— Ну, как? — обратился он к Звягину, — вижу измазаны углем, значит из штольни! Расскажите-ка впечатление свежего человека...
Плотно уселся на стул и щелкнул портсигаром.
— Чорт побери! — подумал Звягин, — моя осторожность!
На него смотрели и ждали. Кунцов с беспокойством, Вильсон приветливо, словно ободряя. Звягин вдруг разозлился и даже покраснел. Ему показалось ужасно позорным смалодушничать и он начал повторять доклад. Чем дальше, тем тверже, а под конец вдохновился и сказал напрямик:
— Можно начать!
— Браво! — крикнул Вильсон, а Кунцов передернулся и побледнел.
— Вот и нажил дружка, — опомнился Звягин.
— Нет! — не сдавался Кунцов, нажимая кнопку звонка. — Позовите Фролова, пусть он доложит о состоянии программы!
Вошел Фролов, коренастый юноша с простодушными, но упрямыми глазами. Он ведал эксплоатацией, недавно окончил вуз и уже проявил себя обещающим инженером.
С мальчишеских лет за все брался горячо и упрямо доводил начатое до конца. Отец Фролова, монтер-электрик, хотел было приучить его к своему ремеслу. Но Фролов объявил:
— Сделаюсь горным инженером!
И сделался.
Собрался треугольник. Предшахткома сел у окна, а секретарь парткомитета, с татарским лицом и кофейного цвета живыми глазами, грелся у печки.
Вильсон поманил Фролова и подчеркнуто громко спросил:
— Если мы послезавтра начнем реконструкцию, что случится с вашей программой?
Все так и вздрогнули. Вопрос ударил в больное место.
У Фролова раздулись ноздри.
— Бели будем большевиками, — крикнул он, — то спасем программу! И, жестикулируя и повышая голос, стал пояснять свой расчет.
— Вот представьте, закрылась штольня. Пути сняты и добыча прервана. На четвертые сутки рельсы доходят до первого штрека. Мы опять оживаем и уголь идет на-гора. На шестые сутки вступают дальние штреки и штольня работает целиком!
— А программа? — вмешался Кунцов, — как покроется пятидневный простой?
— Первым штреком!
— За двое суток?
— Каждые двадцать четыре часа штрек должен выдать две с половиной суточных нормы всей штольни!
— Безумие! — не сдержался Кунцов.
Вильсон сейчас же спросил:
— А что для этого нужно?
— Механизацию. Увеличить количество динамита и дать электрическую сверловку. А самое главное — мы изменим систему работы. Вы не видели этой системы! — гневно топнул Фролов на ироническую усмешку Кунцова.
— А потом открыть закрещенную лаву!
— Ого! — даже привскочил Кунцов.
— Четвертую лаву! — повторило собрание и все переглянулись.
Фролов стоял в середине, сверкал глазами и мятая фуражка его съехала на затылок.
Если в шахте какой-нибудь вход накрест забит досками, это означает опасность. Никто не должен туда итти — это первое правило в шахтах.
Настроение создалось напряженное. Звягин сидел, сжимая ручку кресла. Вильсон взглянул на всех и резко сказал:
— Реконструкция решена! Уже послана телеграмма тресту!
— И отлично! — крикнул секретарь парткома Шафтудинов.
Настроение разрядилось сразу. Мелькнули улыбки, а Кунцов мешковато обвис за своим столом.
Голос Вильсона сделался ласковым, он смотрел на каждого веселыми глазами и говорил:
— Понимаю, что может сорваться программа. Но, товарищи, это дело ваших людей, вашей чести, вашей звезды, наконец! Переустройство главнее — его требует завод!
— Четвертая лава! — выскочил Фролов. — Вот непременное условие!
Кунцов поднялся. Щеки его тряслись, по лицу проступили пятна.
— Я закрыл четвертую лаву, — глухо заговорил он, — я хочу удержать от беды и протестую против предложения Фролова!
В глазах его показалась и ненависть, и мольба.
— Михал Михалыч, — попробовал помирить их Вильсон, — мы ценим ваши советы. Но давайте проверим! Единственный выход в четвертой лаве. Создадимте комиссию из вас, из Фролова и шахтного геолога. Пусть примет участие Роговицкий, старый горняк. Все осмотрите и завтра скажите последнее слово!
— Геолога! — вспыхнул Звягин. — Я увижу Марину!
Разведка, где работали геологи, находилась вне шахт и высылала своих консультантов по надобности.
Звягин опять позабыл об угрозе последних дней и пожалел, что не входит в комиссию.
Совещание кончилось.
— В добрый час! — сказал Вильсон, вставая, — послезавтра начнем! — и ободрил омрачившегося Кунцова. — Вам нехватало проходчика, инженера — вот он, — и указал на Звягина.
Звягин почесал затылок и подумал, что совершенно не выдержал своей роли.
Удрученный и сгорбленный, вошел Кунцов в квершлаг.
Это была подземная галлерея, более километра длиной. Она начиналась от устья штольни и внедрилась в гору, поперек просекая угольные пласты. Редкие желтые лампочки уходили в черную даль, под ногами хлюпала лужа и тускло блестели рельсы откаточных путей.
Кунцов горбился, точно вся тяжесть прожитых сорока пяти лет нажала сейчас на его плечи.
— Реконструкция! — говорил он сквозь зубы и от этого слова делалось холодно. Вот уж полгода, как с разных сторон и на разные манеры звучало оно. Угрожало опасными осложнениями на его дороге.
Путь же Кунцова был прост — сделаться главным инженером Центральной штольни.
Этого он добивался упорно, не даром настойчивость унаследовал от отца — фартового приискателя. Горное дело и шахты с детства были знакомы Кунцову и он их любил. Но ревниво оценивая каждого человека, не метил ли тот на его облюбованное место, не замышлял ли стать поперек дороги. Поэтому с товарищами по работе он держался на расстоянии.
Инженерством своим Кунцов гордился. Оно целиком заполняло жизнь, а все, что лежало за рамками производства, было ему чужим и неинтересным.
Социализм ему представлялся туманно. Чем-то вроде звездного расстояния, исчисляемого световыми годами. Принимал его, как непостижимый факт. Но Кузбасс с новыми шахтами, грандиозным заводом и все более укреплявшейся, сложной и сытной жизнью ценил конкретно.
Но и тут лишь отдельные элементы строительства была ему доступны. Гигантский скип на шахте, даже блюминг завода — их он технически постигал. От каких же причин выросло целое на пустом, исторически не освоенном месте, этого не старался понять.
Больше всего его беспокоили люди. Они постоянно мешались в дела и на каждом шагу угрожали опередить. Предлог был железный — социалистическое соревнование. В Кунцове оно будило тревогу за служебное положение, а порой представлялось подвохом, направленным лично против него.
Он защищался своим инженерством, суммой опыта и знаний. Но очень боялся того, чего не имел — дерзкого пыла убежденности и таланта.
В пламени их сгорали заученные цифры, правила и порядки, потрясались каноны самого инженерного искусства.
Строить бок-о-бок с людьми, обладавшими этим оружием, было очень невыгодно. Чем сложней предлагалось строительство, тем острей становилась невыгода. Поэтому предстоящая реконструкция испугала Кунцова и он всячески старался ее оттянуть.
Были к этому и особые причины.
Правду сказал Вильсон — штольня ценила советы Кунцова. Но тут замешалось одно необычное обстоятельство.
Кунцов два года работал на руднике. Другие тяготились отдаленностью Березовки и ее глушью. Она была самой юной, только еще возникавшей точкой Кузбасса. Но Кунцов мирился. Хозяйство штольни было несложно. Энтузиазм шахтеров велик и нужно было немногое, чтобы удержать программу, завоевавшую для штольни звезду.
Кунцов сознательно выбрал Березовку. Здесь, в ее захолустьи, легче было продвинуться. В первое время он и действительно оказался выше других, развитей и образованней.
К удивлению многих он взялся за книги и расспросы. Даже рылся в рудничных, никого не интересовавших тогда архивах.
Старики подшучивали над солидным инженерам, державшим себя как студент, а молодежи это нравилось.
В один осенний вечер Кунцов вернулся в свою холостую квартиру необыкновенно взволнованный. Заперся в кабинете и долго сидел над старым чертежом.
Уголь Березовки был известен давно. Еще капиталистическая компания, почуявшая значение Кузбасса, метила на него и несколько лет вела разведку. От документов этой работы уцелели только листки и вот в растрепанной груде отыскался разведочный план того самого места, где стояла сейчас Центральная штольня!
Внимательно просмотрев, Кунцов оборвал заголовок, называющий документ, и сказал, усмехнувшись:
— Доброму вору все впору!
А два указания плана запомнил твердо. Вскоре одно оказало большую услугу всем — и Кунцову, и штольне.
В лаве пропал угольный пласт. Шел спокойно и ровно и вдруг оборвался, сменившись пустой породой. В горном деле такие обрывы — не редкость. Они вызываются геологическими нарушениями в толщах торы. Нарушения разрывают и перемещают пласты угля и обычно в самые напряженные моменты прячут полезные ископаемые.
Так и случилось. Каждая тонна угля была на счету и внезапно вышла из строя целая лава! Управляющий штольней схватился за голову.
— Где искать? Минуты бегут!
Советская разведка Березовки только еще налаживалась.
Вот тогда Михаил Михайлович Кунцов и вспомнил о старом плане. И сыграл большую игру.
— Пустяки! — заявил он, осматривая аварийное место, — гоните сюда просечку!
На него — не геолога и не разведчика — посмотрели с недоверием. Он упрямо переломил его и заставил работать.
— У меня чутье! — приговаривал Кунцов, смеясь и потирая ладони.
Просечка пошла и врезалась прямо в потерянный пласт именно там, где наметил Кунцов, а точнее сказать — старый разведочный план.
Тогда же Марина Замятина, только что кончившая вуз, и прибывшая на Березовку шахтным геологом, с благоговением посмотрела на проницательного инженера. А Кунцов заметил синеву ее глаз и залюбовался стройной девушкой.
Старый план не подвел!
В памятный вечер Кунцова премировали деньгами и патефоном. Он сказал подходящую речь и поблагодарил за честь.
Разгоревшаяся от жары Марина, вместе с другой молодежью, неистово хлопала в ладоши. Кунцов доказал и совет его стал цениться.