оймёшь, чего ожидать-то – весёлого розыгрыша или ножа в спину?
И тут Антон замер – глухой чмокающий звук. То ли из трубы, то ли из-за трубы. И надо бы упасть. Но ведь потом не отстираешься. Антон стал спиной к металлу. На земле – тень. Но ведь солнце в лицо. Тень – расплывчатая, чуть справа. Попытался повернуться – не получается. Спина словно прилипла к трубе – как магнитом припечатало. Теперь точно не отстираешься! И воздух – густой, как в русской бане. Опять чмокнуло.
Он вспомнил, как ругались эксперты. «Что вы мне говорите? Воздух стал гуще и теплее? А давление, радиация, ионизация, скорость ветра… Так же нельзя работать!», – распекал один. А второй ему отвечал: «Ты, как приехал, неделю из домика не вылезаешь, а коэффициент к зарплате идёт, значит, можно…»
Спина застыла – не шевельнуться. Спина – спиной. Но руки свободны. Антон достал пистолет, заслал патрон. Подумал при этом: а на хрена он мне нужен? И зачем вообще здесь оружие? Инструкция! А какой идиот… Да какая разница, какой. Я, человек с оружием дружащий, не понимаю, зачем оно здесь нужно. Не то, что трудно, нет – невозможно определить рамки его применения. Ни в качестве защиты, ни в качестве нападения. Нет здесь ни того, ни другого. И не может быть.
Возня идёт сложная, и надо разбираться, делать что-то. Но без оружия. Так я считаю. А что ствол выхватил – это рефлекс. Но палить в белый свет не собираюсь. Другое дело, если придётся его употребить в личных, так сказать, целях. Не хотелось бы стать безответной жертвой какой-нибудь гадости. Или её, эту гадость, успокоить или себя. Но об этом лучше не думать. Надо будет – употребим.
Тень ушла вправо – объект сверху. Антон попытался оторваться – бесполезно. Опять чмокнуло. Ну, зараза! Прилип. Труба начала вибрировать. По спине – мурашки, в глубине, в мышцах – слабые уколы. Антон почувствовал явную головную боль и мягкое прикосновение к… мозгу.
Через мгновенье тень на земле распалась на лоскуты, и то, что было тенью, закружилось сначала по земле, затем отделилось от поверхности и чёрным вихрем, состоявшим из кусков тьмы, ударило Антона в лицо, как сильный ветер с песком. На мгновенье он увидел свет сквозь рваные клочья и затем почувствовал, что спина более не скована неведомой силой. Всё – отключился магнит. Он сделал шаг вперёд, развернулся и одним прыжком, чуть подстраховавшись рукой, заскочил на злополучную железяку. Никого и ничего. Ну и чёрт с тобой, чмокало-глюкало.
Вдали хорошо виден Город. Сегодня виден. Стоит сам по себе, словно выдавленный из песка, и плюёт на всех. Антон не был допущен на объект. Нет, не так: Город его, как и многих-многих других, не принимал. Лишь некоторым он сделал и, возможно, сделает исключение. Припоминается что-то вроде: Объект, прилегающая к нему территория являются составными частями явления, находящегося на такой стадии технологической мощи, что оно не может быть ликвидировано, блокировано или смягчено никакими земными средствами.
А посему, хочешь – утирай плевок, хочешь сам плюй, хочешь бомбу бросай или на танке прорывайся, результат всегда один – никакой.
Глава 3
Она проползает по руке, перебирается через плечо и тихо пристраивается на спине, между лопатками. В зеркале это хорошо видно. Она неподвижна, и лишь веки время от времени слегка приоткрываются и поясняют: не сплю – задремала, всё вижу, слышу, я тебе мешать не буду, но знай – я здесь. Передвижение её не ощущается. Только увидеть можно: то она на спине, если зеркало есть, то на плече, на груди. С того момента, как она появилась, всё другие герои и участники этого жуткого мультика стали исчезать. Она их прогнала, а, может, просто, извините за натурализм, съела. Может же быть такое? Если прогнала, то где же они прячутся сейчас? Под диваном, за шкафом, под ковром… Стоп: надо проверить под ковром. Как она относится к этому поиску? Одобряет? Не одобряет? Или ей вообще до всего происходящего дела никакого нет? Живёт себе, ползает помаленьку.
Хозяин я для неё или среда обитания? Вопрос, конечно, философский, но делать-то что?
Как быть в такой ситуации? Чем закончится поход в больницу – понятно. Посоветоваться с друзьями? Не таким однозначным, хочется верить, будет исход, но с известной житейской вероятностью можно предположить полную неудачу этого зова о помощи. Что делать? Мытьё, протирка спиртом и прочими хорошо зарекомендовавшими себя превентивными веществами результатов не дали. Может сесть в ванну с какой-нибудь соляной кислотой – разбавленной, конечно? Страшно – больно, наверное… Человек – существо сильное, живучее, многое может вытерпеть. Но этот кошмар! На лице она не появлялась ни разу. Сон поначалу был ужасным, теперь восстановился. Засыпаю и думаю: утром проснусь, а её нет. А внутри голос – спокойный, доброжелательный, немного насмешливый: а куда ж она денется? Куда она от тебя денется? – так и говорит. И добавляет: а ты от неё?
И всё же… Что это? Болезнь? Колдовство? Месть? Повода вроде не было. Ничего странного в жизни моей не происходило. Единственное, что внесло некоторое разнообразие, так шумиха эта журнальная. Да, был случай такой – с женой поругался. Поскандалил даже. И билеты порвал, и деньги швырял, и кричал, и матерился даже, и сказал даже, что думаю. И так решительно сказал, что самому страшно стало – на мгновенье. И чтобы этот страх преодолеть, решил не останавливаться, так сказать на достигнутом. И понёс… Всё высказал. Тоже мне нашли подкаблучника. Пусть не путают со своей мамашей мягкость с мягкотелостью, взвешенность в действиях с трусостью, доброжелательность с заискиваньем. Не ожидали от меня такого? Как же тут ожидать: молчит человек и молчит, хоть в морду ему наплюй. Вот и прорвало. Кончилось тем, что развелись. Не знаю, плохо ли хорошо – время покажет. А эта вода, хулиган, милиция… Не попал я на тот поезд. Взрыв – и говорят, и писали – был страшный. И поездов тех было два, и погибло там – тьма…
А случаев таких, оказывается, немало. Об этом и написали. И меня туда же. И тот гость намекал, что надо бы тему продолжить, интересно, мол, люди звонят, пишут. Но как продолжить, если именно в то утро, когда этот репортёр нежданный явился, несколькими часами раньше, первые картинки мультяшные и надписи появились. В зеркале увидел. Когда умывался. А затем картинки и слова стали преобразовываться и множиться, как образцы настенного творчества в школьном туалете. И вся эта неожиданная прелесть – в цвете. И всё рисунки передвигаются. Передвигались. Появилась она. Картинок уже через минуту стало меньше. Теперь их вовсе нет. А она есть. Но тогда она их ещё не всё съела. А я ж раздетым вышел, без рубахи имеется в виду. Почему, не могу объяснить? Но не могу я так: один я, совсем один, и тут кошмар этот происходит, с ума можно сойти. Я подумал: может, это всё мне кажется? Вот и вышел.
Он мне про везенье рассказывает – это мне! – а я за глазами его слежу. И вижу: рассматривает он мою галерейную грудь, картинки, то есть. Делаю вывод: настоящие. Но не вижу я ни удивленья, ни отвращенья, ни укора в глазах его только интерес и азарт что ли. Это ж каким надо быть толстокожим, непрошибаемым! Мне даже показалось, что подружке моей ползучей он игриво подмигнул.
Я кое-что читал про загадки всякие, измерения пространственные. И вот что подумал. Если жизнь существует трёхмерная, то может же быть она, или какие-нибудь другие жизни, двумерной? Жизнь, так сказать, на плоскости. Может, картинки эти и гостья моя последняя – последняя ли? – это есть та жизнь? Понимаю, нелепость получается. А что ещё может получиться? Понимаю, что надежды на избавление случайное нет. Почти нет. Рано или поздно придётся сделать решительный шаг. В какую сторону – милиции, больницы, журнала этого, будь он неладен, – не знаю, но сделать придётся. Но пока не решаюсь.
И уж вроде набрался сил, взял себя в руки… Утром вчера проснулся, смотрю, а она на стене. Прогуляться вышла. Подползла к розетке, уткнулась в неё носом, как бы принюхивается. Только кончик хвоста слегка подёргивается. Ну что тут делать. Разум мне кричит: беги, беги, другой возможности может не быть. А сердце не пускает. Не пускает и всё. И ничего при этом не объясняет.
И что же я сделал? Протянул я руку к стене, упёрся в неё пальцами. И она медленно по пальцам переползла по кисти и расположилась на предплечье. Кто зайдёт, удивится. Любитель, он же ценитель позавидует. Прекрасная татуировка, скажет, ящерица – как живая. Кто ж такое чудо сотворил, поинтересуется. А я ему не скажу.
Глава 4
Майский дождик обратился вполне приличным ливнем. Хляби небесные разверзлись не на шутку, к счастью, ненадолго. Выглянуло солнышко, резали глаз яркой зеленью мокрые деревья, последние водяные струйки рисовали на пыльном оконном стекле замысловатые узоры. Рой Каташов посмотрел на обнадёживающее небо, перевёл взгляд на узоры, попытался найти в причудливых рисунках закономерность – не получилось.
«Мрачное утро, грустное утро, тяжёлое, нерадостное…» Рой перебрал ещё несколько эпитетов к началу столь содержательно начавшегося дня и остановился на одном: «Дурное утро!»
Последнее время Рой ловил себя на том, что неосознанно подпадает под влияние своего собственного произведения: чаще и чаще «улетает» – в мир, созданный его воображением.
И поначалу легко там было, и если обнаруживался какой дискомфорт, то всё в твоих руках: можно сколько душе угодно переделывать и ваять по собственному усмотрению. Где-то решительно покромсать абзацами и сшить оставшееся. Где-то, пользуясь абсолютной монополией на критику и редакторство, подправить слегка и увести пока ещё несуществующего читателя совсем не в ту степь.
Однако проходило несколько дней, и «швы» уже представлялись грубыми, из-за небрежно перевязанных ниток выглядывали уши, за кои он притащил казавшиеся ему оригинальными и необычными обстоятельства. Путь «не в ту степь» оборачивался кюветом, а то и тупиком. И возникал вопрос: а надо ли было нарушать более-менее стройную сложившуюся картину? И ответ рождался всё же утвердительный. Не смотря на всё очевидные и, возможно, ещё невидимые огрехи, сочинение приобретало новые штрихи, новые акценты и новое звучание. То есть вмешательства были не лишними.