сударственной измене. На них было наложено множество правил, ограничивающих их передвижение и жизнь.
«Он не посмеет тронуть нас, – говорили евреи друг другу, собираясь помолиться в Шаббат. – Покричит-покричит и успокоится, и мир снова вернется к тому, каким он был прежде». Несколько месяцев спустя польским евреям было приказано носить желтую нашивку.
В деревне по-прежнему все было тихо и спокойно, а в животе Сары зародился новый человеческий птенец. Шурка связала Ирене красное шерстяное пальто и белый шарф, чтобы она не замерзла зимой, и прикрепила желтую нашивку к рубашке мужа.
«Почему я должен это носить?» – спрашивал Авраам жену. Но она настояла. Он много ездил, и не дай Бог его поймают без этого значка. До них уже доходили слухи о евреях, которых поймали на вокзале, и с тех пор о них ничего не было слышно, и о какой-то несчастной женщине, которая потеряла свой значок и была избита до смерти.
– Ты должен делать то, что они говорят.
– Что это? – спросила как-то Ирена, показывая на желтую заплатку на рубашке отца.
– Это ничего, – успокоил он малышку и глазами показал Шурке, чтобы та не беспокоила девочку. – Это такое украшение.
– А я знаю, это – звезда Давида, прямо как в нашей синагоге. – Ирена указала на нашивку, а Авраам обнял ее за голову и сказал, что она очень умная маленькая девочка.
Шурка вздохнула. Она не сказала мужу, что в последнее время ей постоянно снятся кошмары про Парчевский лес: болота, волки, ищущие ее и Авраама, заблудившихся в этом лесу…
Одна из еврейских семей, проживавших в Глебокие, решила хоть как-то действовать. Они тайно продали свой дом и уехали в портовый город Одессу, откуда думали пароходом отправиться в Израиль.
Перед отъездом они зашли попрощаться с Авраамом и Сарой.
– Что за спешка?
– Мы должны убраться отсюда поскорее и уехать как можно дальше.
– Но я слышал, что в земле наших отцов тяжело. Там болезни, болота и почти нет работы, – сказал Авраам.
Шурка посмотрела на мужа и подумала, что, может быть, им тоже пора. Ночью она рассказала мужу о своих страхах.
– Тебе не нужно волновать себя такими переживаниями. – Авраам погладил ее живот. – Скоро будет ребенок. Тогда и посмотрим.
– Я чувствую…
– Мы никуда не поедем, пока ты беременна. – Он немного помолчал. – За несколько месяцев все равно ничего не изменится.
– Я слышал, что люди бегут на восток, в Россию, – сказал Яков Мендель, когда в следующий раз приехал навестить детей.
– Россия – не вариант, – сказал Авраам. – Я не доверяю русским. Они передадут любого сбежавшего еврея немцам.
– Но вы доверяете немцам?
– Немцы – культурный народ.
– Вы слышали, что говорит Гитлер?
– Он сумасшедший клоун, я верю всем сердцем, что наши польские друзья позаботятся о нас. В конце концов, мы один народ, их язык – это наш язык, а их культура – это наша культура. – Авраам повторил свои обычные аргументы. Он не видел причин для беспокойства.
– Гитлер – дьявол.
– Но у нас есть Бог.
– Ты наивный, – сказал Яков Мендель. – Поляки будут первыми, кто нас выдаст. Мы должны начать думать, как защитить себя.
– Вы все слишком много волнуетесь. Подождите и увидите – этот Гитлер пройдет, и с нами все будет хорошо.
Манн трахт, ун Гот лахт[3].
История по-своему распоряжается жизненными путями людей, хотя они уверены, что все это вопрос свободной воли и их собственные решения. Человечество верит, что его судьба в его руках, но реальность показывает нам обратное.
Это был 1939 год.
Мир все еще находился в глубоком сне, как Спящая Красавица, проклятая злой ведьмой. Никто из лидеров не смотрел вперед; они не хотели видеть признаки террора, который начал раскалывать весь мир.
Тем временем в своем прекрасном доме Шурка и Авраам продолжали строить свое будущее, расширять свой дом и свою семью.
Шурка и Авраам знали, что Люблинский край, где находилась их деревня, теперь полностью захвачен немцами. Они слышали грохот самолетов и эхо взрывов. Они видели, как побежденные польские солдаты шли на восток к советской границе, а немецкие солдаты победно маршировали по их деревням как завоеватели. Они видели колонны танков, которые проходили недалеко от их дома, ровные отпечатки их гусениц еще долго были видны на земле. Они знали и то, что староста их деревни был вынужден сотрудничать с захватчиками и отдал им свой кабинет. Они видели его пьяного сына-бездельника, беспрекословно выполняющего все, чего требовали от него немцы.
Они понимали, что Польша потеряла свою независимость и что теперь они находятся под властью Германии. Тем не менее они оставались послушными. Страха не было.
Война их не коснется, думали они. Это происходило где-то в другом месте, на фронте. И совсем скоро она закончится, и жизнь вернется в свое обычное русло. К тому же Польша уже пережила долгие годы оккупации.
– В конце концов, политика, – сказал Яков Мендель, когда они с Тайбой приехали навестить свою любимую внучку, – не для мирных деревенских людей. Подумайте сами, зачем им нести войну в наши края? Какой в этом смысл? Это тихий и спокойный сельскохозяйственный регион, где люди живут своим трудом.
Но новости продолжали поступать. Иногда еврейские беженцы, бежавшие из оккупированной Варшавы, останавливались у них дома и рассказывали, что там происходит.
– Почему вы бежали? – спросила Сара.
– Нужно было убираться, пока есть возможность.
– Что там такого ужасного?
И они рассказали ей, что вся еврейская община Варшавы загнана в гетто, что еды не хватает, многие больны, и нет лекарств. И не только это… теперь они свозили в гетто евреев из окрестных деревень, и теснота там царила ужасная. Ситуация была тяжелой и распространялась по всем улицам. Шурка доставала чистые простыни и оставляла беженцев отдыхать в своем доме и все чаще стала смотреть вдаль, туда, где лесной царь искал души маленьких детей. Иногда приезжал торговец древесиной и привозил с собой газету из Люблина или Любартува, но большую часть информации приносил их друг Париц Любосковиц.
Авраам был торговцем с хорошими связями и время от времени организовывал совместные предприятия с Парицем Любосковицем и его семьей. Между ними царили дружба и взаимное доверие. Париц часто гостил в доме Шурки и Авраама и обожал фаршированную рыбу и миндальное печенье, которыми его угощали. Иногда он приглашал их к себе в гости, в свой большой дом, рядом с городом Острув-Любельски, в двух часах езды от их деревни.
В доме Парица было радио. Радиоприемники в те дни были большой редкостью, особенно в маленьких деревнях. Именно по радио Любосковиц узнавал, что происходит на западе.
– Будьте осторожны, – сказал им пару раз их польский друг, – я слышал сегодня, что будут еще указы о ваших братьях.
– Ты же позаботишься о нас, – засмеялся Авраам, и Париц кивнул головой, но на сердце у него было тяжело.
– Я очень беспокоюсь за тебя и за всех евреев.
Именно так они однажды были поставлены перед фактом, что еврейские предприятия подвергаются маркировке и конфискации, что свобода передвижения евреев теперь ограничена и что евреям запрещено продолжать работать в образовательных и культурных институциях и публично молиться. Профессоров выгоняли из университетов, из уст в уста передавались слухи о том, что уже было несколько случаев, когда неевреи стреляли в евреев, безнаказанно грабили и мародерствовали.
– Мы выдержим, – говорил Авраам, успокаивая своего польского друга.
– Вы уверены?
– Потому что если посмотреть на историю, то мы увидим, что немцы не причинили вреда евреям, когда оккупировали Польшу во время Первой мировой войны.
Тем временем вторая беременность Сары уже была заметна, и Ирена рассказывала истории своей кукле Алинке. Слухи быстро распространялись по деревням. Торговец тканями рассказывал всем желающим, что он слышал от торговца товарами для дома, который слышал от продавца яиц, который слышал от ученого…
И со временем слухи стали реальностью.
И поток беженцев вырос.
Ни в Германии, ни в Польше больше не было безопасности, и многие собирали свои вещи, продавали то, что могли, и отправлялись на восток, к российской границе.
– Ты не беспокоишься о будущем? – спросил Шурку один из беженцев, остановившийся отдохнуть в ее доме со своей семьей. Она принесла им горячий суп и свежий хлеб.
– Польша – наша родина. Почему мы должны беспокоиться?
– Разве вы не слышали, что Гитлер говорит о евреях? Он называет нас бедствием Европы. Разве вы не слышали об убийствах, грабежах, издевательствах над нашей общиной?
– Вот это Польша, – отвечала им Шурка. – Евреи, христиане – все мы поляки. Все мы верующие граждане. В случае беды поляки будут знать, как защитить себя и нас.
Никто тогда не думал, что человек, кричавший на площадях Берлина, сделал лишь первый шаг на пути к уничтожению мира.
Одной из многочисленных жертв Хрустальной ночи стал Отто Шнайдер, профессор истории. После увольнения с должности и конфискации его красивого дома в центре города он и его семья бежали на восток и хотели обосноваться в Глебокие. Он обратился к Аврааму за помощью в поиске дома и работы.
Авраам и Шурка охотно приняли семью, позволили им остаться в своем доме и помогли им найти дом неподалеку. На своем небольшом участке земли Авраам и Отто посадили картофель и лук.
Но отцу семейства было трудно быть счастливым в этой далекой деревне. Он скучал по своему городу в Германии, по его опере и концертным залам. Его нежные руки, руки академика, не подходили для работы на земле. Авраам как мог поддерживал его и призывал сохранять оптимизм:
– Это временно, поверьте. Подождите год, может два, и вы снова сможете вернуться в свой культурный Берлин.
Но зима выдалась суровой, и цены на древесину выросли. Немецкая армия конфисковала имущество, коров и лошадей, и темные тучи все не рассеивались.