Пережитый опыт необычного
Я коротко остановлюсь на пережитом опыте происходивших со мной необычных явлений, так как они, вероятно, могут представить интерес для изучающих психологию и физиологию, а также и потому, что этот период моих страданий имел особое значение для развития моих мыслительных способностей и моих последующих работ. Но сначала необходимо рассказать о предшествующих обстоятельствах и условиях, в которых, быть может, заключено частичное объяснение этих явлений. С детства я был вынужден сосредоточивать свое внимание на самом себе. Хотя это и причиняло мне много страданий, но, как я понимаю теперь, это было в то же время и благом, т.к. научило меня оценить по достоинству важнейшую роль самонаблюдения для сохранения жизни, а также и как средство достижения цели. Напряжение работы и непрекращающийся поток впечатлений, вливающийся в наше сознание через все врата познания, делают современное существование опасным во многих отношениях. Большинство людей настолько погружены в происходящее непосредственно вокруг них и в мире вообще, что они совершенно не обращают внимания на то, что происходит внутри них самих. Главная причина миллионов преждевременных смертей состоит именно в этом. Даже среди тех, кто заботится о себе, распространенной ошибкой является предотвращение угроз воображаемых и игнорирование реальных. И то, что верно для одного человека, относится более или менее ко всем людям вообще. Умеренность была мне не очень-то свойственна, но я полностью вознагражден положительным опытом, которым я теперь располагаю. Приведу пару примеров — в надежде привлечь некоторых читателей к моим принципам и убеждениям.
Не так давно я возвращался в свою гостиницу. Вечер выдался очень холодный, было скользко, и не было такси. За мной шел мужчина, который, по-видимому, так же как и я, стремился найти укрытие. Неожиданно мои ноги оказались в воздухе. В тот же миг у меня в голове возникла вспышка света. Сработала нервная система, и мышцы мгновенно среагировали. Я развернулся на 180 градусов и приземлился на руки. Я продолжал идти, словно ничего этого не было и в помине, когда незнакомец нагнал меня и, критически оглядев, спросил: «Сколько вам лет?» Я ответил: «Скоро 59, а что?» Он сказал: «Знаете, я видел, как это делают кошки, но чтоб люди — никогда». Около месяца назад я хотел заказать очки и пошел к окулисту, который сделал обычную проверку зрения. Он посмотрел на меня с удивлением, когда я с легкостью прочитал самый мелкий шрифт на достаточно большом расстоянии. Но он был совершенно сражен, когда узнал, что мне уже больше шестидесяти. Мои друзья часто отмечают, что мои костюмы всегда отлично сидят на мне, но они не знают, что моя одежда шьется по меркам, которые были сняты по крайней мере 15 лет назад и никогда не менялись. За все это время мой вес отклонялся от обычного разве что на один фунт в ту или другую сторону. Вот забавная история, связанная с этим. Как-то зимним вечером в 1885 году г-н Эдисон, Эдвард X. Джонсон, президент Осветительной компании Эдисона, г-н Бачелор, управляющий завода, и я зашли в небольшое здание напротив дома 65 по Пятой авеню, где были расположены рабочие кабинеты компании. Кто-то предложил угадывать вес присутствующих, и меня заставили встать на весы. Эдисон ощупал меня всего и заявил: «Тесла весит 152 фунта с точностью до унции» — и это было совершенно верно. Без одежды я весил 142 фунта и сейчас держу тот же вес. Я спросил шепотом у г-на Джонсона: «Каким образом Эдисон с такой точностью определил мой вес?» Понизив голос, он ответил: «Никому не говорите, пусть это останется между нами. Долгое время он работал на чикагской скотобойне, где ему приходилось взвешивать тысячи свиных туш ежедневно. Вот таким образом, мой друг». Мой друг, достопочтенный Чонси М. Дэпью, рассказывал об англичанине, с которым он поделился одним из своих своеобразных анекдотов, и тот слушал его с недоумением. Но год спустя громко расхохотался. Должен признаться, что мне понадобилось еще больше времени, чтобы оценить шутку Джонсона. Таким образом, мое хорошее самочувствие является просто результатом осмотрительного размеренного образа жизни, и, пожалуй, самое удивительное, что в юности болезни трижды довели меня до физического истощения настолько полного, что врачи отказывались от меня. Более того, из-за невежества и легкомыслия я попадал во всевозможные затруднения, неприятности и опасные ситуации, из которых выпутывался как по волшебству. Я и тонул, и был погребен, меня и теряли, и замораживали. Я был на волосок от гибели от бешеных собак, кабанов и других диких зверей. Я переболел тяжелыми болезнями, меня преследовали несчастные случаи, и то, что я уцелел и остался здоровым, это просто чудо. Но когда я оглядываюсь на все эти события, я испытываю убежденность, что мое спасение не было просто случайностью, но воистину было предопределено высшей силой. Сущность усилий изобретателя—облегчение или спасение жизни. Использует ли он при этом различные силы, совершенствует ли механизмы или создает новые удобства для нашего существования — он делает его более безопасным. Каждый изобретатель к тому же лучше, чем обычный человек, способен защитить себя в опасной ситуации, поскольку он более наблюдателен и находчив. Если бы у меня не было других доказательств того, что я в какой-то мере обладаю такими качествами, я бы нашел их в следующих нескольких примерах из жизни. Читатель сможет сам судить об этом. Однажды, когда мне было лет 14, я захотел напугать моих друзей, с которыми мы вместе купались. Я решил нырнуть под нечто длинное и плавучее вроде плота и спокойно вынырнуть с другой стороны. Плавать и нырять я научился так же естественно, как утка, и я был совершенно уверен, что мой подвиг будет успешен. И вот я нырнул в воду и, когда меня никто не видел, поплыл в противоположную сторону. Думая, что я уже добрался до конца сооружения, я стал подниматься на поверхность, но, к моему ужасу, ударился о балку. Конечно, я снова нырнул и поспешил быстрыми гребками с силой продвинуться вперед, но почувствовал, что мне не хватает дыхания. Я попробовал вынырнуть вторично и опять ударился головой о балку. Отчаяние охватило меня. Я собрал последние силы и сделал третью безумную попытку, но результат был тот же. Я больше не мог задерживать дыхание, это была нестерпимая пытка, мысли стали бессвязными, и я почувствовал, что тону. В тот момент, когда положение казалось совершенно безнадежным, вдруг случилась та самая знакомая вспышка света, и в моем сознании явно обозначилась деревянная конструкция, которая находилась над моей головой. Будучи почти без сознания, я почувствовал или догадался о том, что между поверхностью воды и балками должно было быть некоторое пространство. В полубессознательном состоянии я подплыл туда, прижал губы прямо к планкам и умудрился вдохнуть немного воздуха, к сожалению, вместе со струей воды, от которой я чуть не захлебнулся. Повторив эту процедуру несколько раз, как во сне, до тех пор, пока мое бешено колотившееся сердце не успокоилось, я, наконец, овладел собой. После этого я много раз безуспешно нырял, совершенно потеряв чувство ориентации, но, в конце концов, успешно выбрался из этого плена, когда мои друзья уже потеряли всякую надежду и искали в воде мое тело. Тот купальный сезон для меня был испорчен из-за моего безрассудства, но вскоре урок был забыт, и уже через два года я попал еще в более затруднительное положение. Около города, где я учился в то время, находилась большая мельница с плотиной через реку. Как правило, вода бывала на два-три дюйма выше дамбы, и подплывать туда было не очень опасно, что я частенько и проделывал. Однажды, я пошел к реке один, чтобы, как всегда, получить удовольствие от такого развлечения. Когда я был уже недалеко от каменной кладки, я с ужасом заметил, что вода поднялась и меня все быстрее уносит течение. Я постарался уплыть в сторону, но было уже поздно. К счастью, меня не перебросило через плотину — я спасся, сумев ухватиться за нее обеими руками. Мне сдавило грудь, и я едва мог держать голову на поверхности. Вокруг не было ни души, и мои крики о помощи заглушал рев водопада. С медленной неотвратимостью силы оставляли меня, и я более не мог противостоять напору воды. И когда я уже почти был готов к тому, что разобьюсь о камни внизу, в яркой вспышке света мне предстала знакомая формула принципа гидравлики, по которой давление движущейся жидкости пропорционально площади, которая ей противостоит, и я автоматически повернулся на левый бок. Как по волшебству, давление уменьшилось, и мне стало относительно легко выдерживать силу течения. Но опасность все еще существовала.
Я знал, что вскоре меня понесет вниз, т.к. помощи мне ожидать было не от кого, даже если бы я и привлек чье-то внимание, было уже слишком поздно. Сейчас я одинаково владею обеими руками, но тогда я был левшой, и моя правая рука совсем ослабла. Из-за этого я не мог рискнуть повернуться на другую сторону, чтобы отдохнуть, и мне ничего не оставалось, как, отталкиваясь руками от плотины, медленно продвигаться вдоль нее. Я должен был изменить направление и двигаться в обратную сторону от мельницы, к которой был обращен лицом, так как там было глубже и течение сильнее. Это было долгое и мучительное испытание, и я был на грани гибели в конце, где у берега дамба понижалась. Мне удалось из последних сил преодолеть и эту преграду, и я упал, потеряв сознание, когда оказался на берегу, где меня и нашли. Я содрал почти всю кожу с левого бока и несколько недель пролежал в лихорадке, пока не спала температура, и я поправился. Это всего два из многих примеров, но и этого достаточно, чтобы показать, что если бы не мой инстинкт изобретателя, то некому было бы рассказывать вам эти истории. Люди, у которых я вызывал интерес, часто спрашивали, как и когда я начал изобретать. Я могу ответить на этот вопрос, опираясь только на мои нынешние воспоминания, в свете которых первая памятная попытка была довольно претенциозна, поскольку она включала изобретение прибора и метода. Что касается прибора, у меня были предшественники, но метод оказался оригинальным. А вышло это так. У одного из моих товарищей по детским играм появились настоящая удочка с крючком и рыболовные снасти; это взбудоражило всю деревню, и на другой день все бросились ловить лягушек. Кроме меня, оставшегося дома, потому что я был в ссоре с этим мальчиком. Я никогда раньше не видел настоящего крючка и представлял себе, что это что-то необыкновенное, обладающее особыми свойствами, и был в отчаянии, что не в компании со всеми ребятами. И во мне возникла некая потребность действовать. Я каким-то образом раздобыл кусок мягкой стальной проволоки, заострил конец, расплющивая его двумя камнями, согнул его, чтобы придать нужную форму, и привязал к прочной веревке. Затем срезал удилище, набрал наживки и спустился к ручью, где было полно лягушек. Но я не мог поймать ни одной и уже потерял было всякую надежду, но тут решил попробовать поднести пустой крючок к лягушке, сидящей на пеньке, и покачать им перед ее носом. Сначала она замерла, потом выпучила покрасневшие глаза, начала раздуваться и, став в два раза больше, злобно набросилась на крючок. Я немедленно подсек ее. И повторял то же самое много раз, и мой метод оказался безотказным. Когда мои товарищи, ничего не поймавшие, несмотря на свое прекрасное снаряжение, подошли ко мне, они просто позеленели от зависти. Долгое время я хранил свой секрет и наслаждался монополией, но, в конце концов, смилостивился перед Рождеством. Каждый мальчик мог теперь проделывать то же самое, и следующее лето для лягушек стало просто катастрофой. В своей следующей попытке, мне кажется, я действовал, подчиняясь первому инстинктивному импульсу, что впоследствии стало моей преобладающей идеей — освоить энергию природы для нужд человека. Моим первым объектом использования стали майские жуки, или июньские, как их называют в Америке, где их такое бесчисленное множество, что они стали настоящим бедствием для страны. Иногда ветки деревьев даже ломались под их тяжестью. Кусты казались из-за них черными. Я привязывал четырех жуков к крестовине, насаженной на тонкий шпиндель, и она вращалась, передавая движение большому диску. Таким образом извлекалась значительная «энергия». Эти труженики работали прекрасно — стоило их запустить, и они кружились час за часом, и чем жарче было, тем усерднее они трудились. И так продолжалось, пока не появился странный мальчик. Он был сыном отставного офицера австрийской армии. Этот мальчишка ел майских жуков живьем и наслаждался так, словно то были первоклассные устрицы. Сцена была столь отвратительной, что она завершила мои начинания в этой многообещающей области и произвела на меня такое впечатление, что с тех пор я не в состоянии дотронуться не только до майского жука, но и до любого насекомого. После этого, как мне помнится, я принялся разбирать и собирать часы моего деда. Первая операция всегда проходила успешно, но вторая частенько заканчивалась неудачей. Кончилось это тем, что дед запретил мне трогать его часы, и в настолько неделикатной форме, что мне понадобилось целых тридцать лет, чтобы снова разобрать часы. Немного времени спустя я занялся изготовлением пневматического, так сказать, ружья, которое состояло из полой трубки, поршня и двух пеньковых затычек. Чтобы произвести выстрел, конец поршня следовало прижать к животу, а трубку быстро оттянуть назад двумя руками. Воздух между двумя затычками сжимался и поднимался до высокой температуры, и одна из затычек вылетала с громким хлопком. Успех зависел от удачи при поисках трубки — с суживающимся концом и подходящим отверстием — среди обычных прямых, что можно было найти в нашем саду. Ружье получилось очень хорошее, и я успешно им пользовался, но одновременно в доме появились выбитые стекла, и моя деятельность была прекращена отнюдь не безболезненным образом. Если мне не изменяет память, после этого я начал вырезать сабли из подходящих кусков мебели, которую я мог раздобыть без труда. В то время я был увлечен сербской народной поэзией и восхищался подвигами героев. Я мог часами сражаться с моими врагами в обличье кукурузных стеблей, что привело не только к уничтожению части посевов, но и к нескольким трепкам, полученным от моей матери. Более того, это наказание было отнюдь не формальным, но вполне чувствительным. Все это и многое другое произошло до того, как мне исполнилось шесть лет и я проучился в первом классе начальной школы в деревне Смиляны, где жила наша семья.
Затем мы переехали в ближайший городок Госпик. Эта перемена места жительства стала для меня просто бедствием. Я не мог пережить, что пришлось расстаться с нашими голубями, цыплятами и овцами и с нашей великолепной стаей гусей, которая часто по утрам взмывала к облакам утром, а на закате возвращалась с мест кормления в таком совершенном боевом порядке, рядами, что могла бы посрамить эскадрилью лучших современных авиаторов. В нашем новом доме я был узником, наблюдающим за незнакомыми людьми сквозь зашторенные окна. Я был так застенчив, что скорее бы оказался лицом к лицу с рычащим львом, чем с одним из прогуливающихся щеголей. Но самая страшная пытка была в воскресенье, когда я должен был приодеться и идти в церковь. Там со мной произошел несчастный случай, от одного воспоминании о котором, даже многие годы спустя, у меня стынет в жилах кровь. Это было моим вторым приключением в церкви. Незадолго до этого я оказался на труднодоступной горе запертым на ночь в старой часовне, которую посещали раз в году. Это был ужасный случай, но второе приключение было еще хуже. В городе жила богатая дама, неплохая женщина, но с претензиями, и в церковь она приходила разодетая, в туалете с длиннющим шлейфом и со слугами. Однажды, в воскресенье, когда я только отзвонил на колокольне и мчался по лестнице вниз, я нечаянно прыгнул на шлейф этой гранд-дамы, которая в этот момент выходила из церкви. Шлейф оторвался со звуком, который для меня прозвучал как ружейный залп необученных рекрутов. Мой отец был вне себя от гнева. Он слегка ударил меня по щеке, и это было единственное телесное наказание, которому он когда-либо подвергал меня, но я до сих пор почти чувствую это. Мое замешательство и смятение, последовавшие в результате, не поддаются описанию. Я фактически подвергся остракизму, и это продолжалось до тех пор, пока не случилось нечто, что вернуло мне доброе отношение общества. Молодой предприимчивый торговец организовал пожарную часть. Купили новую пожарную машину, снабдили команду униформой и обучали ее для службы и проведения парадов. Машину красиво раскрасили в красный и черный цвета. В один из летних дней предстояло официальное испытание, и машину переправили к реке. Все население пришло полюбоваться великолепным зрелищем. Когда все речи и церемонии были закончены, была дана команда качать насос, но из брандспойта не появилось ни капли воды. Преподаватели и эксперты пытались понять, в чем дело, но тщетно. Провал был полный, и тогда появился я. О том, как устроен механизм, я не имел ни малейшего представления и почти ничего не знал о давлении, но инстиктивно я нащупал в воде водозаборник и обнаружил, что он пустой. Когда я забрался в воду и расправил шланг, вода хлынула с таким напором, что пострадало немало праздничных нарядов. Архимед, бегущий обнаженным по улицам Сиракуз и кричащий изо всех сил «Эврика!», не произвел большего впечатления, чем я. Меня несли на плечах, и я был героем дня. После того как мы обосновались в городе, я начал посещать четырехлетний курс в так называемой средней школе для подготовки к поступлению в колледж или в реальное училище. И в этот период мои мальчишеские выдумки и подвиги, равно как и неприятности, продолжались. Наряду с другими достижениями я добился уникального звания чемпиона по ловле ворон в округе. Мой метод ловли был удивительно прост. Я шел в лес, прятался в кустах и подражал птичьим выкликам. Обычно несколько птичьих голосов отвечали мне, и вскоре ворона уже порхала в зарослях кустарника рядом со мной. После этого все, что мне нужно было сделать, это бросить кусок картона, чтобы отвлечь ее внимание, прыгнуть и схватить до того, как она успеет выбраться из кустарника. Таким образом я мог поймать сколько угодно ворон. Но однажды случилось нечто, что заставило меня уважать их. Я поймал пару отличных птиц и возвращался домой с дружком. Когда мы вышли из леса, налетели тысячи ворон с устрашающим карканьем. Через нескольких минут погони за нами они окружили нас. Для меня это оставалось забавой до тех пор, пока я не получил удар в затылок, который свалил меня с ног. Затем они принялись злобно атаковать меня. Я вынужден был выпустить птиц и с радостью присоединился к другу, который спрятался в пещере. В классе было несколько механических моделей, которые меня интересовали, и мое внимание привлекли водяные турбины. Я сконструировал много таких турбин и получал удовольствие, управляя их работой. Примером того, насколько необыкновенной была моя жизнь, может служить следующее. Мой дядюшка не считал правильным такого рода времяпрепровождение и много раз выказывал мне свое неудовольствие. Я был заворожен описанием Ниагарского водопада, которое прочел в книге, и рисовал в своем воображении большое колесо, вращающееся благодаря силе падающей воды. Я сказал дяде, что поеду в Америку и осуществлю этот проект. Тридцать лет спустя я увидел свою идею реализованной на Ниагаре и поразился непостижимому таинству человеческого мысли. Я мастерил много разных приспособлений и затей, но лучше всего мне удавались арбалеты. При выстреле мои стрелы исчезали из виду и на близком расстоянии пронзали сосновую доску толщиной в один дюйм. Я так часто натягивал лук арбалета, что кожа у меня на животе стала грубой, как у крокодила, и я частенько думаю, что, может быть, благодаря этому упражнению я могу даже теперь переваривать хоть камни. Не могу умолчать о своих забавах с пращой, благодаря которым я устраивал весьма впечатляющие представления на ипподроме. А теперь я расскажу об одном из моих выступлений с этим старинным предметом военного снаряжения, что должно вызвать особое одобрение у доверчивого читателя. Я упражнялся с пращой во время прогулки с моим дядей по берегу реки. Солнце садилось, стайка форелей играла, и время от времени одна из них выпрыгивала из воды, и ее сверкающее тело четко вырисовывалось на фоне скалы. Конечно, любой мальчишка на моем месте при таких удачных обстоятельствах мог попасть камнем в рыбу, но я взял на себя более сложную задачу и подробнейшим образом рассказал дяде, что я собирался сделать. А именно: метнуть вертящийся камень так, чтобы пригвоздить рыбу к скале, разрезав ее пополам. И, едва успев договорить, я сделал это. Дядя почти с ужасом посмотрел на меня и воскликнул: «Чур меня Сатана!» — и несколько дней он со мной не разговаривал. Другие победы, тоже немалые, перед этой меркнут, но я считаю, что могу спокойно почивать на лаврах еще с тысячу лет.