Солнце так сильно стало греть, что я даже вспотел, пока шел к озеру. У воды я поправил паруса на кораблях и пустил их вдоль берега. Они сначала стояли, покачивались, а потом дунул ветер, и они помчались совершенно прямо, не зарываясь носом, потому что я им точно сделал руль.
«Смешно, месяц назад я здесь катался на санках с горки, а сейчас корабли пускаю», — подумал я.
И только я так подумал, как увидел ту самую девочку, с которой катался.
Я сразу отогнал корабли от берега, и они у меня снова поплыли прямо и стремительно.
А я нагнулся над водой и следил за ними пристальным взглядом.
«Ну и корабли мои, корабли! Самые лучшие корабли!» — думал я. И не оглядывался на девочку. Сейчас она сама подойдет и посмотрит, как ходят по озеру мои корабли. «Надо им флаги сделать. А еще — один будет пиратским и станет на них нападать».
Вдруг сзади меня кто-то затопал, запыхтел и несильно ткнул в спину.
Я схватился рукой за скользкую землю, другой рукой тоже схватился, а тот снова ткнул меня в спину, так же несильно, но я уже падал в воду.
В первый момент я не испугался, а только подумал, что как стыдно перед девочкой.
Я сразу замахал ногами и руками и встал на корточки, потому что у берега было неглубоко. Но тут холодная вода сжала мне горло, и лицо, и все тело, и я, как дикое животное, стал мычать:
— Аэ, аэ, аэ.
А девочка кричала:
— Фу, Барри! Барри! Фу! Он упал, папа!
И я увидел такую огромную собаку, каких в жизни никогда не видел.
И еще сообразил, как мне попадет от мамы за то, что я упал в воду. И ведь это никак не скроешь: вся моя одежда мокрая.
Вдруг ко мне подскочил человек, схватил за руку, больно дернул и выбросил меня на берег.
Девочка стояла рядом и плакала. Собака тоже была рядом и лакала воду из озера.
— Он, честное слово, нечаянно, — плакала девочка. — Он только понюхал, и все.
А я сел на мокрую землю, вдруг затрясся, застучал зубами и никак не мог остановиться.
— Не ушибся? — спросил человек и нагнулся ко мне. — Ты далеко живешь? Дома есть кто-нибудь?
— Папа, он близко, он близко живет! — заговорила девочка.
А я хотел сказать, что нет, не близко, а далеко, но зубы так у меня стучали, что я ничего не мог сказать, а только замотал головой, поднялся, поскользнулся и снова чуть не упал.
Человек стал снимать свое пальто, потом накинул вдруг его на меня, схватил меня на руки, как ребенка, и сказал:
— Ты веди Барри, я его понесу к нам, там разберемся.
— Там корабли! Мои корабли! — вспомнил я.
— Какие еще корабли? — Он посмотрел на воду. — Сейчас главное — спасать не флот, а самого адмирала.
Он бежал по парку, громко пыхтя, и нес меня.
Один раз он сказал:
— Ну и тяжелый ты вырос!
А я старался не смотреть ни на кого, потому что на нас-то уж все смотрели.
Он перебежал через улицу, вбежал в свой дом, и девочка бежала за нами, а еще рядом неслась огромная собака.
Он открыл квартиру, положил меня на пол в прихожую и сказал:
— Раздевайся быстро, а я включу горячую воду в ванне.
Я стал снимать его пальто. Вокруг меня сразу натекла большая лужа, и я не знал, куда мокрую свою одежду класть — ведь не в лужу.
— Все, все снимай — и ботинки, и носки! — крикнул отец девочки из ванны.
Тут в квартиру вошла и девочка с собакой.
Мы с девочкой друг на друга не смотрели.
А собака сразу начала меня нюхать, ткнулась носом мне в щеку.
— Готов? — спросил девочкин отец. — Сейчас заодно и помоешься. — И он засмеялся.
Я все еще стучал зубами, хоть и не так сильно, и уже давно стоял на полу.
— Пошли.
И он повел меня в ванну.
— Я домой лучше, — сказал я.
Но он не ответил.
Вода была такая горячая, что я отдернул ногу.
— Это только кажется, что она горячая, ты не бойся. Видишь, я спокойно держу свою руку, — стал уговаривать отец девочки. — Тебе сейчас обязательно надо распариться.
Наконец я залез в ванну весь, подрожал еще минутку, а потом стало жарко, я лежал просто так и не двигался.
— Полежи, отмокни, отогрейся немного, — сказал отец девочки. — Я пойду сушить твою одежду.
Я сидел в ванне полчаса или час, иногда добавляя горячую воду.
А потом отец девочки вошел и сказал смущенным голосом:
— Понимаешь, у нас мальчиковой одежды нет… Прямо не знаю, в чем тебя выпустить в комнату. Может быть, ты Светино фланелевое платье наденешь?
Я на такие слова даже ничего не ответил. Потому что в ванне мне сидеть уже надоело и не занимать же весь день ванну у людей. А с другой стороны, девчачьи колготки, сидеть в платье тоже стыдно.
— Я домой пойду, — сказал я.
— Пойдешь, — согласился Светин отец. — Высохнет одежда — и пойдешь. Ты вот что, — сказал он, — давай будем играть в маскарад. Я тебе сейчас принесу маскарадный костюм; Красной Шапочкой будешь? Света будет Бабушкой, а я — Волком.
Он сходил в комнату, принес мне фланелевое платье, тапки и настоящую красную шапочку.
— Вытирайся и выходи играть.
Но я еще долго сидел так, в полотенце, не надевая платья, потом надел и стоял за дверью, а потом уж Светин отец застучал и сказал:
— Красная Шапочка, мы забыли с тобой познакомиться. Меня зовут Степан Константинович, мою дочь — Света, собаку — Барри. А тебя как?
— Коля, — сказал я из-за двери.
— Красная Шапочка по имени Коля, вылезай быстрей, тебя Бабушка ждет и Серый Волк с другом Барри под кустом подкарауливают.
Я вышел из ванны, но игра у нас как-то не очень получилась.
Из-под платья у меня торчали ноги в колготках. Я топал тапочками в прихожей и боялся войти в комнату, где сидела Света.
А Света вдруг закричала:
— Папа, передача! Мы про передачу забыли!
И включила телевизор.
— Да ну ее, — сказал папа, — надоела мне эта передача.
И в то же время какой-то голос стал читать стихи для малышей, экран засветился, и я увидел на экране Светиного отца.
Я сначала не поверил — думал, похожий человек, потому что Светин отец стоял рядом со мной и тоже смотрел на экран. Но тут Света сказала:
— Голос сначала не твой, а потом — твой.
Светин отец на экране прочитал стихи и сел около столика. К нему повернулся диктор и сказал:
— А теперь расскажите нашим юным телезрителям, девочкам и мальчикам, как вы стали художником, почему вы начали иллюстрировать для них книжки.
Это в телевизоре.
А в комнате Светин отец сел на диван и сказал:
— Сейчас будет это неприятное место. Надо было как-то иначе тогда сказать. И рисунок получился слабый.
— Я был таким же, как все мальчишки. Любил подраться и поозорничать, у меня был самый громкий в классе голос, и его, наверно, не очень любили учителя, потому что подавал я его во время чужих ответов, — говорил Светин отец с экрана. — Но однажды, лет в двенадцать, я увидел девочку в окне уходящего поезда, и хоть я никогда ее больше не встретил, но повсюду я стал рисовать ее лицо… Рисунок выглядел примерно так… — И Светин отец провел три линии на бумаге.
Получилось лицо. Хороший рисунок, всего из трех линий, а уже красивое лицо. Мне бы так никогда не нарисовать.
— Садись на диван, — сказал мне Степан Константинович. — По телевизору не выступал?
— Нет.
— Будешь выступать, узнаешь. Вроде бы нормальный человек, а как наведут на тебя камеру, сразу и руки чужие, и голос не свой. Вон какой я там деревянный.
— Не деревянный, а нормальный, — сказала Света.
Степан Константинович сходил на кухню — проверить, как сохнут мои брюки. А Света проговорила:
— Мой папа не только книжки иллюстрирует, а еще и картины пишет. Зато я рисовать совсем не умею.
Я посмотрел на шкаф и увидел там за стеклом много книг.
— Это все папа иллюстрировал, — подтвердила Света.
Две из них я читал и хорошо помнил рисунки, потому что они мне понравились. Одна у меня даже дома была.
После выступления Степана Константиновича передавали кино. Мы посмотрели половину фильма и стали пить чай с вкусными сухарями и с медом.
А потом мои брюки высохли, и Степан Константинович сказал:
— Ну, дети, давно пора за уроки. Сейчас я тебя провожу, а то родители твои уже переволновались. Надо было им позвонить, да я с расстройства забыл. Мама поздно приходит?
— Она сейчас как раз придет. А так дома никого нет.
— А папа? — спросила Света.
— Ну мало ли где могут быть папы, — сказал Степан Константинович.
— Папа в Москве. Он изобретатель и сейчас павильон готовит на выставке. Ему, может быть, Государственную премию дадут.
— Ого, — сказал Степан Константинович, — с кем мы познакомились.
Я наконец переоделся в свою одежду. Она была теплой и жесткой.
— Пальто, конечно, не высохло, но ты пойдешь в моей куртке. Барри! — крикнул Степан Константинович.
И огромная собака сразу прибежала из боковой комнаты.
— Это какая порода? — спросил я.
— Это сенбернар, самая большая порода в мире, — сказала Света. — Папа его из Москвы привез.
Мы вышли на улицу. Было уже почти темно. Барри сразу залаял страшным басом.
— Тихо! — сказал ему Степан Константинович.
И Барри замолчал.
— А у тебя тоже есть собака? — спросила Света.
— Нет, — сказал я.
И стало мне грустно.
Мы подошли к дому, а с другой стороны появилась моя мама.
— Что случилось? — спросила она сразу.
— Ничего, ничего не пугайтесь, — стал успокаивать Степан Константинович, — одежда уже высохла. Просто ваш сын нечаянно искупался. Его столкнул вот этот наш гиппопотам. — И он показал на Барри. — Но мы его попарили в ванне, напоили чаем с медом, думаю, что не заболеет.
Я встретил Свету. Она сама подошла ко мне.
— Здравствуй, — сказал я, — а где ваша собака?
— Барри на даче, вместе с папой. Папа там пишет новую картину к выставке.
— А мама у тебя тоже есть?
— Конечно, есть, — Света даже удивилась. — Она в тот день была на даче, а папа — в городе.