронзу гордость выдав,
Крестами, звездами блистал
Двором обласканный Демидов.
И после этого мрачней
Казался мастер в дымной кузне,
Кувалдой бил еще сильней,
Вязал узлы еще искусней.
Обучен тяжкому труду
И закален кузнечным жаром,