Эллис смеется. Ее неожиданный задорный смех разбивает тишину, заполнившую комнату.
– Да, я сказала им, что собираюсь освежиться, – признается она. Когда она улыбается, в уголках ее глаз собираются морщинки. – Клара попыталась пойти со мной.
– Повезло, тебе удалось сбежать.
– Кое-как, – Эллис показывает пальцами. – Кстати, я сварила кофе. Будешь?
– Поздновато для кофе, разве нет?
– Для кофе никогда не бывает слишком поздно.
Эта ночь уже кажется странной, словно мир, увиденный через калейдоскоп.
– Почему бы и нет, – говорю я, и Эллис идет за подносом на кухню. Серебряный кофейник, стоящий на нем, смутно напоминает марокканский, и наши чашки с отколотыми краями рядом с ним выглядят довольно жалко.
Эллис наливает кофе, сидя на полу с поджатыми ногами. Она не принесла ни сливки, ни сахар; по-видимому, мы обе решили пить просто черный кофе.
– Почему ты приехала сюда так рано? – спрашиваю я, когда она берет чашку и делает первый глоток. Вопрос дерзкий – моя мать не одобрила бы подобное начало беседы – но, кажется, вся моя сдержанность изверглась вместе с рвотой. – Большинство людей не так отчаянно стремятся вернуться в школу.
– Вообще-то всего на две недели раньше, – говорит Эллис. – Мне было нужно одиночество. Время вдали от мира, чтобы поработать над книгой. Когда никого нет, здесь так спокойно.
Удивительно, что администрация разрешила ей быть здесь.
Нет, пожалуй, не удивительно. Реклама – роман Эллис Хейли, написанный на втором курсе в уединении кампуса школы Дэллоуэй, – окупит затраты на содержание одной студентки в течение двух недель. Дэллоуэй может сравняться с виллой Диодати, с Уолденом[5].
Точно не скажу, что моей матери пришлось сделать, чтобы убедить Дэллоуэй разрешить мне приехать на четыре дня раньше, но могу представить, что потребовалось что-то большее, чем просьба.
– Что ты сейчас пишешь?
Эллис опускает чашку, смотрит на черную поверхность кофе, словно там ее источник вдохновения.
– Это исследование характера, – говорит она. – Хочу исследовать градации человеческой нравственности: как безразличие становится злом, что толкает человека на убийство. Еще хочу рассмотреть концепцию психопатии: существует ли злодейство именно в этой форме или зло лишь проявление некоего человеческого стремления, скрытого в каждом из нас?
Как зябко в этой комнате; я пытаюсь согреться, держа кружку с кофе в ладонях.
– И что ты собираешься делать?
– Пока не знаю. – Эллис проводит пальцем по ободку чашки. – Хотя я полагаю, что мне и не придется выяснять всё с нуля. Смерти в моей истории вдохновлены Пятеркой из Дэллоуэя.
Снова Дэллоуэйская Пятерка. Что бы я ни делала, от них, похоже, никуда не деться. Я провела около года вдали от этого места, в одиночестве, которое я создала себе сама, но стоило мне вернуться, призраки вновь преследуют меня, и у всех на языке россказни о мертвых ведьмах.
Я не припомню, чтобы в прошлом году был такой же интерес к истории Дэллоуэя. Во всяком случае, я чувствовала себя неловко из-за темы моей курсовой; при попытках обсудить ее все морщили нос либо кривили рот.
– Что ты имеешь в виду?
– Я пишу о них, – говорит Эллис. – Ну, в основном про Марджери Лемонт. Эта история рассматривается с разных точек зрения, но главный вопрос в том, была ли Марджери ведьмой на самом деле, как утверждали ее обвинители, или обвинения в колдовстве просто отражали патологизацию женского гнева.
Я не знаю, что на это ответить. У меня сухо во рту; язык прилипает к нёбу, как старая жвачка.
– Поэтому мне непременно нужно было переехать сюда, в Дэллоуэй. Где же, как не здесь, писать истории такого рода, верно?
Согласна. Но даже если и так, какая-то часть меня хочет предостеречь Эллис не подходить слишком близко. Марджери Лемонт умеет затягивать тебя и не отпускать. Интересно, наблюдает ли сейчас за нами призрак Алекс, окидывая эту комнату мертвым взглядом? Оценивая.
– Что ж, удачи, – говорю я.
Эллис улыбается мне, подносит чашку к губам и делает глоток.
– А какая у тебя тема дипломной работы?
Ответ чуть было не срывается с моих губ. В тишине Эллис терпеливо ждет, пока я борюсь с желанием все ей рассказать.
– Я пока не знаю.
Я не могу здесь больше оставаться. Дэллоуэй вошел в мою плоть и кровь, и как бы я ни старалась держаться подальше, история Дэллоуэя – и моя – висит над кампусом, как беспросветный туман. Интересно, чувствует ли это Эллис? Боится ли она или надеется, что тень этого зла просочится из-под земли и заразит ее, как когда-то заразила Марджери Лемонт?
Наконец, я, прикусив щеку изнутри, признаюсь:
– Я подумывала о том, чтобы тоже изучать ведьм. Но я больше не считаю это хорошей идеей.
Эллис вопросительно выгибает бровь.
– Всё любопытнее и любопытнее, – говорит она.
В ее словах слышны нотки веселья.
Она знает? Может ли она утверждать, что для меня это исследование не было формальным?
Возможно, Уайатт или МакДональд предупредили ее, прислав письмо в агентство: «Будьте осторожны с такими историями, мисс Хейли. Как бы вы не начали верить в их правдивость».
– Ну почему же? – Выходит чуть агрессивнее, чем я ожидала. – Это хорошая история. Ясно же, что ты с этим согласна, иначе не стала бы об этом писать.
– Превосходная история, – поправляет Эллис. – Школа Дэллоуэй создана, чтобы под видом дорогого пансиона для благородных девиц обучать молодых ведьм искусству магии. Первый директор – дочь ведьмы. Пятерка из Дэллоуэя убила одну из своих во время сатанинского ритуала. Реальность может только мечтать о таком извращении.
– Здесь не всё выдумки. В конце концов, мы знаем, что основательница была родом из Салема. И не забывай о собрании оккультных книг в главной библиотеке.
Собрание это было подарено выпускницей школы Дэллоуэй, ныне знаменитым историком, специалистом по религиозным практикам семнадцатого века. Собрание, которое я надеялась заполучить в свои руки, как только перешла на третий курс и у меня появился преподаватель, готовый подписать разрешение. Я хотела дышать пылью тех манускриптов, проводить пальцами в перчатках по древним корешкам. Администрация школы – и Уайатт – сотни раз пытались отговорить меня от темы моей курсовой. Наверное, они знали, что со мной может случиться, если я буду играть со старой магией.
– Сколько ты знаешь пансионов, где есть комнаты, набитые редкими книгами со страницами из человеческой кожи, полными пентаграмм?
Эллис делает рукой жест, словно говоря: «Много».
– Разумеется, ты права, – добавляю я. – На самом деле они не были ведьмами. Они были обычными девушками.
Просто девушки. Слишком умные и яркие для своего времени.
И их за это убили.
– Но один факт реален, – говорит Эллис после долгой паузы. Ее пристальный взгляд холоден, как серебряная вода в озере. – Смерть Флоры Грейфрайар.
Она права. Если бы я и не вернулась в Дэллоуэй, то именно по этой причине; сама мысль о том, чтобы посещать школу, где ритуально была убита девушка, вызывала у меня жуткую неловкость. Всё, что меня по-настоящему заботило, был Годвин-хаус. Да, останки всех пяти ведьм Дэллоуэя были найдены в основании этого здания – убитых друг другом или безмозглыми горожанами, в зависимости от того, во что вы верите… Но здесь же была Эмили Дикинсон. Как я могла устоять?
Только когда я приехала сюда и узнала больше об истории школы, о ведьмах, я влюбилась во тьму.
Входная дверь с грохотом распахивается, приглушенные голоса в фойе возвещают о возвращении остальных девушек Годвин. Эллис отставляет пустую чашку из-под кофе и встает, предлагая мне руку. Чуть замявшись, я соглашаюсь, и она помогает мне подняться.
– Эллис, – произносит Каджал, как только появляется в дверях комнаты отдыха. – Тебе нужно было предупредить нас, что ты идешь сюда.
Эллис смотрит на меня, край ее рта кривится; в этот раз я улыбаюсь в ответ.
Очарование разрушено. Девушки съедают весь кислород в комнате, они окружают Эллис, как астероиды черную дыру. Я сбегаю к себе, чтобы смыть макияж и очистить волосы от запаха сигаретного дыма. Я очень устала, но все же пройдет много времени, прежде чем я усну, свернувшись калачиком под одеялом, а подушка постепенно станет влажной от мокрых волос.
Флора Грейфрайар тревожит ночную тишину Годвин-хаус. Моя кожа хранит память о прикосновении к черепу Марджери, о прохладной кости и теплом воске, каплющем сквозь мои пальцы. И я не могу забыть того, что интересует Эллис: действительно ли во всех нас спокойно дремлет стремление к убийству и не находимся ли мы в двух шагах от края пропасти, ожидая повода, чтобы протянуть руки и толкнуть кого-то?
Я думаю о том моменте, когда оборвалась веревка и мир стал тихим и неподвижным, а мое тело – невесомым, ведь Алекс не тянула его вниз. Думаю о снеге в моих глазах и безлюдной горе. О чувстве пустоты, прорезавшем мою грудную клетку.
И облегчении.
Глава 5
Школьные занятия всегда начинаются как-то сразу.
В отличие от других школ Дэллоуэй допускает удивительную свободу в выборе предметов для изучения. У нас есть общий образовательный стандарт, преподаваемый по методу Харкнесса – всё через обсуждение. Закончившим второй год обучения рекомендуется сконцентрироваться на самой интересной теме, которая постепенно станет базой дипломной работы. В Дэллоуэе есть ученицы, которые большую часть учебного года проводят на стажировке в соседней аэрокосмической лаборатории, а есть такие, кто днюет и ночует на классических занятиях и говорит только на древнегреческом. И еще есть мы: литераторы, книжная интеллигенция, питающая слабость к очкам в роговой оправе и пахнущим пылью страницам.
Я не заявила тему дипломной; думала, что хотя бы несколько недель это сойдет мне с рук, что сочувствие администрации к Алекс или хотя бы их отвращение к моей прошлой теме выразится в послаблениях и электронных письмах с разрешением «