– Сейчас-то хорошо, работать стало легко, – говорил Зигфрид специально для Фридриха, чтобы тому и в самом деле в конторе освоиться побыстрей. – Гусиные перья теперь не надо затачивать. В прошлый год стальные ваш отец привез из Англии, а сейчас и у нас продают их в лавке. И свечу если надобно зажечь, пожалуйста – спички изобрели. А вот раньше!…
– А что было раньше? – спросил Фридрих.
Зигфрид на минуту задумался.
– Раньше на рождество хозяин подарки делал, – сказал Роберт невпопад и полез за платком.
– Раньше тоже было хорошо, – проговорил Зигфрид. – Но и сейчас неплохо, зачем жаловаться. А главное, я рад, что контора вашему отцу досталась, а не другим братьям. В вашем-то отце сразу хозяин чувствуется, и я к нему привык.
В один из первых дней зашел по делам конторщик из другой фирмы. Он весело улыбнулся всем, и уже тогда Фридрих отметил необычайную живость его лица. У конторщика была светловатая голландская бородка, лет ему Фридрих дал двадцать семь – тридцать.
Они поговорили негромко с Зигфридом, а потом конторщик пошел назад. На улице, под самыми окнами, он встретился с двумя молодыми купчиками.
– О, господин Фрейлиграт, какая неожиданная встреча! – обрадовались купчики. – У вас отличное вино, мы как раз говорим об этом. А ваши стихи, рассказывают, напечатаны сегодня в литературном листке. Мы обязательно зайдем к вам сегодня вечером, сыграем партию в карты и уж в этот-то раз выпьем на брудершафт!
– Да-да, господа, с удовольствием. Но не сегодня, господа. Сегодня я занят, как-нибудь позже, – ответил конторщик.
– В затруднительное положение попал старик Эйнер с этим Фрейлигратом. Откуда он знал, что тот печатает стихи во всех газетах, когда нанимал его на работу, – проговорил Зигфрид. – Теперь Эйнеру проходу нет от любопытствующих вопросов, но говорят, Фрейлиграт на удивление аккуратный работник, и с этой стороны у старика претензий к нему нет.
«Так это был сам Фердинанд Фрейлиграт! – подумал Фридрих. – Сам Фрейлиграт заходил к нам в контору как обыкновенный служащий. И если даже он совмещает поэзию с коммерцией, то и я тоже смогу это сделать».
А стихи писались каждый вечер, потом появились рассказы. Первым был «Рассказ о морских разбойниках», о корсарах-греках, которые сражались с турецкими завоевателями. В то время газеты еще продолжали писать о борьбе за свободу христиан-греков против мусульман-турок.
И слово «свобода» все чаще произносилось в кружке у братьев Греберов.
Братья твердо решили стать пасторами, но хотели быть пасторами просвещенными, не дремучими невеждами вроде Круммахера.
Фридрих, как и в прошлом году, приходил вечерами к ним, там же был и Бланк. Фридрих читал им стихи, потом кто-нибудь из них садился за клавесин. Все было как в прошлом году, но только они и сами замечали, как выросли за этот год.
Все чаще они говорили о политике.
– Как, вы не слышали, что происходит в Геттингене? – удивлялся Бланк. – Да об этом сейчас пишут все берлинские газеты!
И Бланк принимался рассказывать.
– Король Вильгельм четыре года назад дал государству Ганновера конституцию. И все граждане приняли тогда присягу. В июне он умер, и вместо него сел на трон его брат, Эрнст-Август. Он уже через неделю отменил конституцию, а граждан снова стал называть подданными. Представляете, как там все были потрясены? – спрашивал Бланк у братьев и Фридриха. – Якоб Гримм, тот самый, старший брат – они оба были профессорами в Геттингенском университете, – он так и спросил короля: «Неужели король имеет право отменить присягу, которую люди принесли перед богом?» – вот оно, это место в газете.
И все вырывали газету у Бланка и читали дальше, что сказал Якоб Гримм.
– Так и сказал, что теперь не может смотреть в глаза своим студентам! – удивлялись они.
– Да, и все студенты тоже протестовали против отмены основного закона, – говорил Бланк, прочитавший и другие газеты. – К братьям Гримм присоединились еще пятеро профессоров, и они написали королю протест. – Бланк достал еще одну газету и прочитал: – «Ваш долг – публично заявить, что и впредь будете постоянно следовать присяге, принесенной основному закону государства».
– И такое возможно сказать королю! – удивлялись Греберы.
– Возможно-то возможно. Но Эрнст-Август взял и всех их уволил. А Якоба Гримма даже выслал из королевства.
– А наш король? Может быть, Гриммов пригласят в Берлин? – спрашивали с надеждой Греберы. – Все-таки это самые крупные ученые, у них столько научных трудов написано по истории Германии!
– Наш король родственник Эрнсту-Августу. Как вы думаете, станет он из-за каких-то профессоров подрывать родственные отношения, – объяснял Бланк. – Он же сам преследует демагогов из «Молодой Германии».
– А кто это такие? – теперь спрашивал Фридрих.
– Я точно не знаю, я только слышал вчера, как говорили у отца, что король запретил их тайное общество.
Так прошли осень, зима, весна.
Фридрих уже не только переписывал входящие и исходящие письма в конторские книги. Старый Зигфрид научил его и кое-каким бухгалтерским делам посложнее.
Видимо, Зигфрид все-таки пожаловался отцу на отсутствие усердия у Фридриха. Фридрих научился переписывать письма быстро. Почерк при этом оставался довольно ровным. В освободившиеся часы он читал принесенные с собой книги. Для любой конторы такое было неслыханным!
Отец и сам замечал, что сын без охоты делает все, что увлекало многих коммерсантов.
Другие со страстью проверяли и пересчитывали счета. Фридрих, когда ему это поручали, делал аккуратно, но равнодушно. Другие почли бы за честь участвовать в тех беседах в отцовской гостиной за картами, мечтали о том, чтобы их сюда пригласили. Как-никак, к отцу сходились столпы города. Фридрих же разговаривал с ними без уважения, что могло испортить наладившиеся деловые связи. Или вдруг начинал заговаривать о Шиллере, Байроне, а столпы их не читали и были уверены, что делают правильно, ибо чтение светской литературы они, как и пастор Круммахер, считали занятием богу не угодным.
Чтением книг в конторе Фридрих разлагал привычный порядок. Уже и Роберт стал почитывать после обеда газету, что никуда не годилось.
К середине лета отец решил испробовать иной путь.
Конечно, Вупперталь – место прескучнейшее, он и сам это понимал. Молодому человеку, особенно такому одаренному, как Фридрих, здесь тесно и душно. Ему хочется шири. Жить, скажем, в портовом городе, ганзейском Бремене гораздо интереснее.
В Бремене был друг отца – саксонский консул Лейпольд. Он владел крупной экспортной фирмой, и у него с отцом были кое-какие общие дела. Фирма его сбывала силезское полотно в Америку. В дополнение к полотну шли и другие побочные товары.
«Фридриха должен увлечь размах дела Лейпольда», – подумал отец и написал саксонскому консулу соответствующее письмо.
В двенадцать часов пополудни на соборной площади ганзейского города Бремена выстроился духовой оркестр. Музыкантов было человек двадцать пять, среди них выделялся тамбурмажор с огромными усами. Все они были одеты в яркую форму гвардейцев.
Оркестр ударил марш, и из боковой улицы под командованием офицера четким строевым шагом вышли сорок молодых безусых солдат. Они дошли до середины площади, повернулись лицом к собору и дружно взяли на караул.
В ту же минуту, грохоча по булыжникам, на площадь въехал почтовый дилижанс.
– Отец, вы посмотрите, нас встречает великая ганзейская армия! – смеясь, проговорил Фридрих. Он высунулся из окна и крикнул: – Вольно, господа солдаты! Мы прибыли, можно расходиться!
– Закрой окно и оставь свои шутки, – ответил отец. – Это ежедневный парад. Сейчас ты проследишь, чтобы вещи снесли на постоялый двор, а я навещу консула Лейпольда.
Наконец он был свободен, мог жить сам по себе, без слежки, без подглядываний.
По совету консула Лейпольда отец поселил его в доме у пастора Тревирануса, в комнате на первом этаже.
Стояли жаркие ночи, окна не закрывали, пламя свечи колебалось от уличного легкого ветра. Фридрих сидел в своей комнате перед открытым окном и наслаждался свободой. Он читал все, что попадалось в руки. Чтобы всерьез заниматься литературой, надо знать, что происходит вокруг, о чем думают и спорят гиганты мысли на страницах своих газет.
А Фридрих всерьез решил стать поэтом. Как Фрейлиграт.
У них была похожая жизнь. Оба не закончили выпускного класса гимназии, оба вынужденно занимались коммерцией.
Клаузен много рассказывал Фридриху о Фрейлиграте, он даже познакомил их. Но Фридрих от смущения одеревенел и едва выдавливал слова во время той встречи. Потом пришли на ум и остроумные мысли и веселые шутки, которые наверняка понравились бы поэту. Но больше Фрейлиграт с ним не разговаривал, лишь вежливо здоровался при встрече на улице. О новых стихах же его Фридрих узнавал из газет.
Впереди было бесконечное будущее, и Фридрих знал, что очень скоро в этом будущем появится новый знаменитый поэт – Энгельс.
Отец, прожив в Бремене с неделю и устроив дела сына, уплыл на подвернувшемся торговом судне в Англию. Из Англии он обещал прислать Фридриху особый бритвенный прибор. А пока Фридрих ходил с пухом на подбородке. Пух был и там, где, по его замыслу, должны были расти могучие усы, цвета воронова крыла. Усы Фридрих хотел отрастить давно, чтобы дразнить филистеров.
На второй день после отъезда отца в дом к пастору зашел цирюльник, и пастор предложил молодому пансионеру воспользоваться его услугами. По его словам, вид у Фридриха был ужасный.
Но Фридрих отказался, сославшись на отцовский запрет.
Первые вечера он ходил по улицам, опьяненный свободой большого города.
В Бармене, Эльберфельде за ним постоянно наблюдали десятки глаз. Здесь никто не знал его.
В устье Везера стояло множество больших и малых торговых судов. По набережной бродили моряки и разговаривали на всевозможных языках. «Если ходить сюда каждый день, можно выучить хоть двадцать пять языков», – подумал Фридрих.