Утонуть в крови: вся трилогия о Батыевом нашествии — страница 4 из 6

Глава перваяОсада

Роман Старый и брат его Анфим Святославич не участвовали в битве на Калке, поэтому до сей поры татар они не видывали. Орда, подвалившая ко Вщижу, была огромна: тысячи конников и сотни громоздких повозок на больших деревянных колесах без спиц заполнили заснеженное поле на берегу Десны, где несколько дней тому назад стояли станом полки князей Ольговичей. Татары составили свои возы в гигантский круг, в середине которого один за другим быстро выросли войлочные шатры с круглым верхом. Рядом со становищем татары соорудили из жердей загоны для овец, коров и верблюдов.

Татарская орда подошла ко Вщижу с северной стороны, двигаясь по правобережью Десны. Был полдень, когда над городом тревожно загудели боевые трубы, ворота немедленно были закрыты, а на крепостные стены и башни поднялись вооруженные ратники в кольчугах и шлемах.

Татары продвигались на юг довольно медленно из-за своих обозов и стад, поэтому жители окрестных сел загодя успели укрыться за валами и стенами Вщижа. Город был забит людьми, которые стекались сюда большими и малыми группами в течение последних двух дней. Слух о несметном множестве татар катился как снежный ком, от села к селу, обрастая небылицами и кривотолками. Многие смерды с женами и детьми предпочли податься в Брянск и в окружавшие его дремучие леса. Кто-то из смердов ушел на запад в Ормину и Стародуб в надежде, что в те края татары не сунутся.

Вщиж гудел, как растревоженный улей. Горожане и сбежавшиеся сюда смерды толпами валили на крепостную стену, окружавшую посад, чтобы своими глазами узреть злобных мунгалов, разоривших дотла Залесскую Русь, опустошивших неприступную Рязань и славный град Владимир.

На мощную угловую башню поднялись Роман Старый и Анфим Святославич со своими воеводами. Разглядывая в узкие бойницы татарское становище, до которого было всего полверсты, князья-братья и их военачальники обменивались тревожными репликами.

— Ну, други мои, что делать станем, коль нехристи сразу со всех сторон на приступ пойдут? — промолвил Роман Старый, вглядываясь зоркими глазами в татарский стан. — Мунгалов, похоже, никак не меньше двадцати тыщ, а у нас всего-то шесть сотен воинов. Не сможем мы одновременно все стены оборонять.

— Смердов вооружим, княже, — сказал воевода Богуслав с широкой, как лопата, бородой. — Из одних смердов сможем цельный пеший полк собрать!

— Призовем в рать отроков и девиц, тех, что покрепче, — вставил боярин Таислав. — Для обороны стен и они вполне сгодятся, княже. Я даже своей старшей дочери готов меч в руки дать. Она у меня стойкая!

Роман Старый обернулся к боярину Таиславу и похлопал его по плечу, тронутый его воинственным порывом.

— А я думаю, не станут нехристи штурмовать Вщиж со стороны Десны, ибо лед на реке уже слабый, не выдержит он рать татарскую, — заметил Анфим Святославич. — И со стороны оврага, полагаю, нехристи на приступ не полезут. Там же обрыв высокий, никак не подступиться.

— Тебя послушать, так мунгалы вовсе воевать с нами не станут, — усмехнулся Роман Старый, взглянув на брата. — Постоят, подымят кострами под нашими стенами и уйдут своей дорогой дальше на юг.

— А что, брат, может и такое случиться, — пожал плечами Анфим. — Нехристи ведь тоже не железные. Они же с боями рязанские и суздальские земли прошли насквозь в стужу и снегопад, чай, немало их полегло на этом пути. Коль не пошли мунгалы на Новгород, стало быть, иссякла ихняя сила, ослаб дух боевой.

— Поживем — увидим, брат, — обронил Роман Старый, переходя от одной бойницы к другой. — Во всяком случае, Изяславль, Пацынь и Мосальск татары взяли приступом. Так беженцы говорят. А эти города были укреплены не хуже Вщижа.

— Ну, уж Пацынь-то по неприступности со Вщижем не сравнится! — возразил старшему брату Анфим Святославич. — Там и валы пониже, и стены не ахти какие! Ты же сам хотел захватить этот городок и укрепить его как следует. Не забыл?

— Дело прошлое, брат, — проворчал Роман Старый. — К чему теперь вспоминать об этом. Слава Богу, что Изяслав Владимирович с братией нас с тобой из Вщижа не выгнали.

— Так нам с тобой надо татар благодарить за это, брат! — рассмеялся Анфим Святославич. — Союзники Михаила Всеволодовича убрались отсюда из страха перед татарами. Нет худа без добра!

Однако ни Роман Старый, ни его воеводы не разделяли веселья Анфима Святославича. Они понимали, что татарская орда — это враг пострашнее Михаила Всеволодовича и всех его союзников.

— Что ни говори, княже, но без подмоги дело наше дрянь! — сказал боярин Захарий Водяник, седой и узколицый. Ему было семьдесят лет. — Нужно слать гонца к Изяславу Владимировичу, и как можно скорее! Надо убедить князя Изяслава забыть на время обиды и сплотить всех Ольговичей против татар! Иначе нехристи сегодня разорят Вщиж, завтра Брянск и Трубчевск, а потом и до Путивля с Черниговом доберутся.

Обсуждая сказанное Захарием Водяником, оба князя и их бояре стали спускаться по деревянным ступеням в полутемное чрево огромной бревенчатой башни, разделенной внутри на четыре этажа.

Перед тем как отправиться на полуденную трапезу, Роман Старый велел своим воеводам, тиунам и сотникам призвать под боевые стяги всех смердов и горожан, способных держать оружие. Также Роман Старый повелел вооружить отроков и девиц, знатных и незнатных, для того чтобы использовать их для несения караулов на стенах и башнях в дневное время. Оружие и доспехи для вступающих в войско Роман Старый приказал выдавать из своих особых хранилищ.

Уже сидя за обеденным столом вместе с женой и детьми, Роман Старый продолжал обсуждать с братом Анфимом, кого из гридней отправить гонцом к Изяславу Владимировичу. Для этого дела был нужен человек ловкий, смелый и хорошо знающий местность. Анфим предлагал послать вестником своего стремянного Радко. Роман Старый возражал ему, говоря, что Радко слишком молод, и склонялся к тому, чтобы сделать гонцом своего опытного гридня Драговита.

Видя, что спор двух братьев становится все горячее, княгиня Людмила предложила им бросить жребий или отправить за подмогой Драговита вместе с Радко.

— Ладно, твое слово верное, голуба моя, — сказал Роман Старый, взглянув на супругу. — Отправлю Драговита в Чернигов, а Радко к Изяславу Владимировичу. Нам любая помощь не помешает.

Княгиня Евфросинья незаметно переглянулась с Людмилой Мечиславной, поблагодарив взглядом сестру за умелое вмешательство в спор между их мужьями. Две княжеские семьи всегда трапезничали вместе.

Едва за столом водворилась недолгая пауза, как раздался голос Олега, тринадцатилетнего сына Романа Старого:

— Тятя, можно и мне вступить в дружину? Я уже не маленький.

— Ешь и не встревай, когда взрослые разговаривают, — одернула сына Людмила Мечиславна. — Ишь, воин выискался! Рано тебе еще за оружие браться.

Олег опустил голову и насупился.

Роман Старый обратился к сыну с одобрительной улыбкой:

— Не хмурься, сынок. Время ныне такое, что нам всякий воин к месту, хоть хромой, хоть юный совсем. После трапезы беги к воеводе Богуславу, он зачислит тебя в пешую сотню, благо воинская справа у тебя уже имеется.

По повелению Романа Старого кузнецы-оружейники еще зимой изготовили для княжича Олега шлем и кольчугу, щит и металлические наручи на локти, а также меч, кинжал и лук со стрелами.

— Тятя, можно я прямо сейчас побегу к дядьке Богуславу? — радостно встрепенулся Олег, привстав со стула. — Я уже сыт.

— Дуй, соколик! — усмехнулся Роман Старый. — Да на теремных ступенях не расшибись в спешке-то.

Бросив самодовольный взгляд на семилетнего Ратибора, сына Анфима Святославича, Олег встал из-за стола и выбежал из трапезной. Его торопливые шаги быстро затерялись в дальних покоях терема.

— Зря ты позволил Олегу в рать вступить, — нахмурилась Людмила Мечиславна, с неудовольствием посмотрев на мужа. — Ну какой из него воин! Он же не управится ни с копьем, ни с мечом!

— Я сам в такие же годы впервые в поход отправился, — сказал на это Роман Старый, — трудненько было поначалу, не скрою, но со временем пришли ко мне и выносливость, и сноровка воинская, и умение в седле крепко сидеть. Не могу я сына своего в стороне оставлять, ежели даже боярские дочери в войско вступают.

Людмила Мечиславна не стала спорить с супругом, сознавая правоту его слов. К тому же она понимала, что Роман Старый намерен передать вщижский удел по наследству своему сыну, а значит, Олегу придется с мечом в руке отстаивать свою вотчину от посягательств дядей, двоюродных и троюродных братьев. Чтобы получить отцовскую закалку, юному Олегу уже пора постигать воинское мастерство.

* * *

День прошел без каких-либо попыток со стороны татар штурмовать Вщиж. Степняки шныряли вокруг города на своих низкорослых лошадях, шаря в поисках какой-нибудь поживы в брошенных домах Селища, так называлось ремесленное предместье Вщижа, раскинувшееся между оврагом и Благовещенской горкой. Городище, отделенное от Вщижа ручьем и оврагом, было когда-то изначальным поселением славян-радимичей, осевших здесь в незапамятные времена. В глубокой древности на Благовещенской горке было языческое капище, ныне там возвышалась деревянная Благовещенская церковь, от нее-то и получила название небольшая горка, отделенная от Вщижа оврагом, но являющаяся естественным продолжением возвышенного Вщижского мыса.

Хозяйничали татары и на левобережье Десны, поджигая дома в тамошних предместьях, которые назывались Городец и Белынец. Эти поселения не имели валов и стен, поэтому при любом вражеском вторжении их население укрывалось во Вщиже. Так было и на этот раз.

Тревога во Вщиже заметно усилилась, когда на другой день сюда со стороны Воробейны прихлынуло еще одно татарское войско. Татары разбили второе становище совсем рядом с Селищем, разбирая тамошние строения для возведения загонов для скота. Вщиж оказался в плотной осаде. Роман Старый и Анфим Святославич уповали лишь на то, что их гонцы смогли ночью проскочить мимо татарских дозоров и теперь мчатся один в Чернигов, другой — в Брянск.

Второй день тоже прошел без малейших намерений татар взять Вщиж приступом.

На третий день с утра к городским воротам, выходившим на юг, подъехали три татарских всадника. Они были без оружия и размахивали руками, делая знаки русской страже на городской стене, что прибыли для переговоров. Дозорные немедленно известили Романа Старого о татарских послах.

Роман Старый решил не впускать татар в город, но встретиться с ними за городской стеной. Он хотел было отправить на встречу с татарскими послами воеводу Богуслава, однако Анфим Святославич настоял на том, чтобы это дело было доверено ему. Роман Старый уступил брату, видя, как тому не терпится увидеть татар вблизи и послушать, что они скажут. Вместе с Анфимом Святославичем отправились двое дружинников, один из которых знал несколько степных наречий.

Один из татарских послов неплохо говорил по-русски, поэтому Анфим Святославич смог общаться с ним без помощи толмача. Вернувшись в город после переговоров с татарами, Анфим Святославич уединился в тереме с Романом Старым.

— Ну, что поведали тебе нехристи? — нетерпеливо спросил Роман Старый, плотно притворив дверь светлицы. — Почто ты не захотел пригласить сюда воевод?

Отойдя от двери, Роман Старый сел на стул напротив брата.

— Худо дело, брат, — мрачно промолвил Анфим Святославич, протянув Роману Старому кожаную торбу, с которой он пришел в терем.

Роман Старый заглянул в торбу и увидел в ней отрубленную голову своего дружинника Драговита.

— Это вручили мне татарские послы, — сказал Анфим Святославич. — Еще мунгалы сообщили мне условия татарских ханов, орда которых стоит под Вщижем.

— Что за условия, брат? — проговорил Роман Старый, осторожно опустив торбу на пол.

— Ханы Бури и Кадан готовы не разорять наш град и не убивать наших людей, — хмуро ответил Анфим Святославич, — но от нас требуется безусловная покорность. Милость татарских ханов мы получим лишь в том случае, если отдадим им все злато-серебро, половину своих лошадей, самые ценные меха, тысячу железных клинков и топоров, триста кольчуг и полсотни самых красивых девушек.

— Это все? — после краткой паузы поинтересовался Роман Старый.

— Нет. — По лицу Анфима Святославича было видно, что самое худшее он приберег напоследок. — Все эти дары надлежит доставить в татарский стан нам с тобой. При встрече же с татарскими ханами нам надлежит упасть ниц перед ними, ибо так велит их обычай. Тогда мы получим от нехристей мир и безопасность. Каково?

Анфим Святославич криво усмехнулся.

— Что сказали татары про Воробейну? — спросил Роман Старый.

— Воробейну нехристи спалили дотла, — промолвил Анфим Святославич. — Это сделали воины хана Кадана.

— Послы не сказали, где пребывает хан Батый?

— Батыева орда стоит где-то на реке Серене.

— Значит, Батый сюда вряд ли подойдет. — Роман Старый задумчиво коснулся пальцами своей бороды. — С конницей и обозами через леса и топи, которые вот-вот вскроются ото льда, Батыю не пройти. Лед на реках тоже уже ненадежный. Стало быть, Батыевой орде остается прямой путь проторенными лесными дорогами до Козельска и дальше на юг через Домагощь и Мценск.

— Устоит ли Козельск против Батыя? — Анфим Святославич с беспокойством взглянул на брата. — Князь тамошний еще отрок совсем. Напрасно, брат, ты отправил Гремиславу в Козельск.

— Думаешь, во Вщиже Гремислава была бы в большей безопасности? — проворчал Роман Старый с тяжелым вздохом. — Коль ворвутся мунгалы в наш град, то будет их по двадцать на каждого нашего ратника. Все костьми ляжем, от мала до велика!

— Может, Радко сумеет добраться до Брянска живым и невредимым? — негромко заметил Анфим Святославич. — Он младень не промах!

— Что ты ответил на условия татар? — Роман Старый посмотрел в глаза брату.

— Я сказал послам, что князь здешний подумает над их словами и завтра даст свой ответ, — проговорил Анфим Святославич. — Нам ведь и впрямь есть над чем подумать, брат.

Собрав своих ближних бояр, Роман Старый кратко изложил им все, что узнал от брата, не утаив и того, что одного из княжеских гонцов татары убили.

— Порешили мы с братом потянуть время в переговорах с нехристями в надежде, что Радко-удалец домчится-таки до Брянска, — сказал в заключение Роман Старый. — Опять же весенняя распутица на носу, от тепла вскроются ото льда реки и ручьи, начнется половодье. Это нам тоже на руку, ибо рвы городские талой водой наполнятся. Коль подойдут к нам на подмогу полки князей Ольговичей, тогда и наша рать выйдет против мунгалов в чистое поле. А ежели не будет нам помощи… — Роман Старый помолчал и сурово продолжил: — Придется, други мои, самим оборону держать, на сколько сил хватит. Предки наши в гробу перевернутся, коль мы склоним голову перед татарами!

Воеводы единодушно согласились с Романом Старым, никто из них не желал принимать мир от татарских ханов на столь унизительных условиях. Эти люди, видевшие в своей жизни немало опасностей и крови, предпочитали умереть с честью, чем униженно просить о милости каких-то неведомых мунгалов.

На следующий день спозаранку татарские послы опять появились перед Южными воротами Вщижа. К ним на этот раз выехал боярин Таислав, который сказал, что местный князь согласен выплатить дань татарским ханам, но, чтобы собрать ее, ему потребуется еще два дня. «Зато полсотни красивых девушек вы можете выбрать сами прямо сейчас, — угодливо добавил Таислав. — Отведете наших красавиц в свои становища, порадуете своих ханов. Девицы у нас на загляденье!»

Узкоглазые послы заулыбались и затараторили о чем-то на своем языке, совещаясь между собой. Наконец, старший из них, владеющий русским языком, согласился с предложением Таислава. Перед тем как ввести татар в город, Таислав велел своим гридням завязать им глаза. При этом он пояснил старшему послу, мол, таково повеление их князя.

Послы не сопротивлялись и въехали в город с завязанными глазами.

Во время следования троих конных татар по узким улицам Вщижа их разглядывали многие сотни глаз. Мужчины, женщины и дети стояли у заборов и стен домов, выглядывали из ворот и переулков, мимо которых неторопливо проезжали татарские послы в теплых шубах и меховых шапках с высоким верхом. Кое-где народу было так много, что боярину Таиславу и его гридням приходилось своими конями и грозными окриками сдерживать напор толпы.

Послов проводили до княжеского подворья и, не развязывая им глаз, бесцеремонно затолкали в холодный подвал.

— Покуда ханские послы у нас в руках, мунгалы вряд ли пойдут на приступ, — посмеивался Роман Старый. — А нам того и надо!

Участвуя в прошлом во многих княжеских междоусобицах, Роман Старый научился не только мужественно встречать опасность лицом к лицу, но при случае использовать обман и изворотливость себе во благо. Если в распрях с соседними князьями Роман Старый мог нарушить уговор лишь изредка, то воюя с половцами, берендеями и торками, он никогда не соблюдал заключенные с ними договора, поскольку считал всех степняков гнусными исчадиями ада. Такого же мнения Роман Старый был и о татарах. Ему внушала серьезные опасения военная мощь татарской орды, но тем не менее он относился к татарам с глубоким презрением, как к грязным язычникам.

Глава втораяНити родства

В это утро две юные княжны поднялись на бревенчатую стену детинца, чтобы подышать теплым весенним воздухом и заодно посекретничать друг с дружкой, не опасаясь посторонних ушей. Покуда девушки поднимались на самый верх стены по деревянным широким ступеням, Звенислава все время была впереди, а Гремислава шла за ней следом, стараясь не отставать. Оказавшись на верхнем забороле, укрытом сверху двускатной тесовой кровлей, Гремислава обогнала Звениславу и со смехом побежала по дощатому настилу, топая сапожками. Весельем подруги мигом заразилась и Звенислава. Она припустила во весь дух вдогонку за Гремиславой, хохоча и пытаясь на бегу ухватить ее за развевающуюся сзади косу. Наконец, Звениславе удалось поймать подругу, схватив ее за полу длинной теплой накидки, подбитой заячьим мехом. Гремислава с визгом попыталась вырваться из цепких рук Звениславы, но ей это не удалось.

Захлебываясь безудержным смехом, подружки бессильно привалились к бревенчатой прочной стенке, прорезанной длинными узкими бойницами.

Прильнув к одной из бойниц, Гремислава восхищенно выдохнула:

— Ах, как красиво! Дух захватывает!

Бревенчатый детинец Козельска стоял на высокой горе с отвесными склонами, эта гора господствовала над протекавшей у ее подножия рекой Жиздрой и обширной низиной, окаймленной холмами, покрытыми хвойным лесом. Лед на реке уже ломался, широкое речное русло было забито большими и маленькими ледяными обломками, которые медленно плыли вниз по течению, то сбиваясь в торосы, то образуя трещины и полыньи, сверкавшие на солнце чистым голубым блеском водной глади.

— Красиво, — согласилась Звенислава, уже много раз бывавшая здесь. — Я частенько прихожу сюда полюбоваться рекой и дальними далями.

— Как называется ваша река? — спросила Гремислава.

— Жиздра, — ответила Звенислава.

— Чудное название, — улыбнулась Гремислава, взглянув на подругу.

— Хочешь, расскажу, почему наша река так называется? — сказала Звенислава.

— Расскажи, — промолвила Гремислава.

Две княжны стояли у бойницы плечом к плечу, их головы в круглых парчовых шапочках с меховой опушкой чуть склонились одна к другой. Гремислава была одета в длинное довольно широкое платье из шерстяной бежевой ткани с накладными узорами голубого цвета по низу подола и на рукавах. Поверх платья ее плечи и стан были укрыты длинным плащом, скрепленным завязками у шеи. Платье и плащ достигали щиколоток Гремиславы, так что из-под их нижнего края виднелись ее желтые сафьяновые сапожки.

Звенислава вышла из дому в теплой свитке почти до пят из шерстяной ворсистой ткани с узорами в виде горизонтальных полос. Это одеяние надевалось через голову, как рубаха. Рукава у женской свитки были очень длинные, намного длиннее рук, поэтому в теплую погоду руки можно было вынуть из рукавов через особые отверстия на уровне подмышек. Звенислава так и сделала в это солнечное весеннее утро. Длинные рукава, свисавшие у нее с плеч по бокам, нисколько ей не мешали. Свитка также надевалась поверх платья.

— В давние-давние времена, еще до возникновения Козельска, на обоих берегах нашей реки жили два лодочника, — повела свой рассказ Звенислава. — Изо дня в день они перевозили через реку людей. Утром один лодочник кричал другому со своего берега: «Жив?» Другой отвечал: «Здрав!» Это часто слышали жившие в окрестностях люди, которые и дали название реке, производное от этой переклички: Жиздра.

— Занятная легенда, — заметила Гремислава, когда ее подруга умолкла. Она взглянула на Звениславу серьезными глазами: — Ты хотела сказать мне что-то важное. Говори же. Нас никто здесь не услышит.

Звенислава глубоко вздохнула, словно собираясь с духом.

— Я услышала краем уха, что ты неспроста приехала в Козельск, но поглядеть на моего брата, с которым тебя собираются обручить, — промолвила Звенислава, мягко взяв Гремиславу за руку и тем самым выражая той свою искреннюю симпатию. — У меня очень славный братец, и я была бы рада, если бы ты сочеталась с ним браком. Признайся, по сердцу ли тебе Василий?

Звенислава заглянула в глаза Гремиславе, но та отвела взгляд.

— Я еще мало знаю Василия, — с оттенком смущения пробормотала Гремислава, — хотя внешне он вельми хорош. На этом браке настаивает моя мать, которая дружна с твоей матерью. Мою мать не смущает, что Василий моложе меня на год и то, что он доводится мне троюродным дядей. Мой прадед и ваш дед были родными братьями.

— Да, я знаю, — негромко обронила Звенислава. — Разве в этом есть препона? Священники не воспрещают браки между родственниками в третьем и четвертом колене. Бывает даже, они венчают дядей с двоюродными племянницами.

— Мне кажется, я безразлична Василию, — помолчав, сказала Гремислава. — Он больше уделяет внимания Радославе, а не мне. Впрочем, Радославу внешностью Бог не обидел.

— По-моему, ты красивее Радославы, — уверенно заявила Звенислава. — В беседах с Василием ты нагоняешь на себя слишком неприступный вид, милая моя. Улыбаешься редко, глядишь на него строго, вот братец мой и сторонится тебя. Радослава же тебе совсем не соперница. Она же нам с Василием доводится двоюродной сестрой. Ее отец, Юрий Игоревич, был родным братом нашей матери. — Звенислава понизила голос и добавила со скорбными нотками: — Почти вся родня Радославы была истреблена мунгалами в Рязани в прошлом году, в декабре. Радославу мунгалы пленили в Переяславце, надругались над ней, так что бедняжка затяжелела от какого-то нехристя. По этой причине трубчевский князь Святослав Мытарь отказался связать Радославу узами брака со своим сыном вопреки уговору.

Гремислава по своей привычке нервно кусала губу, внимая Звениславе с жадным любопытством. Она уже слышала о бесчинствах татар в захваченных русских городах и селах, эти слухи докатывались до Вщижа издалека вместе с беженцами из рязанских и суздальских земель. Но Гремислава не могла и представить, что встретится в Козельске с рязанской княжной, пережившей страшные унижения в неволе у татар и сумевшей вырваться на волю.

— Радослава делилась с тобой и с Василием тем, что она видела в плену у нехристей? — Гремислава схватила Звениславу за руку. — Про мунгалов она вам что-нибудь рассказывала? Какие они?

— Нет, ничего не рассказывала, ни полслова! — Звенислава отрицательно помотала головой. — Вот матушке нашей Радослава поведала многое, оставаясь с ней наедине. Матушка запретила нам с Василием расспрашивать Радославу про плен и про татар. Она сказала, что нам лучше ничего не знать об этом.

— А ты ведаешь, что мунгалы, по слухам, сюда идут? — Гремислава сделала большие глаза, и в голосе ее послышался страх. Ее пальцы сильнее стиснули руку Звениславы. — Говорят, нехристей многие тыщи! Я когда из Вщижа уезжала, там все к осаде готовились. В Козельск приехала, здесь то же самое началось.

— Не робей, подруга. — Звенислава ободряюще улыбнулась Гремиславе. — Козельск еще ни один враг приступом не брал. Гляди, на какой круче наш град стоит!

— Вщиж тоже возведен на круче над рекой Десной, и его прежде враги ни разу не брали, — вздохнула Гремислава, — однако на сердце у меня как-то тревожно.

— Стало быть, Вщиж стоит на берегу Десны, — проговорила Звенислава, желая отвлечь подругу от печальных мыслей. — А вот скажи мне, почему ваша река так называется?

Две княжны, держась за руки, неторопливо двинулись дальше по стене.

— Река Десна названа так, поскольку она впадает в Днепр с левой стороны, ведь десницей наши далекие предки называли левую руку, — сказала Гремислава. — Напротив Десны в Днепр впадает другая река — Шуйца. Так наши пращуры называли правую руку.

* * *

Боярин Никифор Юшман удивился раннему визиту протодиакона Фалалея, который являлся духовником княжича Василия. Просьба, с какой протодиакон Фалалей обратился к боярину Никифору, смутила того и озадачила.

— К тебе обращаюсь, боярин, ибо знаю, сколь власти у тебя и с каким глубоким уважением относится к тебе княжич Василий, — молвил Фалалей, отказавшись сесть на стул, предложенный ему Никифором Юшманом. — Досадно и горестно мне взирать на то, как греховодник Гудимир толкает нашего княжича в яму греха и разврата! Ведь это происками Гудимира наша матушка-княгиня свела Василия с развратной челядинкой Купавой. Вот уже три дня, как уехала из Козельска Феодосия Игоревна, и за это время Василий ни разу не занимался ни греческим языком, ни латынью. А ведь я пообещал Феодосии Игоревне передать Василию все знания, полученные мною в Киево-Печерском монастыре. Ныне у Василия на уме лобзания и объятия с Купавой. Мне ведомо, что Василий все ночи проводит с этой греховодницей! У них и днем доходит до греха, ибо в отсутствие Феодосии Игоревны Василий чувствует себя полным хозяином в тереме.

— Так и должно быть, отче, — сказал Никифор Юшман. — Василий же князь как-никак! Мне вот говорят, что Василий каждый день упражняется с Гудимиром во владении мечом и топором. Значит, не токмо Купава на уме у нашего княжича.

— Пойми, боярин, — настаивал священник, — заниматься науками — это как плыть в лодке по реке. Ежели не будешь работать веслами, то вперед не продвинешься, но поплывешь по течению, как бревно. Знания нужно постигать каждый день. Растолкуй же это Василию, боярин.

— Хорошо, я поговорю с Василием об этом, — промолвил Никифор Юшман. — Сегодня же поговорю. Токмо не обессудь, отче, коль не прислушается ко мне Василий, силком я его в твою келью не потащу.

— Помимо беседы с Василием, боярин, ты сделай доброе дело — избавь княжича от похотливой Купавы. — Долговязый протодиакон чуть сощурил свои темные холодные глаза с выражением хитрого коварства на бородатом лице. — Подговори княжеского огнищанина, пусть он ушлет Купаву в загородное княжеское сельцо да задаст ей там работы побольше. Пусть Купава спину гнет от зари до зари, тогда из нее вся похоть выветрится.

— Ладно, святой отец, — усмехнулся Никифор Юшман, — постараюсь избавить Василия от Купавы с помощью огнищанина. Но, опять же, за успех не ручаюсь. Ведь Купава сама с норовом, она может удрать с загородного подворья, что для нее десяток верст! Она же крепка телом и ногами!

— Значит, пусть огнищанин Купаву под замок посадит! — сердито проговорил священник, сжав кулак. — Эдаких блудливых девиц сам Сатана в свои невидимые сети ловит, а через ихние прелести в эти же сатанинские сети попадают глупые отроки вроде нашего княжича!

Хоромы Никифора Юшмана стояли всего в сотне шагов от княжеского терема. Расставшись с протодиаконом Фалалеем, Никифор Юшман облачился в длинную шубу из яркого атласа, нацепил на голову шапку из черно-бурой лисы и отправился на княжеское подворье.

Детинец Козельска был плотно застроен боярскими двухъярусными домами, поэтому улочки здесь были кривые и тесные. На самом высоком месте детинца возвышался белокаменный однокупольный Успенский храм, самый большой в городе. Эту церковь начал возводить еще дед княжича Василия, а закончил ее строительство его отец перед самым походом на татар пятнадцать лет тому назад. Храбрый Всеволод Мстиславич сложил голову в битве на Калке, и прах его, благодаря стараниям Никифора Юшмана, был доставлен в Козельск и захоронен под полом в одном из приделов Успенского храма.

Несмотря на ранний час, городские улицы были полны людей, снующих туда-сюда по своим делам. В основном это были боярские слуги, спешащие куда-то с поручениями.

Подходя к распахнутым настежь воротам княжеского подворья, Никифор Юшман еще издали услышал звон и лязг сталкивающихся мечей. Вступив на широкий теремной двор, Никифор Юшман увидел своего сына Радима, который умело бился на мечах с княжичем Василием. Оба юноши были крепки и напористы, и тот и другой двигались стремительно, то отражая выпады, то переходя в атаку. Длинные светло-русые волосы княжича растрепались, на его щеках полыхал яркий румянец. Темные волосы Радима тоже пребывали в беспорядке от резких телодвижений, а его голубые глаза сверкали воинственным азартом.

За учебным поединком наблюдал пестун Гудимир, на нем был красный военный плащ, его шапка была сдвинута набекрень. Громкий голос Гудимира то и дело подстегивал юных поединщиков:

— Не суетись, Вася!.. Делай шире замах. От плеча руби, а не от локтя!

— Радя, спину держи прямее!.. Шаг вперед и выпад мечом делай одновременно!

Никифор Юшман замер на месте, любуясь двумя юными бойцами, которые выказывали неплохие навыки во владении клинком. «Гудимир знает свое дело! — с довольной улыбкой подумал боярин. — Под его началом княжич Василий непременно станет воином хоть куда!»

Радовало Никифора Юшмана и то, что его сын Радим входит в круг ближних друзей Василия.

К Никифору Юшману приблизился огнищанин Мичура, смуглый и горбоносый. В руках у него была уздечка. Короткий полушубок огнищанина был подпоясан кожаным ремнем, за которым торчала плеть.

— Здрав будь, боярин! — сказал Мичура. — Сынок-то твой скоро перещеголяет княжича и в стрельбе из лука, и в рубке на мечах. Из всех дружков Василия лишь Радим ни в чем ему не уступает!

— Ты далеко ли собрался, друже? — обратился к огнищанину Никифор Юшман, ответив на его приветствие.

— В загородное село, — ответил Мичура, забросив уздечку себе на плечо. — Хочу пустить на продажу залежалый воск и деготь, уже и покупателя нашел. Знаю, что татары где-то близко и из города выезжать опасно, но дело есть дело. Не зря же я состою управляющим княжеским хозяйством.

— Послушай, друже, — Никифор Юшман доверительно положил руку огнищанину на плечо, — исполни одну мою просьбу. Возьми с собой в загородное сельцо челядинку Купаву и оставь ее там недельки на три, чай, работы там хватает.

— Я бы рад, боярин, но Василий осерчает на меня, — возразил Мичура. — Милуется он с Купавой, поэтому я над ней не властен. Купава ныне живет в тереме не как челядинка, а как ровня княжичу и его сестре. Вот такие дела, боярин.

Никифор Юшман понимающе покачал головой.

— Выходит, шибко привязался к Купаве Василий, — задумчиво пробормотал он. — Что ж, такая красавица кого угодно с ума сведет!

— Мне кажется, у Василия с Купавой зашло дальше некуда! — опасливым шепотом произнес Мичура. — Похоже, полюбили они друг друга. Не понравится это Феодосии Игоревне. Ох как не понравится!

Мичура оседлал коня, но из города так и не выехал. По лесной дороге со стороны реки Серены к Козельску подошла татарская орда. Татары разбили стан на равнине между рекой Жиздрой и ее притоком речкой Другусной.

Было 25 марта 1238 года.

Глава третьяЛесть татарская

Несколько раз татарские всадники подъезжали к воротам Козельска, крича страже на башнях, что хотят вступить в переговоры с местным князем. На переговоры с татарами отправился Никифор Юшман, выехав за ворота верхом на коне. Не доверяя татарам, боярин Никифор надел под одежду кольчугу, а в рукаве свитки спрятал узкий кинжал. Разговор с татарскими послами у Никифора Юшмана получился недолгий.

Вернувшись в город, Никифор Юшман собрал старших дружинников в княжеском тереме. Присутствовал на этом совете и княжич Василий.

В гриднице было довольно жарко от недавно протопленных печей. Девять думных бояр сидели на длинной скамье у бревенчатой стены, их взоры были устремлены на княжича Василия и Никифора Юшмана, сидевших на стульях напротив них. Василий вышел к боярам в длинной княжеской багрянице, расшитой золотыми узорами по круглому вороту, на груди и плечах, на нем также был широкий узорный пояс. Светловолосая голова княжича была увенчана золотой диадемой. Василий старался выглядеть серьезным и невозмутимым, но у него это плохо получалось, так как ему было непросто сдерживать свои эмоции, слыша то, о чем рассказывал Никифор Юшман.

— Разговаривал я с тремя знатными мунгалами, — молвил боярин Никифор, — причем двое послов были мужами, а третья была женщина исполинского роста. Волосы у татарской богатырши были пепельно-рыжие, заплетенные в две косы. У тех двух мужей волосы были черные и тоже в косы заплетены. Шапки у всех троих были одинаковые с острой макушкой и очень густым мехом по краям, одежды тоже были одинаковые, похожие на короткие овчинные шубы, пошитые мехом внутрь. Два мунгала разговаривали со мной по-русски, а женщина все время молчала, хотя было видно, что она понимает, о чем мы толкуем.

Бояре слушали Никифора Юшмана с величайшим вниманием, ловя каждое его слово. Оказалось, что подошедших к Козельску татар возглавляет Гуюк-хан. Это головной отряд Батыевой орды, которая движется следом. Гуюк-хан доводится Батыю двоюродным братом.

— Послы поведали мне, что Гуюк-хан не желает зла козельчанам, — вел свою речь Никифор Юшман. — Гуюк-хан предлагает нам сдаться без боя. В этом случае татары возьмут с нас откуп в виде мехов, злата-серебра и лошадей, после чего они двинутся дальше в сторону степей. Послы заверяли меня, что всех добровольно сдавшихся мунгалы не пленят и не убивают, мол, так велит их обычай. Но тех, кто упорствует и не желает склонять голову, ждет жестокая расплата: непокорные города татары сжигают дотла, а всех жителей истребляют. При этом послы напомнили мне про Рязань, Коломну, Владимир и другие русские города, разоренные ими за отказ открыть ворота.

Гуюк-хан дал козельчанам два дня на раздумье.

— Что станем решать, бояре? — Никифор Юшман оглядел хмурые лица старших дружинников. — У Гуюк-хана наверняка войск не так много, чтобы взять наш град приступом, вот он и ведет с нами переговоры. Однако скоро к Козельску подвалит Батый со всей татарской ордой, а этот враг будет пострашнее.

В гриднице на какое-то время повисло гнетущее молчание, которое нарушил боярин Полежай.

— Пусть сперва князь скажет свое слово, — промолвил он.

Василий выпрямил спину под взглядами своих бородатых советников. На его безусом лице проступил румянец волнения. Вот он, долгожданный миг: с него, как с князя, первый спрос! Сильный враг стоит под Козельском, доселе невиданный на Руси. Ему, Василию, нужно сейчас высказать свое мнение — сдаваться или нет, — которое может стать решающим на этом совете.

— В давние времена готы-язычники, осаждая Рим, тоже уговаривали его жителей открыть ворота и откупиться от них золотом, — сказал Василий негромко, но твердо. — Не имея сил для войны, римляне уже склонялись к тому, чтобы дать готам отступное. Однако готы с помощью измены сумели ворваться в Рим и подвергли его ужасному опустошению. Безжалостная гнусная сущность готов-варваров все равно прорвалась бы наружу, даже если бы римляне сразу же приняли их условия сдачи. Не золота жаждали готы, выступив на Рим, а крови римлян. Мунгалы такие же язычники, как и готы. Я не верю их льстивым речам, бояре. Нельзя впускать мунгалов в Козельск!

Пример из далекого прошлого, вычитанный Василием из толстых латинских книг, произвел сильное впечатление на некоторых из бояр, в том числе и на Никифора Юшмана.

Увидев, что Василий встал со стула с явным намерением покинуть гридницу, Никифор Юшман спросил, почему он уходит, не дожидаясь окончания совета.

— Хоть я и князь, но всем вам гожусь в сыновья, — ответил Василий. — Не пристало мне вступать в спор со старшими. Уверен, бояре, здравомыслие и жизненный опыт помогут вам принять верное решение в сей трудный час. Я удаляюсь, дабы не смущать вас своим присутствием. Окончательное слово остается за вами, бояре.

Василий повернулся и направился к двери, за которой находилась лестница, ведущая на второй ярус терема, в его покои. Бояре проводили юного князя в полном молчании.

Едва хлопнула дверь, за которой скрылся княжич, Никифор Юшман вновь обратился к старшим дружинникам с тем же вопросом:

— Ну, други мои, что станем делать? Какой ответ дадим Гуюк-хану?

Первым взял слово Ефим Срезень, человек прямой и резкий, отчего и получивший свое прозвище. Срезнем русичи называют жесткого в суждениях человека.

— Нечего тут обсуждать, бояре, — сказал Ефим Срезень, сдвинув брови. — Мунгалы всю Залесскую Русь прошли, никому пощады не давали и нам не дадут, коль мы купимся на их обещания. Надо биться насмерть с этими язычниками узкоглазыми, а не переговоры с ними вести!

Затем высказал свое мнение боярин Увар Иванович.

— Княжич Василий верно подметил, у всех язычников душа черная, а слова лживые, — проговорил он. — Нехристи потому с нами ласково разговаривают, поскольку видят, что град наш вельми неприступен. Нельзя поддаваться на уговоры татар. Пусть-ка Гуюк-хан попробует преодолеть наши валы и стены!

С Уваром Ивановичем согласился Никифор Юшман:

— Даже Василий хоть млад годами, но и он уразумел главное, что нельзя верить словам нехристей. Не пристало и нам, седоусым мужам, идти на поводу у татарской лести. Нельзя впускать мунгалов в Козельск, это ясно как Божий день.

И тут заговорил боярин Полежай с недовольными нотками в голосе:

— Княжич наш что-то брякнул, не подумав, наплел нам что-то про взятие Рима готами, а вы все и уши развесили! — Полежай сердито оглядел всех присутствующих. — Юнец взрослым мужем показаться хочет, властелином себя мнит, потому и не желает склонять голову перед язычниками. К тому же книг начитался Василий сверх меры, слава древних царей и полководцев ему голову кружит. Однако, смею заметить, книги листать — это одно, а с татарами сражаться — это совсем другое. Гуюк-хан, может, и впрямь нам не опасен, бояре, но совсем скоро к Козельску подойдет Батый со всей своей силищей. Вот тогда мы и запоем Лазаря!

— Что ты предлагаешь? — с недобрым прищуром обратился к говорившему Ефим Срезень. — В ножки татарам поклониться?

— Ради спасения наших семей можно и поклониться нехристям, — сказал Полежай, смело глянув в глаза боярину Ефиму. — Против Батыги нам без подмоги не выстоять! Уж коль такие города, как Рязань и Владимир, были взяты татарами приступом, то наш град нехристи и подавно возьмут.

— Не забывай, боярин, Феодосия Игоревна и Матвей Цыба уехали просить соседних князей о помощи, — заметил Увар Иванович. — Может, кто-то из князей уже спешит к нам на выручку. А ты в панику ударился раньше времени.

— Придет к нам подмога иль не придет — это дело темное, — поморщился Полежай. — А вот что на сей час понятно и очевидно, это то, что мунгалы уже стоят под Козельском. Покуда нехристей не шибко много, однако скоро их будет здесь, как муравьев. Раскиньте мозгами, други мои, хоть град наш и на горе стоит, но ратников у нас немного. Татар же столько, что они смогут штурмовать наши стены день и ночь напролет. Не выдержать нам такой сечи. А посему предлагаю откупиться от мунгалов дарами.

К неудовольствию Никифора Юшмана, среди старших дружинников нашлись согласные с боярином Полежаем. Голоса этих людей раскололи совет надвое.

Видя, что к единому мнению собравшиеся бояре прийти не могут, Никифор Юшман предложил собрать вече. «Пусть козельчане сами выскажут, согласны они сдаться татарам или не согласны», — заявил он.

* * *

Уйдя с совета старших дружинников, Василий поднялся на второй ярус терема и постучался в светлицу к княжне Радославе. Княжна сама открыла дверь Василию.

— Здравствуй, сестрица. — Василий переступил через порог, наклонив голову в низком дверном проеме. — Чем занимаешься? Не помешал я тебе?

— Проходи, Вася, — сказала Радослава. — Ты же знаешь, я всегда рада тебя видеть. Присаживайся.

Судя по открытому сундуку, Радослава только что занималась тем, что перебирала свои наряды.

Василий сел на скамью у окна, выходившего на теремной двор. Яркие солнечные блики играли на ромбах из разноцветного стекла, вставленного в оконную раму. Солнце пригревало. На деревянном карнизе за окном ворковали голуби, радуясь весне и теплу. Но совсем не радостно было на душе у Василия.

— Ты уже, наверно, ведаешь, сестрица, что татарская рать стоит под Козельском, — промолвил Василий, едва Радослава села на скамью рядом с ним. — Послы татарские предлагают нам сдаться на милость Гуюк-хана. Обещают не жечь наш град и не убивать людей. Сейчас наши бояре думу думают, что ответить татарскому хану. Сестрица, ты была в неволе у татар, своими глазами видела, на что способны эти нехристи. Поделись со мной увиденным, помоги мне советом, можно ли верить обещаниям татар? — Василий осторожно взял нежную белую руку Радославы в свои сильные ладони.

Хотя Радославе было уже больше шестнадцати лет, выглядела она едва ли на четырнадцать из-за своего хрупкого телосложения. У нее были большие синие глаза, небольшой, чуть вздернутый нос, красиво очерченные уста, слегка заостренный подбородок. Свои русые волосы Радослава обычно носила распущенными по плечам, скрепляя их на лбу тонкой повязкой. Княжна обрезала свою косу в знак траура по своим родственникам, погибшим в Рязани, поэтому ее волосы были чуть ниже плеч.

— Вася, татары способны на любое коварство и на любое зло, поверь мне, — сказала Радослава. — Обещания татар кривы, как и их сабли. Татары зальют Козельск кровью, ежели ворвутся сюда! Скажи своим боярам, что речи нехристей — это обман.

— Я уже сказал это старшим дружинникам, — произнес Василий. — Надеюсь, Никифор Юшман сумеет настоять на своем, не позволит боярам дать слабину перед нехристями. Голос Никифора Юшмана на этом совете весомее моего.

— Как ты думаешь, Вася, соседние князья Ольговичи придут к нам на помощь? — Синие очи Радославы встретились с голубыми глазами Василия.

— Надеюсь, что придут, — ответил княжич и ободряюще улыбнулся своей двоюродной сестре.

По узким улицам Козельска проехали бирючи-глашатаи, созывая торговый и ремесленный люд, а также сбежавшихся сюда смердов на вече. Глашатаи спустились верхом на конях из детинца и больше часа кружили по Нижнему граду, раскинувшемуся в широкой излучине речки Другусны. Нижний град был втрое обширнее цитадели Козельска, он тоже был окружен высоким валом, по гребню которого шла деревянная стена с башнями. Со стороны Другусны в Козельск вели другие ворота, называвшиеся Речными.

Народные собрания в Козельске происходили на торговой площади. Благодаря наплыву смердов из окрестных деревень нынешнее вече получилось особенно многолюдным. Перед народом один за другим выступали с речами бояре, местный тысяцкий и настоятель Успенского храма отец Амвросий. Обратился к козельчанам и княжич Василий, убеждая их не сдаваться татарам.

Самое сильное впечатление на людей произвела речь настоятеля Амвросия.

«Князь наш годами млад, но сердцем храбр, — сказал Амвросий. — Не пристало нам малодушничать, уповая на милость врагов, слыша призыв к сече из уст Василия. Братья, встанем же крепко за нашего князя и веру христианскую! Обратим же оружие против Батыевых полчищ! И будет всем нам за это вечная слава как на земле, так и среди ангелов небесных!»

С народного собрания Василий вернулся в приподнятом настроении. Ему польстило то, с каким вниманием выслушали его короткую речь козельчане, как бурно горожане и смерды поддержали его призыв не сдаваться татарам. Те из бояр, кто не желал сражаться с татарами, казалось бы, разумные доводы приводили, убеждая народ откупиться от врагов данью. Однако слова Василия и призыв к сопротивлению настоятеля Амвросия склонили чашу весов при народном голосовании в пользу Никифора Юшмана и его сторонников.

Едва на землю опустилась ночная мгла, как страсти, кипевшие в Козельске, улеглись, город окутала сонная тишина. Погасли огни и в княжеском тереме.

Василий пришел в опочивальню, где его с нетерпением ожидала Купава. Она стояла на коленях перед иконой Богородицы и шепотом читала молитвы. Длинные волосы Купавы были распущены, она была босая, в тонкой исподней сорочице. Едва скрипнула дверь, как Купава резко обернулась. Увидев Василия, Купава метнулась к нему столь стремительно, что огонек светильника, подвешенного к низкой потолочной балке, заколыхался и затрепетал.

Василий вытянул руки и принял Купаву в свои объятия. Их губы соединились в страстном поцелуе, и то, что рослая челядинка была почти на полголовы выше княжича, влюбленным нисколько не мешало. Василий мигом возбудился, чувствуя пальцами рук нагое тело Купавы сквозь тонкую ткань сорочицы. Он потянул ее к кровати.

— Дверь-то запри! — шепнула Василию Купава.

Княжич быстро задвинул до упора дубовый засов на двери.

Подходя к постели, Купава привычным жестом стянула с себя через голову ночную рубашку, небрежно кинув ее на стул, где лежала остальная ее одежда. В свете масляного светильника пышные формы обнаженной Купавы отливали нежной белизной, а ее густые длинные волосы волнами рассыпались по широкому ложу, когда она грациозно возлегла поверх одеяла. В этом призрачном полумраке волосы Купавы казались еще светлее, чем при свете дня.

Лежа на спине и глядя в потолок, Купава спросила:

— Милый, что решило вече?

— Народ постановил не впускать татар в Козельск и сражаться с ними всем миром, коль нехристи на приступ пойдут, — ответил Василий, торопливо раздеваясь. — Не всем боярам это понравилось, но оспаривать волю веча запрещено законом.

— Мне страшно, Вася, — прошептала Купава, когда княжич лег на кровать с нею рядом. — Говорят, татар многие тьмы, смогут ли выстоять против них наши ратники. Как ты думаешь?

— В поле козельчанам татар, конечно, не одолеть, — тоном эдакого знатока проговорил Василий, опираясь на локоть и поглаживая другой рукой живот и грудь Купавы. — Зато на стенах и башнях наши ратники будут непобедимы для нехристей. Козельск ведь стоит на такой круче, куда можно взлететь токмо на крыльях.

Уверенный голос Василия успокоил Купаву. Отбросив свои страхи, она повернулась на бок, отдавшись желанию княжича заняться той интимной гимнастикой, все прелести которой Купава распознала лишь в постели с Василием.

* * *

На следующую встречу с татарскими послами Никифор Юшман отправился вместе с Василием и своим сыном Радимом. Обоим юношам не терпелось увидеть воочию грозных мунгалов, особенно их интересовала татарская богатырша. Однако Василия и Радима ждало разочарование. К ним на встречу прибыли какие-то два плосконосых скуластых мунгала в лисьих шапках и вонючих овчинных шубах.

Никифор Юшман после обмена приветствиями указал татарам на Василия, сказав, что это и есть местный князь. Сидящий в седле Василий приподнял подбородок и приосанился. На нем была княжеская шапка из куньего меха и пурпурный плащ.

Оба посла ловко спрыгнули с коней и низко поклонились Василию.

Затем один из послов на ломаном русском стал хвалить княжича за то, что тот проявил благоразумие, решив не сражаться с Гуюк-ханом.

Василий с усмешкой переглянулся с Радимом и резко прервал посла:

— Я здесь лишь затем, чтобы объявить, что Козельск не отворит ворота Гуюк-хану! — произнес Василий, чеканя слова. — Не пристало нам, христианам, склонять голову перед погаными язычниками! Так и передай Гуюк-хану, посол.

Монгол с изумлением уставился на Василия снизу вверх своими темными раскосыми глазами. Переминаясь на кривых ногах, обутых в короткие кожаные сапоги с загнутыми носками, посол перевел взгляд на Никифора Юшмана, как бы говоря ему выражением своего лица, мол, ты гораздо старше княжича, боярин, вразуми же его!

Никифор Юшман сидел на коне с каменным лицом. Он взирал на спешенных татарских послов, как на пустое место.

Тогда оба посла заговорили разом, обращаясь к Василию. Они убеждали его как следует подумать, ибо от этого решения зависит судьба Козельска.

— У тебя, видимо, плохие советники, князь, — заметил один из послов. — Они дают тебе дурные советы. Ваш христианский Бог не помог ни рязанским князьям, ни суздальским, хотя наши храбрые воины разграбили все его храмы во взятых городах.

— Вернись домой, князь, и подумай над нашими словами хорошенько, — промолвил другой посол. — Не гневи Гуюк-хана, это может плохо закончиться для тебя и всех твоих людей. У нас такой обычай: если хотя бы одна стрела будет выпущена нами в сторону неприятеля, тогда всякие переговоры разом прекращаются. Тогда наши воины уже не пощадят никого.

Послы вскочили на своих низкорослых лошадей и рысью поскакали к видневшемуся вдалеке татарскому стану, над которым поднимались в небесную синь тысячи дымов.

Вернувшись обратно в город, Василий поехал не на княжеское подворье, а повернул коня к Успенскому храму. В каменных палатах, возведенных рядом с собором, жил молодой священник Созонт, до недавнего времени обучавший княжича славянской и греческой грамоте. По поручению настоятеля Амвросия Созонт вот уже несколько лет занимался составлением местного летописного свода. Начав со времен Юрия Долгорукого, Созонт старательно и кропотливо воссоздал генеалогию козельских князей, историю их междоусобных распрей с соседями и дальних походов в Степь. Созонт использовал в своем труде сведения из других черниговских летописей и даже ездил в Киев, дабы почитать летописи в тамошних монастырях.

Василию было известно, что Созонт уже довел свое летописание до нынешнего года, а это означало, что ему надлежит сделать запись о появлении под Козельском татарской орды.

Разыскав Созонта на монастырском подворье, Василий сразу же потребовал, чтобы тот показал ему летописный свод.

— Неужто хочешь грамматические ошибки в тексте поискать, княже, — усмехнулся Созонт, ведя Василия в свою келью.

— Я только что встречался с татарскими послами, заявил им, что козельчане не покорятся нехристям! — горделиво проговорил Василий. — Об этом непременно нужно написать в летописи.

— Как скажешь, княже, — сказал Созонт, не скрывая своей добродушной иронии. — Могу записать, что ты накричал на послов татарских и те в страхе упали ниц перед тобой. Хочешь?

— Хватит кривляться, Сазыка! — нахмурился Василий. Он по привычке назвал священника тем именем, каким в просторечии его именовали близкие знакомые. — Я не о себе пекусь, но о событиях, ныне происходящих у нас на глазах, кои нужно донести правдиво до потомков наших.

Созонт понимающе закивал головой с длинной шевелюрой, придав своему лицу серьезный вид. Он привел княжича в свою тесную комнату и положил перед ним на стол объемную книгу в кожаном переплете. Заглавие книги гласило: «Летописный свод града Козельска».

Открыв книгу на той странице, где была вложена закладка в виде полоски грубой кожи, Созонт указал пальцем на последнюю запись, обронив при этом:

— Вот, княже. Сие позавчера было мною записано. Ладно ли?

Василий с любопытством склонился над исписанной страницей.

— «В лето 6746-е от Рождества Христова марта 25-го дня многие тыщи татар подступили к Козельску со стороны Серенска…» — вслух прочитал Василий.

Далее Василий читал текст летописи уже про себя, неслышно шевеля губами. По тому, как княжич еле заметно кивал, с трудом сдерживая горделивую улыбку, можно было понять, что все, изложенное Созонтом в последнем абзаце, ни на йоту не грешит против истины.

— Написано ладно и правдиво. И почерк красивый. — Василий сел на стул и взглянул на Созонта: — Далее напиши так: мол, выслушав непреклонный отказ о сдаче из уст козельского князя, послы татарские удалились, дав козельчанам еще немного времени, чтобы одуматься и не доводить дело до сечи.

— Сколько же еще времени на раздумье дали нам мунгалы? — спросил Созонт, присев на край своей узкой постели. Грубая черная ряса мешковато сидела на тощей фигуре молодого священника, словно была с чужого плеча.

— Сутки, — коротко ответил Василий. — Сие тоже нужно отметить в летописи.

— Воля твоя, княже, — покорно промолвил Созонт. — Вот чернила новые изготовлю и сразу же за перо возьмусь.

Василий упруго встал, дружески похлопал Созонта по костлявому плечу и, засвистав веселую песенку, вышел из кельи. Его быстрые удаляющиеся шаги прозвучали в гулком коридоре, ведущем к выходу с монастырского подворья.

Глава четвертаяНайманы и мангуты

Гуюк-хан не зря изо дня в день посылал своих людей на переговоры с козельчанами, уговаривая тех сдаться без боя. В разноплеменном войске Гуюк-хана уже не было прежнего единства. Труднейший зимний поход по лесистым русским землям, тяжелые потери, понесенные степняками при штурме русских городов, острая нехватка провизии и корма для коней — все это подорвало дисциплину настолько, что вожди кочевых племен открыто говорили Гуюк-хану о своем нежелании сражаться с русами. Дошло до того, что часть войска Гуюк-хана, вопреки его запрету, снялась с лагеря и двинулась на юг, в степи. Причем это произошло не ночью, когда все спали, а среди бела дня.

Гуюк-хан вскочил на коня и поскакал вдогонку за отрядами, вышедшими из повиновения ему. Он настиг их на временной стоянке всего в одном переходе от своего становища. Это были воины из степных племен найманов и мангутов. Если найманы были тюркоязычным народом, то мангуты были монгольским племенем.

Растолкав стражу, Гуюк-хан ворвался в шатер вождя найманов, как вихрь. Он сразу понял, что появился здесь явно не вовремя. Вождь найманов только что избавился от одежд с помощью двух узкоглазых служанок, собираясь совокупиться с юной русской рабыней, которая в голом виде стояла на четвереньках на постели в глубине юрты с распущенными длинными волосами в позе покорного ожидания. Одна из младших жен найманского хана, сидя на ложе рядом с юной славянкой, осторожно массировала тонкими пальцами ее розовое девственное влагалище. При этом найманка то окунала свои пальцы в плошку с жидким овечьим жиром, то смачивала их своей слюной. Другой рукой найманка ласково поглаживала юную пленницу по белым округлым ягодицам, успокаивая ее и настраивая на то неизбежное, что вот-вот должно было случиться. Благодаря стараниям найманки юная рабыня издавала глубокие и прерывистые вздохи, опустив голову и разбросав по постели свои длинные темно-русые пряди, а ее раздвоенные половые губы блестели от сочащегося по ним жира.

— Приветствую тебя, Таян-хан! — с язвительной насмешливостью произнес Гуюк-хан, уперев руки в бока. — Извини, что отрываю тебя от важного дела. Нам нужно поговорить!

— Я наперед знаю, что ты хочешь мне сказать! — раздраженно отмахнулся Таян-хан, повернувшись спиной к Гуюк-хану. Одна из служанок, стоя перед ним на коленях, принялась обмывать его детородный орган, черпая воду из медного котелка. — Зачем ты приехал, Гуюк-хан? Не надо было приезжать! Все равно мы с тобой не договоримся. Мои воины устали от этой войны, от этих снегов и лесов, они хотят вернуться в степи.

— Уходя вот так, ты нарушаешь ясу Чингис-хана, недоумок, — сердито проговорил Гуюк-хан. — Это же дезертирство и трусость! За это полагается смерть!

— О какой ясе ты мне талдычишь, приятель! — усмехнулся Таян-хан. — Твои собственные нукеры не соблюдают ясу, они утаивают для себя большую часть добычи, не ходят в дальние дозоры, спят в ночном охранении… Ты знаешь об этом не хуже меня.

Таян-хан завернулся в широкий халат и уселся на кошму рядом с пылающим очагом. Молчаливым жестом он пригласил Гуюк-хана сесть на почетное гостевое место. Засунув плеть за голенище сапога и сняв с головы мохнатую шапку, Гуюк-хан тяжело опустился на мягкие подушки.

Служанки Таян-хана расторопно поставили перед Гуюк-ханом небольшой стол на низких ножках, выставив на него плоские блюда с тонко нарезанной вяленой бараниной, сушеной рыбой, курагой и овечьим сыром. Юная жена Таян-хана налила из бурдюка в круглые чаши желтоватый пенящийся кумыс.

Гуюк-хан с недоверчивым видом взял чашу с кумысом и молча протянул ее жене Таян-хана, чтобы та сделала глоток из нее. Узкие глаза найманки метнулись к супругу. Увидев его повелительный кивок, найманка с недовольным видом отпила кумыс из чаши Гуюк-хана. После чего она удалилась в глубь юрты, укрыв одеялом сидящую на ложе русскую невольницу, и сама села рядом с ней, поставив локти себе на колени и подперев ладонями свои круглые щеки.

— Твоя Ай-Чурек по-прежнему капризна и строптива, — с ухмылкой заметил Гуюк-хан, взглянув на Таян-хана. — Не очень-то она рада моему приходу. И из моей чаши она пьет очень неохотно.

— Ай-Чурек не любит кумыс, — сказал Таян-хан, исподлобья взирая на гостя. — Если ты мне не доверяешь, зачем тогда пришел в мою юрту?

— Как я могу тебе доверять после того, как ты со своими людьми покинул мое войско, — пожал плечами Гуюк-хан, пригубив из чаши. — Такого предательства я не ожидал от тебя, друг мой. Когда мне сказали об этом, то я сначала не поверил своим ушам!

Таян-хан сморщился, как от зубной боли, и раздраженно поставил чашу с кумысом обратно на стол, так и не донеся ее до рта.

— При чем здесь предательство! — возмутился он. — Ты моих воинов видел, Гуюк-хан. Видел?.. Сколько их осталось к концу этого похода? Чуть больше половины от изначальной численности. Из них каждый третий изранен в сечах с урусами, а кто не изранен, тот обморожен.

— Однако ж твои воины и ты сам не с пустыми руками идете из этого набега на Русь, — обронил Гуюк-хан, сделав небрежный кивок в сторону сундука с сокровищами, который стоял рядом с ложем, на котором сидела юная русская невольница.

— Эту невольницу мои нукеры захватили тут неподалеку в какой-то деревне, — сказал Таян-хан. — Рабыни, захваченные моими воинами на суздальских землях, умерли от холода еще в прошлом месяце. Их же гнали полуголыми по снегу да в мороз, те, что уцелели, до сих пор хворают. Какой прок от хворых рабынь!

— У нас появилась возможность разжиться молодыми и здоровыми невольницами в граде урусов Кизель-Иске, пока сюда не подошел Бату-хан со своими туменами, — промолвил Гуюк-хан, попивая кумыс. — Ну же, Таян-хан, давай возьмем этот град до подхода Бату. Поделим всю добычу поровну!

— Нет, Гуюк-хан, не настаивай и не проси: мои воины устали, им нужен отдых. — Таян-хан отрицательно помотал головой. — Наши кони совсем отощали от бескормицы, верблюды и волы тоже вконец ослабели, им не по силам даже небольшая кладь. Я и тебе советую, как другу: оставь Кизель-Иске, пусть его штурмует Бату-хан, если хочет.

Гуюк-хан вышел из шатра Таян-хана озлобленный. Он сразу же столкнулся с русским невольником в драной одежде, который нес кожаное ведро с водой. Гуюк-хан толкнул невольника так, что тот упал на истоптанный снег, разлив воду. Рядом грянул громкий хохот найманских военачальников, которые сидели у костра и подкреплялись жареной бараниной; они увидели, как грубо обошелся с рабом Гуюк-хан.

— Чего расселись, негодяи! — накинулся на военачальников Гуюк-хан, размахивая плетью. — Живо поворачивайте коней обратно к Кизель-Иске! Иначе всем вам не поздоровится, трусливые собаки!

Гуюк-хан стал хлестать плетью направо и налево, но его гнев никого не испугал. Никто из военачальников не тронулся со своего места. Сотники были облачены в длинные стеганые халаты, под которыми находились панцири, на головах у них были меховые шапки или круглые железные шлемы с нащечниками, поэтому удары плетью им не причиняли никакого вреда. Военачальники лишь закрывали лицо руками и говорили Гуюк-хану, мол, они люди маленькие, что им приказывает Таян-хан, то они и делают. Мол, надо договариваться с Таян-ханом, а не с ними.

Смех военачальников зазвучал еще громче, когда из ханской юрты раздались громкие стоны и вскрики насилуемой русской невольницы.

Ругаясь сквозь зубы, Гуюк-хан направился широким шагом к стоянке мангутов, костры которых дымили неподалеку в редком березняке.

Вождя мангутов звали Бельгутей. Он был гораздо моложе Таян-хана, но имел такое же крупное телосложение и широкое лицо с обвислыми щеками. Лекарь-уйгур накладывал повязки из полос тонкого белого полотна на раны Бельгутея, когда перед ним предстал рассерженный Гуюк-хан. Бельгутей сидел на низенькой скамеечке обнаженный до пояса, а лекарь ходил вокруг него, обматывая его мощный торс длинными лентами из тонкой материи.

— А, Гуюк-хан! — морщась от боли, проговорил Бельгутей. — Входи, садись. Ты тоже надумал последовать за мной и Таян-ханом? Верно надумал! Надо поскорее уходить из этих лесов и болот в наши привольные степи!

— Нет, Бельгутей, я здесь за тем, чтобы вернуть тебя и твоих людей обратно в свой стан, — сказал Гуюк-хан, усевшись напротив вождя мангутов. — С каких это пор, дружище, мангуты уподобились трусам и предателям? Все твои подвиги в сечах с урусами, Бельгутей, оказались сведенными на нет после этого позорного бегства. Скажи, ты сам додумался до такого или пошел на поводу у Таян-хана?

— Взгляни на меня, Гуюк-хан, — после краткой паузы произнес Бельгутей. — Взгляни повнимательнее! Видишь, я весь изранен, как волк, дравшийся со сворой собак. Две раны от копий урусов никак не заживают, постоянно ноют, доставляя мне мучения. Я с трудом сижу на коне. У меня не хватает сил, чтобы натянуть лук. Ну, какой из меня теперь воин? — Бельгутей тяжело вздохнул. — Мне нужно отлежаться, иначе конец. Так говорит мой лекарь.

— Ты совершишь роковую ошибку, Бельгутей, если не прислушаешься к моим словам, — продолжил Гуюк-хан. — Знай, я могу тебя простить за твой малодушный поступок, но от Бату-хана ты прощения не дождешься. Скоро Бату-хан прибудет к Кизель-Иске со своими отборными войсками. Вернись в мой стан, Бельгутей, и ты избежишь гнева Бату-хана.

Бельгутей оказался глух к увещеваниям Гуюк-хана. Он страдал от ран, скорбел по своим погибшим воинам, не желал и слышать о новых сечах с урусами. «Еще две-три битвы с урусами — и из мангутов никого не останется! — с горечью сказал Бельгутей. — С кем я тогда вернусь в наши монгольские степи? Как посмотрю в глаза женам, сестрам и матерям в наших кочевьях?»

К концу дня Гуюк-хан прискакал назад в свое становище под Козельском. Он вернулся один.

* * *

Едва Гуюк-хан вступил в свой шатер, как приближенные доложили ему, что конные отряды из монгольского племени онхочжитов во главе с их ханом Кокечуем прошли мимо их стана, узнав, что Козельск еще не взят.

— Я вскочил на коня, догнал Кокечуя и хотел пристыдить его, но негодяй даже не стал меня слушать! — жаловался Гуюк-хану его преданный военачальник Сукегай.

Гуюк-хан с мрачным лицом расхаживал по своей просторной юрте, в раздражении щелкая плетью по голенищу своего сапога.

«Найманы и мангуты бегут прочь, устав от сражений с урусами! — угрюмо размышлял Гуюк-хан. — Мой курень распадается на глазах, как расколотый горшок. У меня приказ Бату-хана взять Кизель-Иске и ожидать его здесь. Как штурмовать этот проклятый городишко на горе, если среди моих воинов царят неуверенность и разброд? Никто из них не хочет биться с русами. Помощи от других ханов мне не дождаться! Вот и онхочжиты прошли мимо, не задерживаясь у моего становища. А еще раньше точно так же прошмыгнули стороной, не протянув мне руку помощи, буирские унгираты. Все рвутся в Степь!»

Поздно вечером Гуюк-хан созвал на совет своих военачальников. Он объявил им, что выхода у них нет: надо начинать штурм Кизель-Иске. Иначе Бату-хан разгневается и тогда могут слететь с плеч многие головы. Гуюк-хан повелел китайцу Ло Ганю завтра с утра заняться постройкой метательных машин. Старик Ло Гань покивал наполовину лысой головой, в его невозмутимости проступала готовность преодолеть любые трудности и справиться с порученным ему делом. Мастерами по изготовлению осадных машин и негасимых зажигательных смесей в татарском войске были исключительно китайцы. Лучшим мастером из них был престарелый Ло Гань.

При осаде Рязани и Коломны татары смогли ворваться в эти города лишь после того, как сожгли негасимым китайским огнем деревянные стены и башни. Кирпичные крепостные стены, неуничтожимые огнем, татары пробивали огромными камнями, используя все те же китайские камнеметы. Так были захвачены войском Чингис-хана и его сыновей самые крупные и неприступные города Хорезма.

Глава пятаяГнев Бату-хана

Приготовления к штурму Козельска в стане Гуюк-хана были в самом разгаре, когда сюда подошли главные силы татар во главе с Бату-ханом.

Бату-хан пожелал побеседовать с Гуюк-ханом наедине, узнав, что курень последнего стоит под Козельском уже пять дней, не предприняв ни одной попытки для штурма.

Бату-хан сидел на белой кошме в своем шатре и яростно отчитывал Гуюк-хана, не стесняясь выражений и не скрывая своей давней неприязни к нему. Эти двое давно ненавидели друг друга, с той поры, как при загадочных обстоятельствах был убит на охоте старший сын Чингис-хана Джучи, отец Бату. По слухам, к этому были причастны младшие братья Джучи, которые нашептали своему отцу, будто их старший брат составил заговор с целью отнять у своего великого отца верховную власть над монгольскими племенами. Сильнее всех наушничал отцу на старшего брата Угэдей, отец Гуюк-хана. Скорее всего, Джучи был убит по тайному приказу Чингис-хана после того, как тот не явился в отцовскую ставку для дачи объяснений. Доказательством этого послужило то обстоятельство, что расследование смерти Джучи при жизни Чингис-хана так и не было проведено.

После смерти Чингис-хана по его завещанию верховным каганом обширной монгольской державы стал Угэдей. Благодаря этому возвысились и сыновья Угэдея, Гуюк-хан и Кадан. Поскольку на курултае было решено оказать помощь Бату для завоевания западных стран, которые должны были войти в его улус, Гуюк-хан и Кадан поступили под начало Бату вместе с девятью другими царевичами Чингисидами. Склоняя голову перед Бату, Гуюк-хан и Кадан в душе ненавидели его, считая, что у них больше прав на верховное главенство в этом походе, как у сыновей великого кагана.

Бату-хану вскоре должно было исполниться тридцать три года. Он был старше Гуюк-хана на два года и старше Кадана на четыре года. Прекрасно зная про честолюбивые амбиции своих двоюродных братьев, про их тайные козни у него за спиной, Бату-хан опирался в этом зимнем походе на Русь прежде всего на своих верных полководцев Субудая и Бурундая, а также на четверых родных братьев.

Во внешности Бату-хана было больше сходства с его матерью-китаянкой, нежели с отцом-монголом. Бату-хан был невысок ростом и довольно тщедушен телом, любую непогоду и походные трудности он переносил с трудом, поскольку был подвержен частым простудам, страдал болями в желудке и спине. При нем постоянно находились лекари-китайцы, массажисты и знахари. Причем, принимая целебные снадобья от врачей, Бату сначала давал их пробовать своим слугам. Своей жестокостью Бату уродился в отца, а недоверием и подозрительностью он пошел в деда. Одевался Бату-хан чаще в китайские одежды, нежели в монгольские. Свои длинные волосы Бату-хан также укладывал по китайской моде, подражая в этом китайским императорам, из рода которых происходила его мать. Бату-хан был единственным среди внуков Чингис-хана, кто неплохо говорил по-китайски.

Гуюк-хан в отличие от Бату-хана был кряжист и широкоплеч, так как в нем текла степная монгольская кровь как со стороны отца, так и со стороны матери. Гуюк-хан ни в чем не стремился подражать китайцам, гордясь своим монгольским происхождением и тем, что войска его деда в свое время сокрушили китайскую державу Цзинь. Штаны и чапан на Гуюк-хане всегда были монгольского покроя, как и его обувь. Черная густая шевелюра на голове Гуюк-хана была выбрита по краям в виде двух залысин, спереди на его низкий лоб свешивалась узкая, ровно подстриженная челка. Сзади длинные волосы ниспадали на спину, как грива степного коня.

Зная, как ревностно относится Бату-хан к точному выполнению своих приказов, Гуюк-хан в разговоре с ним сумел выгородить себя, обвинив в дезертирстве найманов, мангутов, буирских унгиратов и прочих степняков, отряды которых проходили мимо Козельска, не горя желанием осаждать этот город.

«Мои воины готовятся к штурму, повелитель, — склонив голову, молвил Гуюк-хан. — Китайцы и их слуги вовсю строят камнеметы, без которых никак не обойтись при осаде Кизель-Иске. Этот град урусов очень неприступен. Также нужно соорудить много длинных лестниц».

Пройдя по становищу Гуюк-хана и увидев воочию приготовления для решительного приступа, Бату-хан смягчился и подобрел. Он пригласил Гуюк-хана и его нойонов на пир в свой шатер. Тут же Бату-хан призвал к себе своих преданных темников Субудая и Бурундая, приказав им во главе двадцати тысяч всадников двинуться вдогонку за теми татарскими отрядами, которые самовольно ушли на юг.

«Привезете мне головы Таян-хана и Бельгутея, — распорядился Бату-хан. — Хану буирских унгиратов нужно отрезать нос за трусость, а Кокечуя надлежит высечь плетьми за то, что он уклонился от битвы с урусами. Пусть мои кешиктены зорко следят за тем, чтобы ни один монгол не повернул коня к югу без моего приказа. Мои доблестные тумены взяли огромный град Ульдемир, так неужели небольшой городок Кизель-Иске устоит перед моим войском!»

Монгольская гвардия, созданная Чингис-ханом, называлась кешик. Отсюда воины-гвардейцы назывались кешиктенами. Все царевичи-чингизиды имели в своем распоряжении войска, это укрепляло их власть и способствовало некоторой независимости друг от друга. Однако полным могуществом мог обладать лишь тот из чингизидов, под чьим началом находился отборный конный корпус кешиктенов. Перед походом на Запад великий каган Угэдей передал кешиктенов Бату-хану, тем самым поставив сына Джучи выше своих сыновей и всех прочих царевичей Чингисидов.

* * *

Пребывая в неволе у татар, Матвей Цыба был постоянно голоден, он страдал от холода, тяжелой работы и грубого обращения. Вдобавок боярин никак не мог вникнуть в татарскую речь, у него не получалось запомнить ни фразу, ни слово из этого чужого степного наречия. За это Матвею Цыбе тоже изрядно доставалось от его хозяина и хозяйских жен. Даже татарские слуги ставили себя выше рабов-русичей, выказывая им свое пренебрежение и превосходство. У татар, как и у русичей, существовало деление на знатных людей, простолюдинов и рабов. Знатные монголы назывались нойонами, простой воин назывался по-монгольски чэриг, для раба существовал термин — богол. Все зависимые люди нойона или хана объединялись под названием «унаган богол», то есть это были своего рода крепостные, обязанные следовать за своим господином куда угодно.

Выделение уделов у монгольской знати основывалось на том, что государство — улус ирген — является достоянием всего рода Чингис-хана, который и создал великую монгольскую державу. Все племена и народы, вошедшие в состав империи Чингис-хана, становятся унаган богол его рода. Власть рода Чингис-хана над завоеванными землями выражается в том, что один из Чингисидов становится каганом, повелевающим всей империей, избираемым на совете-курултае. Прочие члены рода признаются царевичами, каждый из которых имеет право на отдельный улус.

Улусом монголы называют объединение родов и племен, зависимое от хана или нойона. Территория кочевок улуса называется по-тюркски — юрт, а по-монгольски — нутуг.

Впрочем, очень скоро Матвей Цыба сообразил, что татарское войско не отличается однородностью, под его знаменами были собраны отряды из множества различных кочевых племен. При этом тюркоязычные племена находились в подчинении у монголов, которые сами делились на племена и колена, между которыми существовала определенная иерархия.

Воины, пленившие Матвея Цыбу, происходили из племени найманов, язык которых заметно отличался от наречия монголов. В отличие от язычников-монголов найманы исповедовали христианство несторианского толка. Знамя найманов представляло собой красное полотнище, в центре которого красовался черный крест, замкнутый в круге. Матвей Цыба стал собственностью дархана Сэнгуна, который предводительствовал над тысячей воинов. Дочь Матвея Цыбы угодила в наложницы к вождю найманов, к самому Таян-хану.

Войско и обозы найманов изо дня в день продвигались на юг, следуя вдоль Оки к ее верховьям, уходившим к лесостепной границе.

На переходах Матвей Цыба помогал татарским пастухам перегонять стада коров и отары овец. Ему было забавно смотреть на низкорослых и резвых степных коров буро-рыжей масти, от которых молока было, как от козы, но зато эти коровы были очень неприхотливы и сами добывали сухую траву из-под снега.

Однажды утром, когда стан найманов был еще объят сном, с севера примчались всадники-монголы в железных и кожаных панцирях, в круглых металлических шлемах, с круглыми щитами и длинными копьями. На желтых треугольных знаменах монголов было изображение черного летящего сокола. Монгольских конников было очень много, они окружили становище найманов со всех сторон.

Матвей Цыба, выскочивший из юрты вместе с прочими русскими невольниками, услышавшими шум и топот копыт, с изумлением увидел, как монгольские воины грубо выволокли из шатра полуголого Таян-хана. Вождя найманов поставили на колени, затем старый одноглазый монгольский военачальник жестом велел палачу отсечь тому голову. Кривоногий узкоглазый палач взмахнул секирой — и в следующий миг голова Таян-хана покатилась по мерзлой земле.

«Ну и дела! — подумал пораженный Матвей Цыба. — Видать, найманский хан насолил самому Батыю, за что и поплатился головой! Что ж, поделом Таян-хану, это ему возмездие за то, что он мучил мою дочь!»

Глава шестаяВщиж в огне

Хитрость Романа Старого, посадившего под замок татарских послов, сильно разозлила ханов Бури и Кадана. В течение трех дней, покуда послы томились в подвале, в татарских становищах не прекращалась деятельная подготовка к штурму. К моменту, когда послы были, наконец, выпущены на волю, татары заготовили много лестниц и вязанок хвороста, которыми они намеревались забросать ров перед городским валом.

В стане хана Бури имелся китайский мастер Лу Юнь, умелец по созданию осадных машин. Лу Юнь и его помощники за три дня соорудили три больших камнемета и девять небольших. Гигантские катапульты могли метать камни весом в пять пудов на расстояние в семьсот-восемьсот шагов. Катапульты меньших размеров могли выпускать камни весом до одного пуда, зато с утроенной частотой.

Хан Кадан доводился родным братом Гуюк-хану. В свои двадцать девять лет Кадан уже выдвинулся как искусный полководец. Он был храбр и горазд на разные военные хитрости, но его главным коньком были непредсказуемость в действиях и стремительные броски по бездорожью. В отличие от медлительного Гуюк-хана Кадан ни в чем не терпел промедления. Долгие военные советы его утомляли, длительные сборы в поход действовали на него раздражающе, тем более Кадан не выносил многодневные осады городов. Тумен Кадана состоял из воинов, отобранных с особой тщательностью, среди них было очень много таких, кто всю жизнь провел в боях и походах.

Хан Бури был не менее опытным военачальником, хотя по возрасту он был моложе Кадана на три года. Отцом Бури был Мутуген, умерший от болезни за одиннадцать лет до похода татар на Русь. Мутуген был старшим сыном Джагатая, третьего из сыновей Чингис-хана. У Бату-хана имелись серьезные разногласия с его дядей Джагатаем, который претендовал на часть земель из Джучиева улуса. Недолюбливал Бату-хана и Бури, настроенный против него тем же Джагатаем. Неприязнь к Бату-хану сдружила Бури с Каданом и Гуюк-ханом. Эта троица участвовала в этом походе против своей воли, подчинившись решению общемонгольского курултая.

Бату-хан намеренно соединил войска Бури и Кадана в один отряд, надеясь, что рано или поздно эти двое честолюбцев поссорятся друг с другом из-за военной добычи или не поделив славу взятия какого-нибудь русского города. Однако Бури и Кадан не имели между собой никаких разногласий, хотя их характеры сильно различались: один был холоден, как лед, другой был горяч, как пламя.

* * *

Роман Старый пробудился от топота ног и лязга доспехов. Сев на постели, он с трудом разлепил глаза. За окнами опочивальни только-только начал пробиваться бледно-розовый рассвет. В ложнице царил полумрак, и от этого вбежавшие сюда два дружинника в полном вооружении казались некими зловещими призраками.

Не различая лиц дружинников, Роман Старый сердито рявкнул:

— Кто здесь? Что стряслось, во имя всех святых?

Один из воинов слегка поклонился и взволнованно ответил:

— Я — Долган, княже. А это сотник Мачей. Беда, княже! Нехристи зашевелились в своих становищах, не иначе, к штурму изготовляются.

— С угловой южной башни видно, как татары устанавливают камнеметы напротив восточной стены, — вставил запыхавшийся Мачей, в его голосе чувствовался польский акцент. — Пора за оружие браться, княже.

— Княже, толпы татар подтягиваются и к южной стене, волокут множество лестниц, — вновь заговорил Долган. — Чаю, жаркая сеча ныне будет!

Роман Старый упруго вскочил с ложа, откинув одеяло. Надевая порты и рубаху, князь быстро отдавал приказания своим гридням, прибежавшим сюда прямо из дозора. Князь велел спешно разбудить воевод, поднять всех ратников по тревоге, разжечь костры и поставить на них большие чаны со смолой. Топая сапогами, оба дружинника выскочили из ложницы.

— Пущай нехристи лезут на стены, а мы их угостим кипящей смолой, — процедил сквозь зубы Роман Старый, облачаясь в кольчугу. — Ужо опробуем сегодня свои мечи и топоры о татарские шлемы и панцири!

— На рожон-то не лезь, свет мой, — раздался негромкий обеспокоенный голос Людмилы Мечиславны. Она сидела на постели в тонкой исподней сорочице, обняв обнаженными руками свои колени, укрытые одеялом. Ее распущенные длинные волосы ниспадали ей на плечи, закрывали пол-лица. — Говорят, татары вельми метко из луков стреляют.

— Мои лучники не хуже татарских! — ворчливо отозвался Роман Старый, сидя на скамье и надевая красные яловые сапоги. — Ты почивай дальше, голуба моя. Еще и петухи не кричали.

— Да какой тут сон, голубь мой, коль враги под нашими стенами, — с тяжелым вздохом промолвила Людмила Мечиславна.

Встав с постели, княгиня подала мужу островерхий блестящий шлем, накинула ему на плечи красный плащ.

— Буду молиться за тебя! — быстро проговорила Людмила Мечиславна и поцеловала супруга в уста.

Прижав на мгновение к себе полуодетую жену, Роман Старый в следующий миг метнулся к выходу и скрылся за дверью.

Едва развиднелось и первые робкие солнечные лучи озарили голубые небеса, тотчас же татары привели в действие свои боевые машины. Огромные круглые камни с ужасающим грохотом и треском стали падать на угловую южную башню. Первые каменные ядра, выпущенные гигантскими катапультами, ложились то с недолетом, то с перелетом. Постепенно китайцы, обслуживающие боевые машины, пристрелялись и после десяти точных попаданий совершенно разрушили южную башню. На стыке южной и восточной стен Вщижа образовался большой пролом. К этой бреши устремились несколько тысяч спешенных татар, которые быстро забросали глубокий ров в этом месте обломками жердей и бревен. По образовавшемуся примету татары перешли через ров и с помощью лестниц начали карабкаться на городской вал, усеянный обломками разрушенной угловой башни. Облепив лестницы, как муравьи, татары устремились к пролому сплошным густым потоком, прикрываясь круглыми щитами, потрясая кривыми саблями и оглашая чуткую утреннюю тишину своим боевым кличем.

Дружинники Романа Старого без промедления выстроились в проломе двумя шеренгами, заслонившись продолговатыми заостренными книзу красными щитами и наклонив острия копий в сторону врагов. Позади них около двух сотен горожан и смердов спешно возводили из обломков башни и разобранных изгородей новую деревянную стену, дабы перекрыть ею этот внезапно образовавшийся проход внутрь городских стен. Стук топоров и громкие возгласы строителей вскоре смешались с лязгом сталкивающихся мечей и криками сражающихся; сеча, развернувшаяся на валу среди обломков южной башни, была кровавой и ожесточенной. Татары рвались в город по телам своих убитых и раненых, дружинники Романа Старого стояли насмерть, закрывая собой эту роковую брешь в стене. Не прошло и часа, как вал с внутренней и внешней сторон оказался усеян убитыми татарами и русичами.

Военачальники татар бесновались и размахивали плетками, подгоняя своих воинов. Однако многочисленность татар не давала им преимущества над защитниками Вщижа, поскольку наступали татары на очень узком пространстве, пытаясь вклиниться в пролом всей своей массой. Каждый убитый татарин, скатываясь вниз с вала, увлекал за собой кого-нибудь из тех степняков, кто пытался взобраться наверх. Каждый раненый татарский воин, падая под ноги своим соратникам, ослаблял их наступательный порыв.

Копья русичей разили татар без промаха, так как враги напирали плотными рядами. Боевые топоры на длинных рукоятках в руках дружинников были страшным оружием. От их ударов раскалывались, как орехи, шлемы и головы татар. Кровь лилась ручьями из мертвых изрубленных тел, которые громоздились грудами на валу. Наконец, пронзительные татарские дудки дали сигнал к отступлению. Толпы степняков отхлынули прочь от бреши в стене, унося своих раненых и волоча лестницы.

Жители Вщижа занялись было возведением стены на месте пролома, однако их усилия были напрасны.

Татары опять начали обстрел Вщижа каменными ядрами. Теперь на восточную стену города сыпались камни, и большие, и маленькие. Ратники, находившиеся на стене, поспешно спустились с нее, укрывшись неподалеку за домами и изгородями. Никто из воинов Романа Старого доселе не видел в действии столь мощные камнеметы. Гридни-поляки были наслышаны о таких катапультах, которые применялись французскими и немецкими рыцарями в междоусобных войнах, а также во время крестовых походов на Восток, но и они до сего случая не видели такие машины воочию. Польские князья и можновладцы в своих распрях обходились без этого грозного осадного оружия. В лесистой и болотистой Польше передвигать неповоротливые камнеметы вслед за войском было делом крайне накладным. К тому же своих мастеров по изготовлению таких машин в Польше всегда не хватало.

Камни падали на восточную стену Вщижа до самого вечера. Свист и грохот падающих каменных шаров распугали всех ворон и галок в округе. Птицы стаями улетали в близлежащие леса и за реку Десну.

Татары прекратили обстрел лишь после того, как восточная стена Вщижа превратилась в груду разломанных бревен.

Уже в сумерках татары предприняли новый штурм, хлынув потоком к восточному валу Вщижа. На гребне вала, среди обломков стены и башен, врагов встретили русские ратники. Возглавляемые Романом Старым и Анфимом Святославичем дружинники и горожане отразили все попытки татар проникнуть в город. При этом русичи вылили сверху на татар больше двадцати чанов с кипящей смолой. Дикие вопли ошпаренных и сгорающих заживо степняков перекрыли лязг и скрежет мечей, топоров и копий. К ночи татары, уставшие и озлобленные, отошли в свои становища.

За ночь жители Вщижа, работая не покладая рук, заново отстроили восточную стену. Для этого были пущены в ход не только обломки прежней стены, но и разобраны деревянные дома в той части города, которая примыкала к восточному валу.

Когда взошло солнце, то татары с изумлением увидели неприступную бревенчатую стену на восточном валу. На стене топорщились копья и поблескивали в лучах апрельского солнца металлические шлемы русских ратников.

Бури и Кадан отдали приказ китайцам снова нацелить камнеметы на восточную стену.

Едва в воздухе засвистели первые каменные шары, как восточная стена мигом опустела: русичи спустились в город и попрятались кто где неподалеку от восточного вала. Лишь дозорные по-прежнему оставались на башнях южной и северной стен, ведя наблюдение за действиями татар.

Роман Старый и Анфим Святославич находились в это время на верхней площадке центральной каменной башни. Сюда каменные ядра не долетали, а обзор отсюда был великолепный. Покуда камни из татарских катапульт крушили спешно возведенную стену на восточном валу, князья и воеводы держали совет. Всем было ясно, что мощные осадные машины татар способны за несколько часов превратить в груду обломков любое укрепление. Вставал вопрос, как оборонять город в таких условиях?

— Надо идти на вылазку, — сказал Анфим Святославич, — сжечь эти дьявольские камнеметы!

— Это крайне рискованно, брат, — хмуро проговорил Роман Старый, потирая давний шрам над бровью. — Ратников у нас и так мало. Ну, спалим мы осадные машины нехристей и положим в этом деле большую часть войска. А град тогда кто оборонять станет? Жены и дети?

— К тому же татары новые камнеметы соорудить смогут через день-два, — мрачно заметил воевода Богуслав. — Нам же взамен убитых ратников выставить будет некого.

— Остается токмо уповать на помощь со стороны Изяслава Владимировича и его братии, — обронил боярин Таислав. — Гонец-то наш, чай, уже добрался до Брянска.

После полудня татары вновь пошли на приступ. Толпы врагов забрасывали ров вязанками хвороста и лезли по лестницам на восточный вал к широким проломам в деревянной стене. В этих проломах кипели яростные рукопашные схватки. Русичи и татары в тесноте и толчее напирали грудь в грудь, действуя чаще ножами и кинжалами, поскольку копья здесь были бесполезны и было невозможно сделать замах мечом или топором. Убитые и раненые так и падали с обеих сторон. Там, где натиск врагов был особенно сильный, защитники Вщижа пускали в дело кипящую смолу, против которой были бессильны даже самые храбрые из татар. Потеряв множество своих храбрецов, татары отступили. Полузасыпанный ров перед восточным валом был усеян мертвыми татарами, его склоны были залиты черной дымящейся жижей, от которой исходил резкий пряно-горьковатый запах сосновой смолы.

Отраженные от восточного вала, татары начали штурмовать южную стену Вщижа, хотя склон горы там был заметно круче. Используя сотни длинных лестниц и веревки с крючьями на конце, татары скопом карабкались наверх, откуда им на головы падали камни и бревна. Если камень сбивал вниз с кручи одного врага, то бревном можно было сбить сразу десяток татар. Несмотря на ощутимые потери, татары, скованные железной дисциплиной, все же сумели прорваться на самый верх южной стены. Там закипело настоящее сражение. К южной стене устремились бегом русичи от восточного вала и от северной стены, вместе с мужчинами в сечу спешили женщины и подростки с оружием в руках. Битва на южной стене продолжалась до сумерек. Защитникам Вщижа удалось-таки взять верх над татарами. Враги отхлынули в свои становища, в ночи вокруг городка загорелись многие сотни костров.

Если татары могли позволить себе отдых до рассвета, то русичам было не до отдыха: шатаясь от усталости и ран, мужчины, женщины и дети вновь занялись восстановлением восточной стены. В ночной темноте слышался перестук топоров, визг пил и стук укладываемых бревен.

Наутро взорам тысяч татар предстала заново выстроенная деревянная стена на восточном валу высотой в два человеческих роста.

«Проклятые урусы! — злился Кадан. — Как у них хватает сил без сна и отдыха так быстро восстанавливать стену? Если урусов не могут сокрушить камни, тогда пусть их пожрет пламя!»

Бури и Кадан приказали китайцам забросать Вщиж глиняными сосудами, начиненными быстро воспламеняющейся жидкостью, секрет изготовления которой был известен только китайцам.

Одни огненосные снаряды китайцы поджигали перед тем, как зарядить их в катапульту, другие загорались сами в полете или при ударе о какое-либо препятствие. Причем глиняные сосуды с горючим веществом были раскрашены в виде драконьих голов, снабжены специальными хвостами из лыковых веревок для устрашения и большей дальности полета. Некоторые из китайских огненосных снарядов представляли собой короткое копье с деревянной емкостью на конце, эта емкость, заполненная нефтью, разгоралась в полете, а свистулька, прикрепленная к копью, издавала зловещее гудение. Еще китайцы запускали медные шары с хвостом и металлическим клювом, эти шары вонзались в деревянные строения, взрываясь от удара и поражая все вокруг мелкими камешками и стальными колючками.

Деревянный Вщиж заполыхал очень быстро, на восточную стену и на городские дома в течение часа со свистом и воем обрушилось около сотни различных воспламеняющихся снарядов. К тому же распространяющееся вокруг пламя было невозможно залить водой, оно, наоборот, только сильнее разгоралось либо начинало выбрасывать раскаленные искры, которые прожигали человека насквозь. Единственным надежным средством против негасимого китайского огня был песок, но его нужно было очень и очень много, чтобы справиться с той стеной огня, которая стремительно охватила Вщиж.

Роман Старый прибежал в княжеский терем, когда весь Посад был уже охвачен огнем и окутан плотными клубами сизо-черного дыма. Люди в панике бежали в детинец, куда огонь еще не добрался. Отовсюду неслись крики детей и плач женщин. Испуганные лошади и коровы в диком ужасе метались по узким улицам, сбивая с ног людей.

— Собирайся, милая. Живо! — крикнул супруге Роман Старый, бессильно рухнув на скамью. — Укроешься в подземном тайнике вместе с детьми. Там же укроются и Евфросинья с детками. Можете и своих служанок взять с собой.

— А ты как же? — обернулась на мужа Людмила Мечиславна, дрожащими руками складывая в берестяной туесок свои золотые и серебряные украшения. — Что будет с тобой и Анфимом?

— Что будет, то и будет! — огрызнулся Роман Старый. Его лицо было черным от копоти и сажи. — Не пристало нам, князьям, прятаться от нехристей, когда неизбежная гибель нависла над всеми вщижанами. Мы немало татар истребить сможем, прежде чем умрем.

У Людмилы Мечиславны слезы брызнули из глаз. Она кинулась к супругу, обняла его.

— Ты все же постарайся выжить, свет мой, — рыдая, промолвила она. — Как же мы будем без тебя?

— Олег станет князем вщижским, коль я голову сложу, — ответил Роман Старый, заглянув жене в глаза. — Объяснишь ему, что он в свои тринадцать лет должен стать здешним властелином и защитником людей. Татары все равно отсюда уйдут, а нашему роду здесь еще жить и жить.

* * *

О том, что под княжеским теремом имеется глубокий потайной подвал, знали лишь немногие в окружении Романа Старого. Этот подземный ход Роман Старый хотел протянуть до каменной башни, установленной в самом центре детинца, но работы продвигались очень медленно, и к моменту осады Вщижа татарами подземный коридор был готов лишь наполовину. Под каменной башней тоже был выкопан подвал, куда и должен был быть проложен потайной подземный ход из княжеского терема.

В подземелье спустились две княгини, четверо их детей, несколько служанок. Туда же укрылись жены и дети нескольких бояр. Гридни Романа Старого закрыли подвал деревянной крышкой, уложив сверху дубовые половицы, на которые был постелен ковер и поставлен стол.

Когда Посад почти полностью выгорел, татары перетащили свои катапульты поближе к южному валу и стали забрасывать огненосными шарами детинец Вщижа. К вечеру детинец превратился в гигантский костер, выбрасывающий кверху раскаленные головешки и снопы искр. Деревянная крепость на горе полыхала всю ночь, озаряя темную воду Десны и плывущие по ней белые льдины зловещими красными сполохами.

Дабы не сгореть заживо, Роман Старый приказал открыть южные ворота Вщижа и повел своих людей на прорыв. До леса было совсем недалеко, меньше двух верст, поэтому Роман Старый надеялся, что хотя бы кому-то из вщижан удастся в темноте пробиться через полчища татар и укрыться в спасительной лесной чаще. Дружинники Романа Старого и Анфима Святославича двигались впереди, построившись клином, за ними шли старики, женщины и дети; всего из горящего города вышло около четырех тысяч человек.

Покуда вщижане двигались по дну оврага, залитому талыми водами, татары не нападали на них, лишь издали пуская стрелы. Но едва русичи выбрались на сухое место, перейдя вброд ручей Чиж, как враги с громкими воплями накинулись на них, размахивая саблями. Татарам удалось с первого же натиска рассечь русский отряд надвое. Около тысячи вщижан оказались прижатыми к Благовещенской горке, которая была отделена от вщижского детинца оврагом и руслом ручья, протекавшего по его дну. Среди этих людей оказался Анфим Святославич, который увел русичей на вершину холма и организовал там круговую оборону вокруг деревянной Благовещенской церкви. Со стороны оврага и речного обрыва татары подступиться не могли, они могли штурмовать отряд Анфима Святославича только по пологому южному склону.

Другой отряд вщижан во главе с Романом Старым с боем продвигался в сторону леса. Каждый шаг русичей был оплачен кровью и смертью на этом роковом пути. Понимая, что им терять уже нечего, Роман Старый и его храбрые гридни сражались с татарами, не щадя себя. Немало врагов полегло в этой ночной сече от русских мечей и топоров. Благодаря отваге Романа Старого и его дружинников нескольким сотням вщижан, в основном женщинам и подросткам, удалось добежать до леса и затеряться в густом мраке среди сосен.

Уже оставшись один, без своих дружинников, Роман Старый продолжал отбиваться от татар, окруживших его, как стая волков раненого лося. Щит Романа Старого был утыкан стрелами, а его узкий меч по самую рукоять был окрашен кровью сраженных им татар. У Романа Старого было еще достаточно сил и сноровки, чтобы вырваться из кольца врагов и укрыться в лесу, но он не искал для себя спасения, видя, что все его дружинники доблестно пали в сече. Когда татарам наконец-то удалось убить бесстрашного русского князя, то они положили его бездыханное тело на древки копий и принесли в свой стан, чтобы показать своим ханам.

Штурм татарами Благовещенской горки продолжался до полуночи. Когда почти все ратники пали в битве, Анфим Святославич велел женщинам и детям прыгать в полноводную Десну и плыть на другой берег, держась за льдины. Иного спасения не оставалось. Никто из женщин не желал оказаться в неволе у татар, поэтому все они вместе с детьми бросились в реку и, цепляясь за обломки льдин, поплыли к противоположному низкому берегу. Многие из них утонули, не доплыв и до середины реки, разлившейся после таяния снегов. Однако кое-кому удалось переплыть Десну и оказаться в недосягаемости для татарских стрел.

Израненного Анфима Святославича татары взяли в плен. Бури и Кадан, восхищенные храбростью русского князя, повелели своим лекарям выходить его. Пленили татары и тех вщижан, кому не удалось добежать до леса из-за ран или усталости, в основном это были женщины и дети.

Был апрель 1238 года.

Глава седьмаяСон

Укрывшиеся в подземелье люди чувствовали себя погребенными заживо. Они сидели на скамьях и сундуках в узком длинном коридоре, где стоял влажный затхлый запах. Неяркое пламя двух масляных светильников озаряло две земляные стены и земляной свод у них над головой. Широкая дощатая лестница с перилами из брусьев вела наверх к деревянному квадратному люку — это был единственный выход отсюда. Узкий коридор уходил куда-то в глубь земельных недр, всего в трех шагах от освещенного светильниками пятна стоял черный непроницаемый мрак, в нем терялся прокопанный во чреве горы ход, завершавшийся тупиком.

Олег, старший сын Людмилы Мечиславны, попросился было исследовать подземный коридор до самого конца, но мать непреклонным голосом запретила ему это. Людмила Мечиславна с самого начала пребывания в подземелье взяла главенство в свои руки. Она сначала успокоила хныкающих маленьких детей, потом заставила взять себя в руки боярыню Гордею и ее сестру, которые обливались слезами, горюя об участи своих мужей.

— Мужья наши дорого свои жизни продадут, — суровым голосом молвила Людмила Мечиславна, — и на гибель они отправились с отрадным чувством, зная, что их дети переживут это страшное бедствие. Нельзя нам теперь впадать в отчаяние, ибо на нас лежит забота о наших детях.

Шестнадцатилетняя дочь боярина Таислава, светлоокая русоволосая Ядрана, негодовала по поводу того, что ее вместе с женщинами и малыми детьми в подвале заперли, хотя она уже успела в сече побывать и даже заколола копьем одного мунгала.

— Все мои подруги погибли от татарских стрел, — гневно сказала Ядрана, на ней поверх платья была надета длинная кольчуга. — Я хочу мстить нехристям за их смерть, а не прятаться, как мышь, под землей!

На поясе у Ядраны висел кинжал. Она до половины вынула клинок из ножен, затем резким движением загнала его обратно.

— О будущем надо думать, девочка моя, — проговорила Людмила Мечиславна, мягко погладив боярышню по плечу. — Тебе надлежит стать женой моего сына Олега, родить от него детей, чтобы род вщижских Ольговичей не пресекся. Татарская напасть все едино схлынет, как вешняя вода. А жизнь русичей на берегах Десны будет продолжаться и дальше из поколения в поколение.

Ядрана серьезными глазами посмотрела на княгиню, потом перевела взгляд на свою мать, которая молча покивала, соглашаясь с Людмилой Мечиславной.

— Олег же моложе меня на три года, — шепнула Ядрана матери.

— Это беда поправимая, дочка, — прошептала в ответ ее мать. — Главное, чтобы Олег пережил это вражье нашествие, а возмужалость к нему придет.

Странные, ей самой еще не вполне понятные мысли ворочались в голове у Ядраны. И она сейчас вдруг каким-то новым, обостренным взглядом, взглядом человека, пережившего недавние страшные дни и ночи, присматривалась к этим, казалось бы, знакомым и в то же время незнакомым лицам… Совсем другими глазами теперь смотрела Ядрана и на княжича Олега, и на его мать, в холодной рассудительности которой ей чудилось что-то неестественное. Казалось бы, нужно горевать, а княгиня Людмила Мечиславна заводит речь о женитьбе Олега и Ядраны, об их детях, наследниках здешнего княжеского рода.

Поначалу сидящие в холодном полумраке женщины и дети хранили настороженное молчание, прислушиваясь к любым смутным звукам, долетавшим до них сверху через теремной пол и земляную толщу. Так продолжалось довольно долго. Постепенно сперва дети, а затем и их матери отходили от леденящего страха и начинали тихонько переговариваться. Кто-то просил пить, кого-то начинал пробирать озноб; матери открывали небольшие плоские фляги с водой, доставали из сундуков теплые вещи.

Семилетний княжич Ратибор, проголодавшись, грыз яблоко. Княжич Олег точил куском наждака свой меч. Его сестра, шестилетняя Цветана, укачивала на руках тряпичную куклу, шепча ей ласковые слова. Сестра Ратибора, девятилетняя Анна, дремала, лежа на скамье и положив голову в круглой шапочке на колени матери.

Внезапно сверху раздались какой-то шум и треск, словно некий могучий великан разрушал в щепки княжеский терем. Через дощатую крышку люка в подземелье стали просачиваться дым и запах гари.

— Терем горит! — испуганно воскликнула боярыня Гордея. — Мы же задохнемся здесь от дыма!

Ее сестра зарыдала, закрыв лицо ладонями. Кто-то из детей тоже заплакал.

Людмила Мечиславна повелительным тоном успокоила испуганных детей и боярынь, заявив, что смерть от удушья здесь никому не грозит.

— Дым неизбежно станет подниматься к небесам, — сказала она. — Огонь потому и бушует, что существует сильная тяга от ветра. Ветер же и влечет дым кверху.

Прошел час-другой. Гул и треск наверху стали затихать. Вдруг раздался сильнейший грохот, так что вздрогнула земля.

— Что это было? — спросила боярыня Гордея.

Все посмотрели на Людмилу Мечиславну, которая одна была спокойна и невозмутима.

— Терем догорел и рухнул, — промолвила княгиня, — вот что это было.

Про то, что выход из подземелья теперь завален обгорелыми бревнами и что без посторонней помощи им не выбраться наверх, Людмила Мечиславна умолчала. По злой иронии судьбы, их убежище превратилось в смертельную ловушку.

Не желая поддаваться отчаянию, Людмила Мечиславна мысленно твердила себе, что Господь не оставит их в беде. Если подумать, то выход из этой ловушки непременно будет найден. Сейчас же им всем нужно отсидеться здесь и дождаться, когда мунгалы уйдут отсюда. Под руками княгини, прижатыми к сердцу, неистово бурлили жизненные силы; эта сильная духом женщина не любила чувствовать себя побежденной и подавленной. Совсем недавно она до дна испила чашу отчаяния, и вот надежда на лучшее воскресает в ней снова, разбитая, истекающая кровью, но упорная, растущая с каждым мгновением, невзирая ни на что.

В подземелье было непонятно, что сейчас наверху, ночь или утро. Время здесь словно застыло в неподвижности. Не было ни лучика света извне, не долетало ни звука сверху. Женщины и дети засыпали, укладываясь прямо на скамьях и сундуках, одолеваемые томительной усталостью от долгого неподвижного сидения. Лишь засыпая, эти узники подземелья обретали истинный покой, избавляясь от гнетущей неизвестности и окружающего их холодного мрака.

Прилегла на скамью и Людмила Мечиславна, подложив под голову чей-то узелок с детской одеждой и укрывшись лисьей дохой. Ей очень долго не хотелось спать, но усталость все же взяла свое.

Людмиле Мечиславне приснился ее первый муж Михаил Святославич. Будто бы он вернулся с того света, чтобы хоть чем-то помочь ей.

Изумленная Людмила Мечиславна обратилась к Михаилу Святославичу, не веря своим глазам.

«Как же тебя отпустили с того света? — спросила она. — Ведь оттуда, как земля стоит, еще никто не возвращался!»

«Худо просят, — усмехнулся в ответ Михаил Святославич, — а ежели хорошенько попросить, то отпустят. Меня же отпустили!»

Томимая одной-единственной заботой, Людмила Мечиславна попросила Михаила Святославича, чтобы тот помог им всем выбраться из подземелья.

«Сам-то я ныне дух бесплотный, поэтому не смогу сдвинуть груду обгорелых бревен, под которыми погребен люк в ваше убежище, — сказал на это Михаил Святославич. — Однако смогу привести к вам на выручку других людей. Не всех же русичей в округе постигла печальная участь».

Сон был настолько реальный и осязаемый, что пробудившаяся Людмила Мечиславна чуть не спросила у своей сестры Евфросиньи, мол, куда подевался Михаил Святославич, который только что сидел напротив нее.

Когда стало кончаться конопляное масло в светильниках, а припасенные лучины отсырели и никак не загорались, то сначала боярыня Гордея, а потом и все остальные женщины стали настаивать на том, что пора бы кому-нибудь из них выбраться наверх и разузнать, есть ли люди в опустошенном Вщиже. И главное, всем хотелось узнать, ушли татары или нет?

Людмила Мечиславна как могла оттягивала момент, когда ей придется открыть ужасную истину, что все они погребены заживо под обломками рухнувшего терема. В ее душе теплилась странная надежда на какое-то чудо. И это чудо свершилось!

Наверху вдруг послышался шум разбираемых бревен и обломков, звенели топоры, вгрызаясь в древесину. Наконец, чьи-то руки подняли тяжелую крышку люка, и в подземелье вместе с пылью и кусочками пепла прорвался поток солнечного света. Прозвучали мужские голоса, окликнувшие по-русски, есть ли живые в подвале?

Радостные женские голоса дружно выкрикнули в ответ, что они живы и их здесь много.

Первой из подземелья вышла Людмила Мечиславна. Склонившийся над квадратным люком гридень Долган подал ей руку. Рядом с ним стоял крепыш Радко в кольчуге и шлеме, с мечом на поясе. В военном облачении был и долговязый Долган.

От чистого свежего воздуха у Людмилы Мечиславны закружилась голова. Она непременно свалилась бы на раскиданные вокруг обломки обгорелых бревен, если бы Долган не поддержал ее. Усадив Людмилу Мечиславну на приступок уцелевшей печи, Долган стал помогать остальным женщинам и детям выбираться из подвала.

При взгляде на развалины княжеского терема, на почерневшие остовы домов и крепостных башен у женщин невольно наворачивались слезы на глаза. Детинец Вщижа представлял собой дымящееся пепелище. Единственным уцелевшим строением была каменная башня, хотя и она почернела от дыма и копоти.

Дети, выбравшиеся из подземелья, стояли кучкой, потрясенные открывшимся им видом.

— Долган, как ты узнал, что в подвале под теремом находятся люди? — обратилась к дружиннику Людмила Мечиславна. — Тебе поведал об этом мой муж?

Ответ Долгана несколько ошарашил княгиню.

— Мне приснился покойный Михаил Святославич, — сказал он. — Это было во время моих скитаний по лесу, куда я сумел пробиться сквозь полчища татар. Михаил Святославич велел мне вернуться в разоренный Вщиж и отыскать среди руин княжеского терема потайной лаз в подземелье. Князь настаивал на этом, говоря, что сидящие в подвале люди не смогут сами выбраться наверх. — Долган помолчал и добавил: — Я пришел сюда и столкнулся тут с Радко, который вернулся из Брянска. Вдвоем мы и отыскали под обгоревшими бревнами люк в подземелье.

— Это истинное чудо! — воскликнула боярыня Гордея, обернувшись к Людмиле Мечиславне. — Что ты скажешь на это, княгиня?

— Да, это чудо, — тихо промолвила Людмила Мечиславна. — Иначе не скажешь.

К Радко приблизилась Евфросинья Мечиславна.

— Ты встречался с Изяславом Владимировичем? — спросила она. — Почто он не пришел к нам на помощь?

На безусое лицо гонца набежала мрачная тень.

— Я виделся с Изяславом Владимировичем и призывал его двинуть полки ко Вщижу, — глухо проговорил он, — но глух остался к моим словам князь Изяслав. Услышал я из его уст такое, о чем тебе, княгиня, лучше бы не знать.

— Что сказал тебе Изяслав Владимирович? — Евфросинья Мечиславна схватила гонца за плечи и заглянула ему в глаза. — Молви же! Ну!

— Молви, гридень, — поддержала сестру Людмила Мечиславна. — Я велю тебе!

— Изяслав Владимирович заявил, что непокорные Роман Старый и Анфим Святославич давно мешают ему и Михаилу Всеволодовичу, — с усилием произнес Радко, отведя взгляд. — Посему князь Изяслав и союзные ему князья рады тому, что Вщиж оказался на пути у татар. «Пусть татарские сабли сделают то, чего не смогли сотворить наши мечи в распре с Романом Старым и его братом», — так ответил мне Изяслав Владимирович.

— Мерзавец! — вырвалось у Людмилы Мечиславны. — Гнусное отродье!

Евфросинья Мечиславна, потрясенная до глубины души услышанным из уст гонца, отвернулась, чтобы скрыть горькие слезы, набежавшие ей на глаза.

Долган плюнул себе под ноги и выругался сквозь зубы, помянув нехорошими словами Изяслава Владимировича и всю его родню.

Глава восьмаяГрад из камней

В Козельске происходили пасхальные торжества. Праздничная пасхальная служба совершалась во всех храмах города в ночь с субботы на воскресенье, этим событием знаменовалось окончание Великого поста. Больше всего людей собралось в Успенском соборе, который был виден из любой точки города, возвышаясь на горе в самом центре детинца. Сюда пришла вся местная знать с женами и детьми, длинные золоченые ризы священников меркли на фоне ярких роскошных одежд старших дружинников, тиунов, огнищан, гридней, боярских жен и дочерей.

Особый канон читал настоятель собора отец Амвросий, то и дело обращаясь к прихожанам с пасхальным приветствием: «Христос воскресе!» В ответ звучало дружное многоголосье: «Воистину воскресе!»

В первых рядах знати, расположившейся ближе всех к алтарю, стояли княжич Василий, его сестры Звенислава и Радослава, княжна Гремислава, дружинник Гудимир, боярин Никифор Юшман с женой и сыном, боярин Ефим Срезень с сыном и дочерью, боярин Увар Иванович с женой и дочерьми… Здесь же по правую руку от Василия стояла красавица Купава, одетая в богатое платье, подаренное ей княжичем. Смущаясь от того, что Василий поставил ее в один ряд с вельможами, Купава едва дышала от сильного волнения. Всякий раз осеняя себя крестным знамением, Купава боялась ненароком задеть локтем стоявшую рядом княжну Гремиславу. При входе в храм Гремислава оказалась совсем близко от Купавы и обожгла ее откровенно неприязненным взглядом. Купава чувствовала, что Гремислава ревнует ее к Василию, и от этого ей было не по себе. Купава сильно робела перед надменной вщижской княжной, хотя та была гораздо моложе ее.

После чтения Евангелия и возложения на алтарь священной плащаницы началась пасхальная утреня. Толпы прихожан во главе с отцом Амвросием и прочими священниками, которые несли священные хоругви, двинулись крестным ходом вокруг Успенского храма. Священники стройными голосами читали молитвы и пели церковные гимны во славу Спасителя, воскресшего из мертвых и вознесшегося на небеса.

На бледном звездном небе рождались первые проблески утренней зари.

Толпа, хлынувшая из храма вслед за священниками, разделила Купаву и Василия. Потеряв друг друга в толчее, они двигались в торжественной процессии порознь. Внезапно Купава почувствовала, что кто-то наступил ей на ногу, причем сделано это было намеренно. Подняв глаза, Купава увидела перед собой Звениславу, позади которой стояла Гремислава.

— Ты не много ли о себе возомнила, холопка? — сердито прошипела Звенислава прямо в лицо Купаве. — Думаешь, опутала моего брата своей похотью, так он теперь твой навеки. Знай свое место, змеюка! Нечего таскаться повсюду за Василием! Ишь, вырядилась да еще с имовитыми людьми в один ряд встала!

Звенислава замахнулась, чтобы влепить Купаве пощечину, но та ловко перехватила ее руку.

— Я тебе не холопка! — бросила Купава, оттолкнув Звениславу. — Дай пройти!

Выбравшись из толпы, Купава почти бегом устремилась ко княжескому терему, ее душили слезы. Праздничное пение священников неслось ей вслед, растекаясь над домами и тихими улицами, словно чистая божественная благодать.

Над Козельском плыл торжественный колокольный звон, к которому настороженно прислушивались дозорные в татарских становищах.

После божественной литургии в храмах прихожане разошлись по домам, где уже все было готово для праздничного застолья. Повсюду среди прочих яств на самом видном месте были разложены пасхальные куличи и крашеные яйца.

Самое многолюдное пиршество шумело в княжеском тереме. Старшие и младшие дружинники собрались в просторной гриднице за длинными столами. Ходили по рукам большие круговые чаши с хмельным медом, на серебряных подносах лежали тушки зажаренных гусей и поросят, творожные пироги соседствовали с копчеными языками, в изобилии было моченой брусники, икры и яблок.

На самом почетном месте восседал княжич Василий в красной парчовой свитке и золотой диадеме. Рядом с ним сидели могучие сивоусые бояре, ближайшие княжеские советники. Веселье было в самом разгаре, когда в гридницу вбежал воин из числа дозорных, расставленных на крепостных башнях. Гомон за столами живо утих, когда стражник сообщил о новом гонце из татарского стана.

— Я же приказал не впускать в город никого из нехристей, — нахмурился Василий. — Никаких переговоров с татарами я вести не собираюсь!

— Уж больно знакомый всем вам человек прибыл от татар, поэтому мы и впустили его в город, — сказал воин.

Среди пирующих пробежал вздох изумления, когда в гридницу вступил Матвей Цыба в грязной оборванной одежде явно с чужого плеча.

— Матерь Божья! — удивленно воскликнул Никифор Юшман. — Ты ли это, Матвей? Как же ты угодил в лапы к нехристям?

Слуги поставили для Матвея Цыбы стул, подали ему вино в чаше.

Матвей Цыба жадно осушил кубок и, морщась от боли, утер истрескавшиеся губы рваным рукавом татарского халата.

Отвечая на вопрос Никифора Юшмана, Матвей Цыба наврал, будто Феодосия Игоревна отправила его из Брянска в Курск к тамошнему князю Олегу Святославичу за подмогой, а по пути туда его и пленили татары.

— Прислал меня сюда хан Батый, который предлагает козельчанам покориться ему добром, — продолжил Матвей Цыба, с трудом выдавливая из себя слова. — Братья, поверьте мне, воинство у Батыги несметное! Множество степных племен собрано под стягами Батыевыми. Не выстоять вам одним против такой вражьей силы, а на подмогу со стороны соседних князей надежды нету. Феодосия Игоревна не смогла столковаться с Изяславом Владимировичем, а прочие князья Ольговичи и подавно против татар не выступят, ибо каждый из них лишь о своей вотчине радеет.

— Все сказал, боярин? — громко спросил Василий, холодно взирая на Матвея Цыбу.

— Больше добавить нечего, княже, — ответил Матвей Цыба, глядя в пол.

— Тогда возвращайся и скажи Батыю, что козельчане в его поганой воле никогда ходить не будут! — сказал Василий и ударил по столу кулаком. От выпитого вина в ретивом сердце княжича взыграла воинственность. — И пусть Батыга не шлет к нам больше своих послов! Войны с ним мы не страшимся, а на его надменность плюем!

Дружинники хором одобрительных подвыпивших голосов поддержали Василия. Уже прошло больше недели, как татары стоят под Козельском. Многие бояре и воеводы были уверены, что мунгалы не решатся брать Козельск приступом в весеннее половодье. Разлившиеся реки Жиздра и Другусна надежно прикрывают Козельск с восточной, северной и западной сторон. С южной стороны Козельск прикрыт мощным десятисаженным валом, по гребню которого тянется деревянная стена с башнями. Перед валом идет широкий и глубокий ров, заполненный талой водой.

Кто-то из бояр предложил Матвею Цыбе остаться в Козельске, мол, здесь Батыга его не достанет. Но Матвей Цыба с печальным вздохом отказался, пояснив, что в неволе у татар пребывают его жена и дети, коих ожидает смерть, если он не вернется в стан Батыя.

— Ну, тогда храни тебя Господь, Матвей, — сказал Никифор Юшман. — Поешь и попей вдоволь на нашем застолье, чай, у нехристей тебе лишь объедки достаются.

* * *

Столкнувшись с Купавой в полутемном теремном переходе, Василий цепко схватил ее за руку.

— Попалась, голубица! — со смехом воскликнул он. — Ну и куда ты исчезла на полдня? Я потерял тебя еще во время крестного хода вокруг храма, потом в тереме не мог тебя найти. Я уже беспокоиться начал.

Василий хотел было поцеловать Купаву, но она уклонилась от его лобзания.

— Прости, господине, — сухо обронила Купава. — У меня много дел.

Челядинка направилась было прочь по коридору, но Василий рывком остановил ее и, взяв за плечи, повернул к себе.

— Что случилось? — тревожно спросил он. — Какие еще дела?

— Не забывай: ты — княжич, а я — служанка, — криво усмехнулась Купава. — Не ровня я для тебя, Вася. Потешились, и довольно! Пора и честь знать.

— Ты белены объелась, что ли? — нахмурился Василий, глядя Купаве в глаза. — Иль обиделась на меня? Скажи, за что обиделась?

— Да какие обиды, княже. — Купава была холодна и неприступна. — Не люб ты мне больше, вот и все.

Василий остолбенел от услышанного и невольно выпустил руку челядинки из своих пальцев.

Купава повернулась и зашагала к лестнице на второй ярус.

— Лжешь! — бросил ей вслед Василий.

Купава на миг замедлила шаг, но не обернулась. Ее статная фигура с округлыми плечами, прямой спиной и широкими бедрами казалась еще выше и стройнее в длинном до пят льняном платье. Длинная коса Купавы расплелась на конце, но она, занятая делами, не замечала этого. Дойдя до лестничного пролета, Купава торопливо поднялась наверх.

Постояв на месте, словно приходя в себя, Василий затем медленно двинулся обратно в пиршественный зал, откуда доносились пьяное пение дружинников и сиплые переливы скоморошьих дудок.

У самых дверей в гридницу Василий столкнулся нос к носу со Звениславой.

— Братец, — Звенислава таинственно понизила голос, — ты совсем не обращаешь внимания на Гремиславу. Так не годится. Гремислава томится по тебе. Ты робеешь, что ли, перед ней?

— Ни капли не робею! — самоуверенно произнес Василий, взглянув на сестру чуть свысока. — С чего это ты взяла?

— Стало быть, мне показалось, — улыбнулась Звенислава. — Между прочим, братец, Гремислава сейчас сидит одна в своей светлице. — Звенислава изобразила печальный вздох. — Она сидит и грустит, как сиротка. Может, ты поднимешься к ней и постараешься развеселить девицу-красу. А я прослежу, чтобы вам никто не помешал. По рукам, братец?

— По рукам! — чуть поколебавшись, сказал Василий.

Двинувшись вслед за сестрой на женскую половину терема, Василий продолжал терзаться тем, что услышал из уст Купавы. «Так, значит, я тебе больше не люб, голуба! — мысленно обращался Василий к Купаве. — Хорошо! Я тоже подыщу тебе замену. Страдать не стану! Гремислава сама ко мне на шею вешается, а она помоложе и попригоже, да к тому же — княжна!»

Оставшись наедине с Гремиславой, Василий под воздействием хмеля и недавней размолвки с Купавой вел себя слегка развязно, позволяя себе скабрезные шуточки и неприглядные замечания о некоторых вельможах. Гремислава не считала, что пристойность есть важнейшее и обязательное качество в мужчине, поэтому грубые словечки в речи Василия ничуть ее не покоробили. Ей даже понравилось, что Василий держится с нею не как подросток, а как взрослый муж. О многих вещах Василий рассуждал со знанием дела, а его познания в греческом языке и латыни и вовсе произвели на чувствительную Гремиславу сильнейшее впечатление. Гремислава выросла в окружении мужчин, которые были малограмотны, хотя и были княжеского и боярского рода. По сути дела, княжич Василий был первым по-настоящему образованным мужчиной в жизни шестнадцатилетней Гремиславы.

Сама того не ожидая, Гремислава позволила Василию сначала обнять себя, потом она без сопротивления отдалась его жадным поцелуям, лежа на смятой постели и чувствуя, как пальцы княжича мнут ее упругие небольшие груди сквозь мягкую ткань платья.

Когда Василий запустил руку ей под платье, то Гремислава затрепетала и чуть откинулась назад, но не в порыве протеста, а скорее наоборот. Ее блестящие очи встретились с глазами Василия, в котором происходила внутренняя борьба. «Мне лучше раздеться, а то ты помнешь мое платье», — прошептала Гремислава, одолеваемая тем же желанием, что и Василий.

Поднявшись с кровати, Гремислава стянула с себя через голову длинное муаровое платье, слегка запутавшись в узких рукавах. Головную повязку и золотое ожерелье с шеи она сняла еще раньше, тем самым поощряя Василия к более смелым действиям.

Уже собираясь снять с себя тонкую исподнюю рубашку, Гремислава невольно вздрогнула, услышав стук в дверь. Замер и Василий со снятым сапогом в руке.

В светлицу заглянула взволнованная Звенислава.

— Беда, Вася! — воскликнула она. — Мунгалы начали обстрел Козельска из каких-то дьявольских машин! Камни градом сыплются на южную стену детинца! Воеводы ратников собирают, меня за тобой послали. Собирайся, братец, на сечу!

Чертыхнувшись себе под нос, Василий сел на стул, собираясь вновь надеть сапог на ногу. Однако Гремислава властным жестом остановила его.

— Ступай, милая! — непреклонным голосом бросила она Звениславе. — Скажи воеводам, мол, перепил Василий хмельного питья и теперь животом мучается. Полагаю, первый приступ нехристей воеводы смогут отразить и без Василия. Бог им в помощь!

Звенислава молча усмехнулась, окинув взглядом полураздетую Гремиславу с головы до ног. В ее взгляде можно было прочесть: «А ты зря время не теряешь, подруга!»

Едва Звенислава ушла, как Гремислава решительным движением заперла дверь на дубовый засов. Отступать от задуманного она не привыкла!

Обладая Гремиславой, Василий вошел в такой неистовый экстаз, словно именно этого совокупления он и ждал всю свою жизнь. Девственная кровь, излившаяся из нежного лона Гремиславы, наполнила Василия горделивым осознанием того, что теперь-то он познал истинно непорочную деву. Этот плод показался Василию слаще по сравнению с Купавой, которая уже отдавалась мужчинам и до него. Сколько было у Купавы случайных любовников, Василий не знал, ибо она не любила говорить об этом.

«Зато у Гремиславы я первый и единственный мужчина! — мысленно тешил свою гордость Василий. — Я взял Гремиславу, как Адам Еву. И она мне по сердцу! Пожалуй, я даже соглашусь взять Гремиславу в жены!»

Смятенность чувств и сладость наслаждения от близости с Гремиславой совершенно вытеснили из головы Василия мысли о ратных подвигах, к которым он ежедневно готовился с того самого дня, когда татары подступили к Козельску.

Татары долго пристреливались, передвигая свои катапульты с места на место. Поначалу камни падали, не долетая до стен и башен Козельска. Наконец, почти все каменные ядра стали попадать в цель, однако южная стена Козельска была столь прочна, что каменный град не причинял ей больших повреждений. Дело было в том, что южная и восточная стены Козельска представляли собой дубовые срубы, поставленные вплотную друг к другу и заполненные камнями вперемешку с глиной и щебнем. Пробить такие стены можно было только очень крупными камнями и после длительного обстрела.

Едва опустились сумерки, татары прекратили метать каменные ядра и отошли в свои становища. Катапульты остались стоять в поле менее чем в полуверсте от южной стены Козельска. Возле камнеметов дежурило усиленное охранение из конных и пеших татар.

Так закончился пасхальный день 4 апреля 1238 года.

* * *

На следующее утро татары возобновили обстрел Козельска камнями разной величины. Ради устрашения козельчан китайцы, наводившие катапульты на цель, запускали небольшие каменные ядра с таким расчетом, чтобы они перелетали через стену и обрушивались на крыши домов либо падали на голову людям. Китайцами были также заброшены в город несколько сосудов с негасимым огнем. На улицах козельского детинца, выходивших к южному валу, вспыхнуло около десятка домов. Пожар разгорелся так быстро, что горожане ничего не успели сделать, дабы справиться с огнем. Меньше чем за час сильнейшее пламя уничтожило дотла несколько домов вместе с примыкавшими к ним амбарами, банями и конюшнями. Если лошадей удалось спасти, то зерно вынести из огня никто не смог.

Козельским боярам и воеводам, увидевшим в действии неведомый негасимый огонь, стало понятно, почему татары так быстро взяли Рязань, Коломну, Суздаль, Владимир и другие русские города на своем пути.

— Нехристи просто-напросто сожгут наш град огнем, даже не приближаясь к нему! — молвил на военном совете боярин Полежай, вращая своими большими выпуклыми глазами. — Изжарят нас мунгалы, как куропаток. А камни из ихних катапульт, видали, как далеко летают! Надоть покориться Батыю, братья. Верный совет вам даю.

— Да помолчи лучше! — отмахнулся от трусоватого Полежая Ефим Срезень. — Твои советы мы уже слыхали.

— Что ни говори, други мои, но от этого негасимого дьявольского огня нам никак не спастись, — проговорил Никифор Юшман. — Выход тут один — надо уничтожить татарские камнеметы. Без них у татар не будет никакого преимущества над нами.

— Да ты спятил, воевода! — Полежай всплеснул руками. — Нехристей за стенами Козельска многие тьмы! Не пробиться нашим ратникам к татарским катапультам, гиблое это дело.

— Надо ночью на вылазку идти, — сказал Увар Иванович, переглянувшись с Никифором Юшманом. — Ночью-то вернее будет! Во мраке-то нехристи не сразу расчухают, что к чему. Надоть подползти по-тихому и сразу ударить в ножи без криков и шума! Токмо воинов для этого дела нужно подобрать помоложе и половчее.

— Верно мыслишь, брат, — согласился Никифор Юшман с боярином Уваром. — А ратников я подберу самых надежных, сам и возглавлю их.

В последующие несколько дней татары не пытались поджигать Козельск своими огненосными снарядами, зато камни из их катапульт с утра до вечера падали на крепостные стены и башни. В южной стене появились небольшие бреши и проломы. Две башни были полностью разрушены, еще две башни обвалились наполовину.

Козельчане внимательно следили за тем, как сменяются дозоры возле осадных машин, откуда татары подвозят на повозках камни, куда удаляются на ночлег китайцы, обслуживающие катапульты.

Никифор Юшман настаивал на том, чтобы вместе с камнеметами истребить и людей, занимающихся их постройкой и починкой. Он предлагал напасть одновременно на стражу возле катапульт и на становище, где стоят шатры мастеров-китайцев. Об этих китайских умельцах рассказал козельским воеводам Матвей Цыба, желая принести хоть какую-то пользу своим храбрым землякам.

Дерзкий замысел Никифора Юшмана одобряли далеко не все бояре, споры по этому поводу кипели изо дня в день. Поскольку полного единодушия среди старших дружинников не было, поэтому желающих идти на вылазку было немного. Никифор Юшман понимал, что на такое рискованное дело нельзя выходить с горстью людей. Он терпеливо убеждал и перетягивал на свою сторону одного за другим самых влиятельных и смелых козельчан.

Просился в отряд смельчаков, собирающихся идти на вылазку, и княжич Василий. Однако Никифор Юшман наотрез отказывался брать его с собой. Непреклонным отказом отвечал Никифор Юшман и своему сыну Радиму.

В середине апреля татары предприняли первый штурм Козельска. В течение дня отряды Батыя волна за волной накатывались на южную стену города, забросав ров в нескольких местах жердями и вязанками хвороста. Крутизна вала и склона горы, на которой возвышался детинец Козельска, были таковы, что ни многочисленность татар, ни упорство степняков, ни используемые ими лестницы не приносили никакого успеха полчищам Батыя при штурме. Козельчане кидали сверху на врагов камни и бревна, пускали стрелы и дротики, оставаясь сами практически недосягаемыми для вражеских стрел и копий. Даже изрядно поврежденная во многих местах бревенчатая стена на гребне южного вала по-прежнему оставалась надежной защитой для русских ратников.

Бату-хан в тот вечер встречал своих военачальников с искаженным от гнева лицом. Ни одному из татарских воинов за весь день так и не удалось взобраться на верхнюю площадку крепостной стены Козельска. И это несмотря на то, что татары имели над козельчанами десятикратный перевес!

Глава девятаяВылазка

Три дня после первого неудачного приступа татары приходили в себя, залечивали раны и не высовывались из своих становищ. На луговине возле опушки леса татары сложили в большие кучи своих убитых, закидали эти страшные курганы дровами и подожгли. Гарь и смрад от сгоревшей человеческой плоти порывы южного ветра донесли и до Козельска.

Козельчане, ничего не знавшие про погребальные обряды татар, решили, что озлобленные неудачей степняки мучают и жгут на кострах русских пленников.

Наконец, благодаря стараниям Никифора Юшмана козельские воеводы большинством голосов постановили посреди ночи совершить двойную вылазку за городские стены. Один отряд козельчан должен был сжечь осадные машины татар, другому отряду предстояло ворваться в становище Гуюк-хана и перебить как можно больше врагов. При этом прежде всего надлежало убивать знатных мунгалов и мастеровых-китайцев, умеющих изготовлять негасимый огонь.

Уничтожить татарские камнеметы вызвался сын боярина Ефима Срезня Пачеслав, собравший для этой цели три сотни добровольцев. Во главе второго отряда встал Никифор Юшман, под его началом собралось восемьсот ратников. Пачеславу и его воинам предстояло, выбравшись ночью из города, залечь в кустах неподалеку от первой линии татарских дозорных, охраняющих катапульты. Сигналом для нападения на татар для людей Пачеслава должен был стать переполох в становище Гуюк-хана, на который должны были обрушиться ратники Никифора Юшмана после глубокого обходного маневра. Отряду Никифора Юшмана предстояло в первой половине ночи выйти из Козельска через восточные ворота, перейти вброд речку Другусну, затем по лесистым холмам зайти в тыл к татарскому войску и уже после полуночи напасть на лагерь Гуюк-хана. От этого татарского становища было ближе всего до выдвинутых в поле катапульт. Никифор Юшман намеревался, сделав свое дело, пробиться к отряду Пачеслава, чтобы вместе с ним отступить обратно в Козельск.

Едва узнав, что Василий вступил в отряд Пачеслава вопреки запрету Никифора Юшмана, Купава пришла в светлицу к княжне Гремиславе. Упав перед княжной на колени, Купава стала умолять ее, чтобы та не отпускала Василия на вылазку.

— Не княжеское это дело! — молвила челядинка. — Наши ратники и без Василия уничтожат эти камнеметы проклятущие, неча ему головой рисковать.

— И я того же мнения, — сказала Гремислава, подняв Купаву с колен. — Однако остановить Василия я не могу, прости. Стыдно ему в стороне оставаться, когда многие сотни козельчан готовы добровольно идти на опаснейшее дело. Все, что я могу сделать, милая, это отправить вместе с Василием своего гридня Янислава, дабы тот оберегал Васю в сече с татарами. Не беспокойся, — Гремислава дружески взяла Купаву за руку, — Янислав — воин отменный! Ежели доведется, то он и Сатану одолеет! К тому же Радим тоже будет подле Василия. Этот младень тоже не промах!

— И все же тревожно у меня на сердце, — простонала Купава. — Нехристей на равнине видимо-невидимо, а наших-то удальцов всего ничего.

— Успокойся. Сядь. — Гремислава усадила Купаву на стул. — Ты верь в лучшее, милая. Господь не оставит наших ратников! Не торжествовать язычникам степным над христианами!

Обняв Купаву за плечи, Гремислава посмотрела ей в глаза. Княжна вдруг прониклась к челядинке признательностью и сочувствием, позабыв о том, что еще совсем недавно она была полна неприязни к ней.

Любовь к Василию и тревога за его жизнь неожиданно сблизили двух этих девушек, таких разных по характеру и сословному происхождению.

* * *

В огромной белой юрте Бату-хана в эту ночь происходило камлание шамана Судуя. Язычники-монголы поклонялись различным духам, добрым и злым, но главенствовал над всеми духами, по поверьям степняков, бог неба и грома — Тэнгри. Монгольские шаманы пользовались почетом и уважением как у своей знати, так и среди простых кочевников. Шаманы умели не только разговаривать с богами и предсказывать будущее через это общение, они также умели насылать и уничтожать порчу, врачевать людей и животных, делать заговоры от ран и неудач в делах… Ни одно важное начинание у монголов не совершалось без камлания шаманов, то есть их обращения к духам и к богу Тэнгри. Правители степных племен старались отыскивать и держать подле себя самых опытных шаманов, обладающих каким-нибудь чудодейственным даром или амулетом.

Шаману Судую было семьдесят лет. Это был, несмотря на свои годы, еще довольно крепкий старик с длинными седыми волосами, с жиденькой седой бородкой и редкими усами. Его скуластое темное от загара лицо с узкими глазами и приплюснутым носом было покрыто сетью глубоких морщин. Свою голову Судуй покрывал войлочной конусообразной шапкой, к краям которой были привязаны бечевками различные амулеты из кости и дерева. Такие же священные амулеты свешивались на тонких веревочках с пояса Судуя, которым он подпоясывал свой старый рваный чапан. Судуй не расставался с бубном и деревянными палочками для гадания, которые обычно находились в небольшом мешочке, подвешенном к поясу.

Перед тем как предсказывать будущее или уничтожать порчу, Судуй сначала долго приплясывал, напевая хриплым тягучим голосом священную молитву и ударяя в бубен. Таким образом Судуй пытался усыпить бдительность злых духов и заручиться поддержкой духов добра. Приплясывания и пение Судуя могли длиться несколько минут, но могли растянуться и на целый час: все зависело от того, какой важности задачу перед ним ставили. Шаманов в татарском войске было несколько десятков, но самым влиятельным среди них был Судуй, служивший самому Бату-хану.

Судуй знал Бату-хана с малолетства, тот когда-то служил его отцу Джучи. Предсказав Джучи, как и когда тот умрет, Судуй ни в чем не ошибся. По этой причине Бату-хан, возмужав и унаследовав отцовский улус, приблизил Судуя к себе и никогда с ним не расставался.

В эту ночь Бату-хан подарил Судую лисью шубу, попросив его узнать у духов, когда, наконец, его тумены возьмут Кизель-Иске. Еще Бату-хану хотелось знать, велико ли воинство у черниговских князей и стоит ли татарам его опасаться.

Попрыгав с завываниями и ударами в бубен вокруг очага, Судуй уселся на ковер, сложив ноги калачиком. Достав из мешочка горсть тонких палочек из кизилового дерева, Судуй швырнул палочки прямо перед собой. Палочки разлетелись веером по желто-голубым узорам хивинского ковра. Склонившись над палочками, Судуй что-то невнятно бормотал себе под нос, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Три юные жены Бату-хана, сидя у дальней стенки юрты, таращились на шамана своими раскосыми глазами, кутаясь в парчовые накидки. После камлания Судуя Бату-хан должен был выбрать из троих жен ту, которая проведет с ним эту ночь.

Восседающий на мягкой кошме Бату-хан вынул из ножен саблю своего отца. Его безбородое узкое лицо с заметно скошенным лбом и коротким носом было печально и задумчиво. Вот уже пять месяцев татарское войско, неся потери, ведет завоевание Руси. Сколько храбрых нойонов и батыров полегло в битвах с русами и при штурме русских городов! Бату-хану вспомнился его дядя Кюлькан, павший в сражении под Коломной, вспомнился ему и его шурин Хостоврул, убитый в сече с дружиной Евпатия Коловрата… За четыре месяца боев татары взяли штурмом около тридцати русских городов и только под Козельском войско Бату-хана застряло на целый месяц.

Бату-хан резким движением загнал саблю обратно в ножны и одернул на себе длинный шелковый халат, украшенный яркими узорами в китайском стиле. Он поднял голову в небольшой шапочке с загнутыми полями и нетерпеливо обратился к шаману:

— Что скажешь, Судуй? Как скоро я разрушу Кизель-Иске? Существует ли какая-нибудь угроза моему войску со стороны урусов?

Шаман прекратил свое бормотание и взглянул на Бату-хана красными подслеповатыми глазами.

— О джихангир, духи вещают мне, что большая опасность уже нависла над твоим войском! — озабоченно воскликнул Судуй. — Мечи урусов уже вынуты из ножен, скоро прольется кровь татарских воинов, прольется очень много крови! Вместе с урусами, повелитель, на твои становища надвигаются злые духи-мангусы…

— Что ты мелешь, старик! — Бату-хан вскочил на ноги. — Ты из ума выжил, что ли?! Самые сильные князья урусов мертвы, а их полки разбиты, о какой опасности ты тут плетешь! В Кизель-Иске урусов очень мало, а ихний князь еще ребенок. Твои предсказания лживы, старик!

В этот момент в юрту вбежал начальник кебтеулов, ночных дозорных.

— Тревога, джихангир! — выпалил военачальник, склонив голову в шлеме. — На лагерь Гуюк-хана напали урусы! Они вышли из леса, перебили часовых, разогнали лошадей и верблюдов. В лагере Гуюк-хана идет сеча. Гуюк-хан просит помощи!

— Откуда взялись эти урусы? Много ли их? — в легкой растерянности спросил Бату-хан.

— Не знаю, повелитель. — Начальник кебтеулов прижал ладонь к груди, не смея взглянуть на джихангира.

— Бадал, собери своих воинов у моего шатра и у шатров моих жен, — отдал распоряжение Бату-хан, нервными движениями теребя на себе халат. — Разбуди моих слуг. Разыщи Субудая и Бурундая. Военачальников кешиктенов сюда ко мне, живо!

Коренастый Бадал отвесил поклон Бату-хану и скрылся за двойными створками дверей юрты.

Прибежавшие слуги принялись облачать Бату-хана в боевые доспехи.

За войлочной стенкой юрты звучал глухой топот множества ног, это сбегались по тревоге в центр Батыевой ставки отборные отряды монголов. Слышались гортанные выкрики сотников и дарханов; протяжно ревели в ночи потревоженные верблюды, где-то неподалеку растекался топот лошадиных копыт.

Шаман Судуй с невозмутимым видом сложил обратно в мешочек свои магические палочки, взял бубен, прихватил лисью шубу и заковылял на кривых ногах к выходу из юрты.

— Куда ты, старик? — окликнул его Бату-хан, уже облаченный в панцирь и шлем. — Сиди здесь! И ни шагу из моего шатра!

Судуй покорно склонил голову и снова сел на ковер возле пылающего очага.

* * *

Никто из козельчан не знал и не догадывался о том, как тяжело и мучительно переживал Никифор Юшман поражение русских полков в битве на Калке. Все пятнадцать лет, минувшие с той поры, Никифор Юшман терзался мыслями о том, что он не смог спасти от гибели в той злополучной сече своего князя Всеволода Мстиславича. Будучи воином и храбрецом до мозга костей, Никифор Юшман решил, что он непременно расквитается с татарами за тот давний позор, когда орда Батыя осадила Козельск.

Во время ночной вылазки Никифор Юшман сначала крался по лесу, как волк к добыче, а когда козельские ратники навалились на лагерь Гуюк-хана, то Никифор Юшман уподобился разъяренному медведю, которого охотники подняли из берлоги раньше времени. Длинный меч в руке Никифора Юшмана свистел и лязгал, выбивая сабли из рук врагов, отсекая татарам головы, пробивая их щиты и кожаные панцири. В рыжем пламени костров чешуйчатая броня и островерхий шлем на Никифоре Юшмане сверкали, отражая красноватые блики. Воевода при своем исполинском росте и неимоверной силе казался испуганным татарам неким неуязвимым демоном. Степняки шарахались прочь от Никифора Юшмана, разбегаясь от него между шатрами.

Чтобы внести больше смятения в стан врагов, козельчане поджигали татарские юрты.

Никифор Юшман рвался к самой большой юрте, находившейся в центре лагеря, но внезапно он остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Он увидел полуголого Матвея Цыбу, стоящего на коленях возле татарской повозки с руками, прикованными к грубо сколоченному колесу.

Повинуясь распоряжению Никифора Юшмана, двое гридней живо освободили несчастного пленника и помогли ему встать на ноги.

— Здрав будь, Матвей! — сказал Никифор Юшман. — Говорил я тебе, не возвращайся к нехристям, так ты меня не послушал! За что тебя так?

— Горе у меня, Никифор, — растирая одеревеневшие руки, пожаловался Матвей Цыба. — Сына моего татары плетьми насмерть забили за то, что он посмел съесть кусочек мяса из котла, где оно варилось. Я кинулся было на выручку к сыночку своему, так нехристи меня тоже избили и к колесу приковали. Жена моя от горя рассудком тронулась. Татары ее копьем закололи, видя, что она безумная и работать не может.

— Что ж, Матвей, пришла пора тебе расквитаться с татарами за свои страдания и смерть близких, — промолвил Никифор Юшман. — Вот тебе топор. На-ко, друже. Круши нехристей!

Ощерив в злобном оскале окровавленный рот с выбитыми зубами, выкатив полные ярости глаза, Матвей Цыба ухватил топор двумя руками и, зарычав, как дикий зверь, бросился рубить мечущихся по стану татар.

Видя, что его нукеры не в силах сдержать натиск русичей, Гуюк-хан вскочил на неоседланного коня и поскакал во весь дух к ставке Бату-хана.

Едва началась битва в лагере Гуюк-хана, как отряд Пачеслава стремительным броском атаковал татарское охранение возле осадных машин. Русичи сначала забросали татар дротиками, а затем бросились врукопашную. Почти все татарские стражи были перебиты, спаслись лишь те, кто был верхом на конях.

Не теряя времени даром, воины Пачеслава облили катапульты смолой и подожгли.

Эти огромные костры увидели татары в стане Батыя. Темник Бурундай с тремя тысячами своих воинов бросился спасать камнеметы. Отряд Пачеслава вступил в неравную битву с воинами Бурундая, встав заслоном у них на пути. Опрокинуть немногочисленных козельчан с ходу батырам Бурундая не удалось. Ратники Пачеслава стояли насмерть, не подпуская татар к пылающим катапультам. Но едва татары начали одолевать, как им в спину ударили ратники Никифора Юшмана, прорывающиеся из вражеского становища обратно в Козельск. Отряд Бурундая оказался между двух огней. От русских мечей и топоров меньше чем за час полегло две тысячи татар. Бурундай был ранен и с трудом смог ускользнуть из этой кровавой сумятицы. Остатки отряда Бурундая разбежались в ночи кто куда.

В стане Гуюк-хана ратники Никифора Юшмана также истребили около двух тысяч татар.

Перед самым рассветом южные ворота Козельска распахнулись, и в город вошли уцелевшие после ночной битвы ратники. Из отряда Пачеслава назад вернулось всего сорок воинов. Пачеслав сложил голову в сече. В отряде Никифора Юшмана уцелело три сотни ратников, к которым примкнули четыре сотни русских невольников, бежавших из лагеря Гуюк-хана. Среди этих обретших свободу русичей были и Матвей Цыба с дочерью Ладой, и смерд Оверьян с дочерью Баженой.

Глава десятаяВремя жить и время умирать

Симеон Владимирович примчался в Брянск на взмыленном коне в сопровождении горстки гридней, усталых и израненных. Велев страже немедленно запереть все городские ворота, князь устремился к своему терему, возведенному на холме, обнесенном высоким тыном. После вчерашнего дождя узкие улицы Брянска раскисли от вязкой грязи и луж. Копыта коней скользили на этой размытой дороге. Редкие прохожие, мужчины и женщины, видя группу забрызганных грязью всадников, опасливо прижимались к заборам и стенам домов. Кто-то из горожан, узнав своего князя, окликнул его, спросив, что стряслось и далеко ли мунгалы?

— Разбили мунгалы наше войско, вот что стряслось! — рявкнул в ответ Симеон Владимирович. — Не сегодня завтра нехристи к Брянску подвалят!

Ворвавшись в свой терем, Симеон Владимирович с помощью челядинцев избавился от доспехов, смыл с себя кровь и грязь. Потом князь попросил у жены квасу и долго пил, утоляя сильную жажду, из большого липового ковша.

— Ну же, голубь мой, рассказывай, что случилось? Почто мунгалы посекли ваши полки? — подступила к супругу княгиня Евдокия, едва тот бессильно опустился на скамью.

Скрипнула дверь — и в светлицу проскользнула Феодосия Игоревна в длинном лиловом платье, в ее уложенных венцом косах поблескивали нити из мелкого речного жемчуга. На красивом лице Феодосии Игоревны было написано то же беспокойство, что и на лице княгини Евдокии.

— Полки наши дрались храбро, особенно там, где стоял Изяслав Владимирович, — понурившись, промолвил Симеон Владимирович. — Токмо недолго рать наша теснила мунгалов. Обошли нехристи наше войско сначала с правого крыла, потом с левого. Первыми ропейские ратники спину показали, за ними следом обратились в бегство рыльская и новгород-северская дружины. А когда пал стяг путивльского полка, тогда уж все наше воинство в бега ударилось…

— Что сталось с Изяславом Владимировичем? — спросила Евдокия.

— Убили его мунгалы, — с тяжелым вздохом ответил Симеон Владимирович. — Я сам видел, как он с коня наземь свалился.

— Кто еще из князей погиб? — поинтересовалась Феодосия Игоревна.

— Новгород-северский князь Владимир Давыдович тоже голову сложил и оба его брата иже с ним, — сказал Симеон Владимирович. — Я сам чудом от смерти ушел. Татары гнались за мной, как голодные волки.

— Что же теперь будет? — растерянно произнесла Феодосия Игоревна, переводя вопрошающий взгляд с Симеона Владимировича на княгиню Евдокию.

— То и будет, что нехристи уже завтра к Брянску подступят, — ответила Евдокия, мрачно сдвинув свои темные брови. Она решительно взяла княгиню Феодосию за руку: — Вот что, подруга, собирайся и поезжай в Чернигов! Спасай свою головушку, а заодно поторопи тамошнего князя и бояр его, чтобы они поскорее полки собирали! Коль подойдут мунгалы к Чернигову, тогда уже будет поздно рать собирать.

— Неужели ты думаешь, что татары и до Чернигова доберутся?! — воскликнула Феодосия Игоревна, не желая верить в это.

— Ты сама видишь, что ныне творится! Никто из наших князей не в силах остановить мунгалов! — Евдокия небрежно кивнула на своего подавленного супруга. — Храбрые князья погибают в сечах, трусливые разбегаются.

— Ладно, пойду собираться в путь, — сказала Феодосия Игоревна, обняв Евдокию. — Я и так изрядно задержалась у вас в Брянске.

— На то была злая воля Изяслава Владимировича, — негромко обронила княгиня Евдокия, на миг прижавшись к Феодосии Игоревне, к которой она успела привязаться. — Теперь же, подруга, ты — вольная птица.

* * *

Обширное зеленое поле у реки Болвы было густо усеяно телами павших воинов, русичей и татар. Сражение только-только закончилось. Татары пересчитывали пленников, связывая их веревками, добивали тяжелораненых русских ратников. Захваченные в битве русские стяги лежали на сырой после дождя траве. Рядом со стягами рядком были уложены павшие в сече князья.

Ханы Бури и Кадан в кольчугах и шлемах, с саблями у пояса, осмотрев поверженные знамена русичей, задержались возле убитых князей Ольговичей. Им захотелось узнать имена сраженных Ольговичей, поэтому ханские нукеры привезли из татарского стана раненого Анфима Святославича, который хоть и был еще слаб, но уже мог держаться на ногах.

— Как зовут этих князей? — Кадан указал плетью на пять бездыханных тел в богатой одежде и добротных доспехах. Он взглянул на Анфима Святославича: — Ты знаешь их?

Узкоглазый толмач перевел сказанное ханом с монгольского на русский.

Анфим Святославич хмуро покивал. Конечно, он хорошо знает этих князей, павших от татарских сабель. В прошлом ему доводилось враждовать со всеми из них.

— Это путивльский князь Изяслав Владимирович, — промолвил Анфим Святославич, кивнув на мертвого исполина, иссеченного саблями так, словно он в одиночку бился с полусотней врагов.

«В битве на Калке, брат, тебе удалось пробиться сквозь полки татарские и спастись, а ныне не дал тебе Господь везенья в сече, — подумал Анфим Святославич, без тени злорадства взирая на бездыханного путивльского князя. — Не пришел ты на подмогу к вщижанам из-за вражды ко мне. И вот ту же самую чашу ты выпил, что и мой брат Роман Старый!»

— Это кто? — хан Бури указал рукой на мертвого витязя в красном плаще.

— Это Владимир Давыдович, князь из Новгорода-Северского, — ответил Анфим Святославич. И тут же добавил, указав на два других мертвых тела: — А это его родные братья Федор и Константин Давыдовичи.

Пятого из убитых князей Анфим Святославич опознал с трудом, поскольку голова убитого была разрублена надвое. Им оказался трубчевский князь Святослав Всеволодович, по прозвищу Мытарь.

«Немало козней тобой было совершено, брат, немало княжеских столов ты поменял, добиваясь богатства и славы, — мысленно обратился к бездыханному Святославу Мытарю Анфим Святославич. — Так вот где завершился твой жизненный путь, сложил ты голову в бесславной сече с мунгалами!»

Бури и Кадан заметно огорчились, узнав, что среди убитых князей Ольговичей не оказалось Михаила Всеволодовича, князя киевского. Им было известно, что этот князь держит главенство над всеми черниговскими Ольговичами. Посовещавшись тут же, на поле битвы, Бури и Кадан решили после взятия Брянска повернуть свои тумены на Чернигов. Они знали от пленников, что этот город самый крупный и богатый в здешних землях после Киева.

Однако взять Брянск приступом Бури и Кадану не довелось. К ним примчался гонец от Бату-хана с приказом немедленно двигаться к Козельску, осада которого затянулась уже на полтора месяца.

* * *

Выехав из Брянска в сторону Чернигова, Феодосия Игоревна и сопровождавшие ее слуги случайно столкнулись у реки Судость с измученным путником в одежде священника. Глянув в лицо путнику, Феодосия Игоревна остановила коня и соскочила с седла на землю.

— Ты ли это, Созонт? — изумленно выдохнула она, схватив молодого священника за узкие плечи. — Как ты здесь очутился? Куда путь держишь?

— В Чернигов иду, матушка-княгиня, — ответил Созонт, тяжело опираясь на палку. — Никифор Юшман велел мне любой ценой до Чернигова добраться и сохранить наш летописный свод.

Сняв с плеча холщовую сумку, Созонт показал княгине уголок толстой книги в кожаном переплете — это была козельская летопись.

— Стало быть, татары ушли от Козельска? — с радостной надеждой в голосе спросила Феодосия Игоревна.

— Нехристи по-прежнему осаждают Козельск, — печально проговорил Созонт. — Уже много козельчан погибло, вражеские штурмы отражая. Мужчин не осталось совсем, женщины и подростки стены обороняют, старики и священники за оружие взялись. Я ночью из города выбрался вместе с княжной Гремиславой и группой детей, коих Никифор Юшман повелел своим челядинцам переправить на плотах через Жиздру и укрыть в лесу за рекой. Гремислава беременна от Василия, поэтому ее было решено увезти из Козельска в безопасное место, дабы род козельских князей не прервался.

— А что же Василий? Он жив? — спросила Феодосия Игоревна, еще крепче вцепившись в одежду священника. — Почто ты в очи мне не смотришь, Сазыка?

— Василий пал в сече с татарами, княгиня, — дрогнувшим голосом произнес Созонт. — Это случилось еще две седьмицы тому назад, когда наши ратники выходили за стены на ночную вылазку. Тело Василия мы погребли рядом с прахом его отца под сводами Успенского храма.

— А Звенислава, что с ней? — побледнев, спросила Феодосия Игоревна.

— Дочь твоя тоже погибла, сражаясь с татарами на стене, — не глядя на княгиню, промолвил Созонт. — И племянница твоя Радослава тоже убита. Сражаясь рядом с нею, нашла свою погибель и Купава.

— Жив ли Гудимир? — Феодосия Игоревна взирала на священника глазами, полными слез.

— Убит, — коротко бросил Созонт. — Ныне Смерть гуляет по Козельску, государыня, ибо татары непрерывно на штурм лезут. Черные времена наступили. Как сказано в Священном Писании: всему свое время. Время разбрасывать камни и время собирать камни; время миру и время войне; время врачевать и время убивать; время жить и время умирать…

Закрыв лицо ладонями, Феодосия Игоревна, шатаясь, брела по обочине дороги, безудержные рыдания сотрясали ее плечи. Легкая накидка соскользнула с ее головы, упав на траву, но убитая горем княгиня даже не заметила этого.

Спутники княгини, спешившись, тоже приблизились к Созонту, чтобы расспросить его обо всем случившемся в Козельске за прошедший месяц. Однако Созонт сам стал засыпать их вопросами, желая узнать подробности сражения, случившегося недавно между татарами и князьями Ольговичами. Если служанка Лукиана ничего толком поведать не смогла, то конюх и чашник княгини смогли рассказать пытливому Созонту немало важного и интересного.

Неутомимый Созонт тут же сел на траву под молодым вязом, достал из сумки письменные принадлежности, раскрыл летопись на чистой странице и красивым ровным почерком сделал новую запись. Знакомый с поэтическими творениями древних римлян и греков, Созонт старался текст своей летописи выстраивать в форме созвучных стихотворных стоп, дабы козельский летописный свод разительно отличался от прочих русских летописей.

Эта новая запись Созонта как бы подводила итог всему написанному ранее в его труде. Созонт обращался к грядущим потомкам, выводя чернилами ровные строки:

Я пишу, чтоб вы, потомки, знали

О делах неслыханных, ужасных —

О нашествии орды татарской.

Чтоб вы знали, что не робость наша

Обрекла на муки Русь святую —

Храбро, до последнего мы бились,

И немногим довелось живыми

Выйти из побоищ этих страшных.

Чтоб вы знали, что пришла к нам гибель

Из-за княжьих распрей бесконечных.

Испокон веков они, как волки,

Грызлись меж собою, разоряли

Города и села друг у друга,

Смердов убивали друг у друга,

Злобу вымещали на невинных.

Не умели жить князья в согласье —

Смерть их помирила, неразумных.

Эпилог