лся, мама сказала мне:
— Одевайся быстрее, пойдем смотреть демонстрацию.
А я не хотел идти с ними.
— Быстрей, а то опоздаем. Что ты там копаешься? — спросила мама минут через десять.
Я оделся и вышел.
Федор Матвеевич стоял у зеркала и завязывал галстук.
— Подожди, я тебе помогу, — сказала ему мама.
Я пошел в ванную, открыл кран и стал смотреть на воду, как она льется.
— Ну что ты копаешься? — спросила мама меня снова.
А я не отвечал.
— Коля, только честно: может быть, ты не хочешь идти? — спросил Федор Матвеевич из-за двери.
— Не хочу, — сказал я. — У меня нога болит.
— Что ты еще выдумал! — рассердилась мама. — Быстро пей чай и надевай пальто.
— Подожди, а если он и правда нездоров, — сказал Федор Матвеевич.
Я молчал.
— У тебя на самом деле болит нога? — спросила мама.
— Да.
— А что у тебя болит в ноге?
Я не знал, как ответить, подумал и сказал:
— Вся нога.
— Пусть он останется, Маша, если хочет быть дома. Зачем ему навязывать наши желания. Мы пошли, Коля! — сказал он через пять минут. — А захочешь погулять, возвращайся к обеду, к двум часам. Правильно, Маша?
— Правильно, — сказала мама.
И они ушли.
По радио передавали праздничную музыку, а у меня было грустное настроение, как всю эту осень. И читать не хотелось, хоть мне и дали наконец в библиотеке «Таинственный остров».
Я посидел на диване, потом оделся и вышел на улицу.
На улице по радио тоже исполнялись веселые песни. И люди все смеялись, радовались, а некоторые даже плясали.
Я шел между ними, они меня иногда толкали, я шел один и все думал о том, как теперь буду жить вот так в одиночестве. И никто мне не нужен. Папа будет жить в Москве, мама — с Федором Матвеевичем, а я — один.
И в классе тоже буду молчаливым и мрачным. А про себя, внутри, я буду придумывать какое-нибудь великое открытие. И однажды в газетах про это открытие напечатают.
«А мы-то бросили его в одиночестве, — скажут все, — он из-за нас был таким несчастным. И на него никто не обращал внимания. А он, оказывается, сделал великое открытие».
В обед я тоже молчал, даже «да» и «нет» не говорил, только кивал головой. А сразу после обеда ушел в свою комнату и лег на диван.
Тут ко мне постучал Федор Матвеевич.
— Можно к тебе, Коля?
Я молчал, но он все равно вошел.
— Ты мне разрешишь посидеть тут на стуле? А ты сам лежи, не вставай.
Он так полчаса, наверно, сидел около меня, а потом сказал:
— Ты, Коля, правильно переживаешь, и я тебя понимаю. Я только хочу тебе сказать, как человек человеку… Ты меня слушаешь?… — Я кивнул. — Отца я тебе конечно не заменю. Это невозможно — отца заменять — и ни к чему. Ты правильно сделал, что повесил фотографию отца над столом. Ты им гордись и люби его. А я тебе постараюсь быть другом, если ты согласен.
Он посидел еще в моей комнате, а потом вышел.
Вечером за чаем он спросил:
— Ты сможешь поехать со мной завтра к нашему катеру? Надо его укрыть на зиму. Тут нужна твоя помощь.
— Смогу, — ответил я.
Утром Федор Матвеевич взял ящичек гвоздей, моток проволоки, брезент.
Я тоже нес в рюкзаке кусок брезента.
Мама дала нам термос и бутерброды, и мы поехали к катеру.
Сначала мы расстелили брезент и посмотрели, как лучше накрыть им катер.
Дул ветер, и мы со всех сторон нагружали брезент кирпичами, чтобы он не улетел.
Потом Федор Матвеевич стал загибать его вниз и прибивать к борту катера, а я держал обеими руками и натягивал изо всех сил, так что даже руки быстро уставали.
Мы долго работали и несколько раз отдыхали. Иногда брезент вырывался у меня из рук, но я успевал придавить его ногой.
Потом мы пили горячий чай из термоса.
Потом снова работали.
И как раз когда все кончили, приехала мама.
Наш катер стоял уже весь укутанный. И мог не бояться ни дождей, ни морозов.
— А весной мы его снова распеленаем, — сказал Федор Матвеевич, — покрасим голубой краской, проведем красную ватерлинию, утеплим каюту, приладим двигатель и отправимся в плавание.
Моих первоклассников приняли в октябрята.
И теперь они носят звездочки. Те самые, которые мы с Галей Кругляк купили.
— Смотри, у них самые красивые звездочки в классе, — говорила мне Галя несколько раз.
А сегодня, когда я шел в школу, я увидел, что мои октябрята тащат огромную картонную коробку. Они еле-еле несли ее и громко пыхтели. Это были те самые, которые хотели стать главными и даже слегка подрались.
Всю неделю в нашей школе собирали макулатуру, и у моих октябрят коробка была полна газет и каких-то драных книг.
— Давайте я вам донесу, — сказал я и взял их коробку.
Они сразу обрадовались и побежали вприпрыжку рядом.
Мы обогнали других первоклассников, и мои октябрята хвастали:
— Видели, какой у нас вожатый? Он одной рукой тяжести таскает!
— Коля, а ты десять килограмм поднимешь? — спросил тощий октябренок.
— Да он сорок может поднять, — сказал рослый, у которого фамилия была Арьев.
И хотя я знал, что сорок и не поднять мне, но молчал и гордо шел с их макулатурой.
Глава пятая
Я уже четыре дня ходил до школы вместе с Федором Матвеевичем.
— На утреннюю прогулку — шагом марш! — командовал он самому себе, брал у мамы бидон для молока, сетку, и мы вместе выходили из дома.
Он меня провожал, а потом отправлялся в магазин за продуктами. Всю неделю он работал во вторую смену.
— А в следующую неделю я вас буду провожать до автобуса, — сказал я ему.
— Если не проспишь, — ответил он и засмеялся. — Ух, как я любил в твоем возрасте поспать, только редко удавалось.
Мы с ним специально пораньше вышли, чтоб не торопиться и поразговаривать, и вдруг он остановился около высоких деревьев, задрал голову.
— Ты посмотри, Коля, чижики! На нашу улицу чижи прилетели!
Я раньше в городе никогда не обращал внимания на птиц. А если и смотрел, то думал, что все они или воробьи, или синицы, или вороны.
— Послушай, как они веселятся! — радовался Федор Матвеевич. — Самые дружные птички — это чижики. На старой моей улице я их никогда не видел, а к вам — прилетают.
Я посмотрел на птиц. Они прыгали по веткам и громко пели. И правда, песни у них были совсем не воробьиные.
— Чижика мы могли бы держать и дома, за ним просто ухаживать, — сказал Федор Матвеевич, когда мы пошли дальше.
— А давайте купим, — предложил я.
— Что ты, Коля, покупать я не буду. Это только канареек покупают, потому что они не водятся у нас в диком виде. А певчую птицу надо самому выбрать в лесу по песне, по характеру или по красоте. Хочешь, поедем в лес?
— Конечно, хочу! — сказал я.
— Давай съездим на воскресенье, если не будет мороза. Я знаю еловый лес, там в теплые зимы всегда живут чижики. А то я тебе сколько уж рассказывал, а так ни разу и не показал.
— И он у меня будет жить?
— Обязательно будет. А как он поет! Какой он веселый! Сам увидишь, — сказал Федор Матвеевич. — Только бы мама тебя отпустила.
Когда с человеком дружишь, встречаешь его каждый день. А уж раз-то в неделю — обязательно.
Сейчас мы со Светой поссорились, и я за месяц видел ее только два раза.
Мы шли по улице в разные стороны. Если бы она поздоровалась или бы сама ко мне подошла, я бы с ней сразу заговорил. Но она проходила, глядя в сторону, и я тоже на нее старался не смотреть.
И вдруг она к нам прибежала домой. Когда я открыл дверь и увидел ее, то удивился, даже не отошел от двери.
У нее было такое лицо, как будто она меня не видит и пришла совсем не ко мне.
— Федор Матвеевич дома? — спросила она.
Я опять удивился и ответил:
— Дома.
— Я к Федору Матвеевичу.
Федор Матвеевич в это время заряжал фотопленку в ванной.
— Света? — крикнул он оттуда. — Раздевайся, Светочка, давно я тебя не видел.
— Федор Матвеевич, у нас Барри заболел, — сказала Света.
Она пальто не снимала, только подошла к двери в ванную.
— Сейчас я выйду, — отозвался Федор Матвеевич.
— А чем заболел? — спросил я.
— Не знаю. Папа в Тюмени, а мама поехала на дачу, меня одну оставила.
— Нос у него горячий? — спросил Федор Матвеевич все еще из ванной.
— Очень горячий. И он не ест, лежит на подстилке и на улицу не хочет.
— Понимаешь, в птичьих болезнях я кое-что знаю, а собачьи — не очень. Сейчас я позвоню другу.
Федор Матвеевич вышел из ванной и сразу встал у телефона.
— Знаю, что они чумой болеют, а какие признаки у этой чумы — дело для меня темное. А может, он просто поел что-нибудь на улице.
— Он на улице никогда не ест, ему Светин отец запрещает. Это называется «отказ от корма», — сказал я.
— Ну конечно, он ведь — служебная собака, — поправился Федор Матвеевич.
— Может, «скорую помощь» вызвать, для животных? Папа оставлял телефон, только я не знаю, куда он делся.
— Сейчас все сделаем. Сначала позвоним другу — если он свободен, то можно не переживать. Он у меня тоже птичник, а сам работает ветеринарным доктором. Только бы застать его дома.
Федор Матвеевич набрал номер и сразу обрадовался:
— Застал!.. Игорь, — начал говорить он другу, — Игорек, у тебя мотоцикл на ходу?… Ну, слава богу. Игорек, подъедь ко мне. Пожалуйста, у нас тут у друзей заболела собака… Да нет, не у меня, откуда у меня собака, у друзей, я говорю. — Он послушал, что ему говорил товарищ. — Редкой породы, сенбернарыч… И девочка дома одна, плачет.
Я посмотрел на Свету — она и в самом деле собиралась плакать.
— Ну, спасибо. Сейчас мы тебя встретим… Едет, — сказал Федор Матвеевич и положил трубку, — минут через двадцать пять встретим.
Мы оделись, оставили маме записку, где мы, и вышли на улицу.