Как-то утром Татьяна зашла в офис, переобулась в легкие туфли и поставила сапоги поближе к батарее, за шкаф, на картонку. Там всегда пахло дорожной солью и ваксой и стояло не меньше пяти пар теплых зимних сапог — по числу работников Татьяниного отдела. Начинался обычный февральский понедельник. Тут в дверь просунул голову генеральный директор Михайлов и попросил начальника отдела по работе с сетевыми агентствами, то есть Татьяну, на пару слов, срочно. Когда они уселись за длинный лаковый стол, что был в этом кабинете установлен для важных совещаний, директор сказал ей, что она уволена.
— За что?! — едва смогла воскликнуть Татьяна.
Работу свою она любила, даже очень. Так что Никита периодически ныл, что она далека от идеала жены и матери, что нельзя работать пять дней в неделю, что Татьяна на даче ему больше нравится и, вообще, договаривались, будет трое детей — и где они?..
— Ну, видишь ли, Таня… — скосил глаза директор на свою чашку чая и принялся объяснять что-то про слияние двух отделов. — Очень, очень непростая ситуация. Но всем так будет лучше, — вздохнул Михайлов и опять отвел глаза на жизнеутверждающую картину «Коломенское весной».
Татьяна поняла, что надо искать правду где-то еще, но где — не знала. Правда пришла к ней через час в виде волоокой секретарши Михайлова, Кариночки. На лестнице, около занесенного снегом окна, где видна была красная кирпичная стена и чей-то балкон с безруким манекеном и облетевшей елкой, Кариночка, поэтически затянувшись сигаретой, выдохнула на Татьяну ментоловый дым и объяснила ей все. Татьяну уволил Никита. Он сначала позвонил, а потом приехал к Михайлову на прошлой неделе, и Кариночка принесла им в переговорную чай «Английский завтрак». Никита сказал, что ему нужна помощь Михайлова, чтобы образумить свою жену и перевести ее кипучую деятельность в семейное русло. «Скажи, что сокращение, и слей два отдела, — спокойно предложил Никита. — Да оно тебе и так не помешает. А об остальном не беспокойся. Ты ведь знаешь, что на моих заказах держится половина твоих. Так что давай, по-дружески, помоги мне». И Михайлов помог.
Татьяна пришла домой, дождалась Никиту и тоже объяснила ему все. Никита сказал, что она не так поняла, что ей лучше немного успокоиться, что время все расставит на свои места, и давай-ка лучше проведем романтический уик-энд на даче, где все будет хорошо. Татьяна перестала спать и стала думать. Думала она всю неделю. Когда в пятницу Никита сказал, что после уик-энда она может остаться на даче и пожить там в тишине и покое, Татьяна позвонила Филипченко, подружке по университету, собрала чемоданчик и утром же, как только Никита отбыл на работу, ушла к Филипченко. Потом заехала в полиграфию на Сухаревской и забрала из офиса свои любимые туфли. Михайлов уже посадил на ее место новенького стажера. Татьяна спустилась во двор и поняла, что надо зайти куда-то срочно, иначе заревет на улице. Рядом светилась вывеска «Ломбард».
Она посмотрела на вывеску, и ей отчего-то стало смешно, и она дернула дверь за тяжелую чугунную скобу. В ломбарде Татьяна пару минут поговорила со старушкой процентщицей и заложила свое обручальное кольцо, толстое и красивое. Взяв деньги, она зашла в ближайший гастроном, посмотрела на витрину и небрежно сказала: «Дайте мне, пожалуйста, “Cоветского” шампанского».
— Сколько вам? — спросила продавщица, отрываясь от кроссворда «Отгадай и получи машину!».
— На все, — просто сказала Татьяна и положила пачку на прилавок.
Продавщица пересчитала деньги, выпучила глаза и позвала грузчика Васю, чтобы тот принес со склада три ящика. Этот неожиданный поворот несколько озадачил Татьяну — она не думала, что придется измерять свое горе ящиками. Вася вынес ящики на крыльцо, и Татьяна стала ловить машину. Можете представить, сколько их, из чистого любопытства, остановилось перед девушкой с тремя ящиками шампанского на обочине. Все хотели узнать причину торжества. «Развожусь!» — объясняла Татьяна. Один товарищ проникся, отвез ее до подъезда Филипченко, денег не взял, а телефон оставил. И с ним-то Татьяна и начала совсем другую карьеру: товарищ занимался поставками вина из Германии и Франции, ему не хватало переводчика и помощника тоже не хватало. И Татьяна стала работать помощником — как только развелась…
— А это случилось моментально, просто по заявлению в загс — детей-то не было, — рассмеялась Татьяна и прибавила: — Ну, то, что я беременна, я, разумеется, не сказала — ни в загсе, ни, боже упаси, Никите. — Она докурила свою четвертую сигарету и улыбнулась.
Саша унаследовал светлую Татьянину голову: заниматься с ним было легко. Но Татьяна предупредила меня, горько вздохнув:
— Он сделает не больше, чем вы скажете. Он всегда, в любой школе, на любом уроке, интуитивно делает какой-то минимум, просто чтобы не выпасть из системы, гениальный троечник. Поэтому дерите с него три шкуры — не бойтесь. Он написал в своем резюме: «русский свободно», а какое там «свободно»?
Саша с некоторых пор стал говорить маме, что поедет в Россию, в Москву. К папе. Когда он произнес это в первый раз, Таня подумала, что ослышалась. Она вышла замуж на седьмом месяце беременности за красавца управляющего модным парижским отелем около вокзала Аустерлиц.
— У тебя папа — Ксавье, — спокойно сказала Татьяна.
— У меня папа — Никита, — спокойно сказал Саша.
В эпоху Интернета, как известно, не родители находят детей, а дети родителей — и в роли капустной грядки выступает фейсбук, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Саша нашел Никиту в два счета. В результате состоялась встреча на Эльбе, в смысле Никита, Саша и Таня встретились в гостинице недалеко от Вандомской площади и обсудили Сашины планы на будущее. Никита звал Сашу работать в Москву, в свою, теперь уже очень крупную, фирму. Татьяна решила, что как бы там ни было — здесь ему работать или в России, а «русский свободно» должно означать прежде всего «русский грамотно». Так в Сашиной жизни появились я и шесть учебников русского. И мы углубились в упражнения типа «спишите, вставляя пропущенные слова». Увы, мама была права: Саша сначала старался увильнуть от выполнения задания, он ненавидел самостоятельность, с тихой тоской смотрел на список книг и говорил: «А можно это сделать устно?» Но и на мою улицу пришел праздник, когда я стала сочинять для него диктанты. Каждый раз я предлагала десяток тем и смотрела, что ему нравится. И методом дедукции я загарпунила трех китов, на которых довольно прочно держался Сашин мир. Китами этими были теннис, покер и кино.
— А какое отношение кошки имеют к Роланд Гаррос? — удивленно взглянул он на меня, прежде чем вывести название диктанта.
— А вы знаете, что кошки… — начала я и вздохнула. — На самом деле это жуткая история. На ракетки самого высокого класса ставят струны животного производства, и так уж получилось, что самыми лучшими струнами оказались кошачьи кишки. По-французски — boyau. А по-русски — кетгут. Но послушайте… — прошептала я в упоении, внезапно догадавшись что, — ведь это же cat guts!
— Ну да, конечно, жилы, — поправил меня он. — Слова «кетгут» я не слышал, а вот про жилы знаю, они ужасно дорогие. Ими ведь чемпионы только играют. Я один раз только ими играл. Нет, соревнование было… не очень знаменитое, но на Лазурном берегу очень даже много про него писали. Я помню, мы выехали туда с мамой утром, еще темно было…
И тут меня как ударило: Саша, который говорил только «да и нет, а можно это слово не читать», льет и льет мне по-русски уже четверть часа, и его «как сказать» всегда находят верное продолжение. Весь этот огромный пассивный словарь, который обрастал мамиными словечками, книгами, бесценными каламбурами, тайной перепиской с отцом, русскими фильмами и, может быть, все-таки уроками «чему-нибудь и как-нибудь» — весь русский лексикон всколыхнулся у него в голове, загудел от напряжения и запросился наружу.
Только вот с письмом у него было слабовато. И тут я подумала: а что если потренироваться на биографии Федора Михайловича? Да, перепиши-ка ты мне, голубчик, к понедельнику биографию Достоевского — даты подучишь и про Баден-Баден дочитаешь. Вообще, чудесный текст — биография. Хочешь — месяцы учи, хочешь — цифры. Столько фраз о возрасте, о семье, бабушках, тетях, дядях и племянниках, а уж как свадьбы пойдут… Вот и выучим: тесть и теща. Деверь и золовка. Крестник, крестница. Крестный. Странно, Рождеством пахнет слово. То ли потому, что первый раз в «Щелкунчике» Гофмана натыкаешься на него. Это же он, Дроссельмейер, дарит маленькой Мари заколдованного принца с деревянной бородой. А другие слова, помню, казались такими некрасивыми… Слушаешь, что бабушка соседкам говорит, и смеешься, да и как такое слушать серьезно? Вот тесть с тещей — как две коврижки, хлебные такие, мукой пахнут. А свекор и свекровь — свекла на свекле и свеклой погоняет! И золовка — так и думаешь про спичку обгорелую, и деверь — вроде как дверь, но кособокая такая…И вдруг среди всего этого зверинца — она. Пришла невестой и осталась невестой — уменьшилась только. Жена для родителей мужа — невестка.
— А у французов все просто, — пожал плечами Саша. — Belle-mère, beau-père, beaux-parents. Красивые — значит, чужие. Странно как-то получается… А у англичан еще не легче — законные! Братья и сестры мужа — братья и сестры по закону. «Родители по закону» — теща и тесть.
— А у нас есть выражение «вор в законе», — добавила я.
— А что это? — сказал он.
— А это вот что: есть вор, но его никто не трогает…
Пригородные парижские поезда, точно цирковые пони, носят коротенькие несложные имена, которые написаны у них на лбу, прямо над кабиной машиниста: ВИК, ДЕБА, ВЕРИ… В тот день меня везла ПОЗИ. И небольшая авария с ПОЗИ привела к тому, что мы встретились с Сашей на пороге на полчаса позже назначенного. Мой поезд остановился прямо на выходе из туннеля, на выезде из города — и неожиданно я увидела то, что не успевала разглядеть за пять-шесть лет. Весна заблудилась в туманных перелесках. Кругом цвел боярышник, и колючая собачья роза, и персидская сирень, которая будет волновать студиозусов