16 октября небо на востоке вдруг озарилось всполохами, донёсся гул орудий.
— Началось! — радостно сказал Шпаков.
Все сразу повеселели. Как потом стало известно, 18 октября войска 3-го Белорусского фронта уже пробились к Гумбиннену[21]. Разведчики видели потоки беженцев с колясками и узлами. Однако 27-го наступление прекратилось, захлебнувшись в крови. На родной земле немцы бились яростно. К тому же наступающим приходилось преодолевать бесконечные траншеи, рвы, минные поля, брать с боем всё новые и новые доты, дзоты, превращённые в опорные пункты хутора. В общем, советское командование определило Гумбинненскую операцию как разведывательную. А раз так, группа «Джек» должна была оставаться в Пруссии.
…Каждый новый километр давался всё тяжелее. С голодухи опять рисковали. Аня и Генка заходили на хутора под видом беженцев и просили дать что-нибудь съестное. К счастью, девушка и пацан не вызывали у селян подозрений.
Три-четыре перехода оставалось до главного ориентира — железной дороги Кёнигсберг-Тильзит. Шпаков объявил привал. Но вскоре выяснилось, что место для днёвки выбрали более чем опасное. В лесу расположилась колонна танков и самоходных орудий. «Джековцы» боялись даже громко дышать.
Вечером с Балтики наплыли тучи, заморосило. Вышли на просеку, осторожно двинулись по ней. И вдруг на пересечении с другой просекой раздалось:
— Хальт[22]!
Загремели выстрелы…
Когда всё стихло, выяснилось, что в суматохе пропал Шпаков. А Ридевский так повредил левое колено, что теперь мог передвигаться только ползком.
— Ну, что будем делать? — спросил Мельников, когда все снова собрались в одном месте. После исчезновения Шпакова командиром группы автоматически стал Иван Иванович.
В спецгруппах есть негласный закон: если боец не может больше двигаться, он принимает последний бой, до конца оставаясь верным воинскому долгу и чести разведчика-десантника. Называя эту традицию «законом совести», каждый принимал решение самостоятельно. И всё-таки не та сейчас ситуация, решение должно быть неординарным.
— Как командир, принимаю решение, — прервал затянувшееся молчание Мельников. — Кто-то остаётся с Ридевским, чтобы помочь ему дойти до «почтового ящика» номер два. Там и встретимся. Кто останется?
Снова молчание. Каждый понимал, что остаться без связи, еды, возле боевых позиций врага — это участь смертника.
— Ладно, — сказал Генка. — Я с ним останусь. Как-никак, мы с Напкой вместе начинали в Белоруссии. Так что, если придётся, здесь вместе и закончим.
Остальные почувствовали себя виноватыми. Да, все мы обречены. Если не пуля, так голод и холод доконают. И всё же в группе чуть больше жизни, чуть крепче надежда.
Ридевскому и Генке оставили немного провизии, аптечку и даже пачку сигарет, хотя они и не курили. Несколько ободряющих слов на прощание — и группа ушла. А Генка потащил Ридевского глубже в лес. Тот в два раза его тяжелее. Генка же и без того еле ходил…
Замаскировавшись, стали следить за просекой, полагая, что если группа нарвалась на засаду, то утром та снимется. И точно, с рассветом появился небольшой отряд. Все в чёрном, на левом рукаве — белая повязка. Фольксштурмовцы, для них этот лес — дом родной.
Днём Генка вырезал крепкую орешину с рогулькой, которая стала для Ридевского костылём. И вечером потихоньку пошли. Идти старались по окраине леса, вдоль просек.
Сначала Генка проходил какое-то расстояние, высматривал, нет ли чего подозрительного, затем возвращался за Ридевским. Порой приходилось тащить его волоком…
На привалах обсуждали: что же случилось с Колей? Если убит, мы бы его обнаружили. Если ранен — отозвался бы на наши голоса. Может, во время перестрелки он просто отклонился в сторону и отбился от группы? Тогда он тоже придёт к «почтовому ящику» № 1 или № 2. Лишь годы спустя они узнают, что тяжело раненый Шпаков застрелился, чтобы не попасть в плен…
Когда доковыляли до хутора Альт Киршнабек[23], решили попытаться раздобыть хоть какой-то еды. Ридевский остался на опушке, Генка пошёл к самому скромному дому. Долго наблюдал за ним — кроме двух женщин и девушки никого вроде нет. Возвратился за Ридевским. Подобравшись к дому, тихонько постучали в окно.
— Кто там? — послышался немолодой голос.
— Не бойтесь нас, — ответил по-немецки Ридевский. — Нам бы немного хлеба.
— Хлеба нет, но что-нибудь придумаем. Заходите.
Вошли в кухню. Пожилая женщина плотно завесила окно и зажгла свечу. Ридевский снова заверил, что, мол, мы ничего плохого не сделаем, и единственная наша просьба — немного продуктов. В кухню вошла немка средних лет. Заметив оружие, она сказала:
— Вы, наверное, русские парашютисты, которых ищут солдаты и полиция. Но у нас вам ничего не угрожает. Мужчин в доме нет. Всех, кто был, забрала война.
— В соседнем доме живёт моя сестра, — вступила в разговор пожилая. — Она активная наци. Хорошо, что вы туда не зашли. Ну да ладно. Завтра я вам соберу что-нибудь в дорогу. А сейчас моя дочь Грета отведёт вас на сеновал.
— Правда, завтра вечером придут солдаты, приятели нашей Эльзы, — сказала Грета. — Ей исполнилось шестнадцать, и теперь она год должна жить и работать по хозяйству в другой семье. По случаю проводов Эльзы и будет маленькая вечеринка.
…Проснувшись, долго не понимали, где находятся. Голова приятно кружилась. А тут ещё Грета принесла горячий кофе и хлеб, намазанный маргарином…
Весь день Генка поглядывал в чердачное оконце, из которого были видны двор и дорога, ведущая к хутору. Ничего подозрительного. А вечером действительно пришли несколько солдат. Допоздна, затаившись, разведчики слушали губную гармошку, смех.
Когда гости ушли, Грета и её мать принесли на сеновал четыре больших буханки хлеба и два солидных куска копчёного сала. На прощанье пожилая немка сказала:
— Если бы все люди встречали и провожали друг друга добром, не было б войн.
А ведь за подобное гостеприимство этой семье грозила смерть…
Ридевский чувствовал себя лучше, можно было ускорить темп. И вот они у «почтового ящика» № 2. Глухо, никаких следов товарищей. Ждали двое суток, затем отправились к «ящику» № 1. И тут никого не было… Что, все погибли? Или подались в сторону Польши? Такой вариант обсуждался.
В общем, решили оставаться здесь, у Минхенвальде. Только на дворе уже ноябрь, спать под открытым небом невыносимо. Нужна землянка.
Найдя огромный выворотень, стали рыть под корневищем нору. Ридевский копал финкой, Генка в шапке и вещмешке относил землю подальше. Высыпав, маскировал её опавшими листьями. Когда землянка была готова, выстлали её еловыми лапами, мхом, листьями. Жить можно…
Но однажды утром выпал снег. И хоть лежал он, к счастью, недолго, разведчики поняли: всё, больше тут оставаться нельзя. Перебрались в соседний лесной квартал. У кормушки для зверей, в откосе карьера, вырыли новую землянку. Сделали её попросторнее, настил на «полу» — более плотным, стены тоже обложили еловыми лапами, закрепляя их жердями. У входа высадили ёлочки, которые принесли из других мест. Схрон получился удачным и хорошо замаскированным. Рядом ручей, с водой проблем не будет.
В один из дней отправились к месту, где в своё время спрятали Анину рацию. Откопали, оказалась в порядке. Однако радиодела ни Ридевский, ни Генка не знали. Так что — немые, в Центр ничего не сообщить.
Но — не глухие, можно слушать радио. Правда, поймать удавалось в основном немецкие станции. Там же дикторы то и дело захлёбывались: «Нойе ваффе, люфт пресс!» («новое оружие, воздушный пресс»). О чём это они?
…Становилось всё холоднее. Еда — на исходе. Ридевский тяжелее Генки переносил пребывание в землянке.
— Живые в могиле, — вздыхал он.
Чтобы как-то отвлечь его, Генка насвистывал мелодии из фильмов, травил анекдоты, пересказывал сказки братьев Гримм.
С каждым днём надежды на спасение всё меньше…
Новые знакомые
Как-то отправившись вдвоём к ручью, неожиданно увидели, что с другой стороны идёт мужчина в красноармейской форме. Переодетый немец? Притаившись, стали следить за ним. Неловко зачерпнув воду, парень уронил котелок в ручей. И тут разведчики услышали… ядрёный матерок.
Незаметно приблизились к незнакомцу.
— Ты кто? — спросил Ридевский.
— Иван Громов…
Как выяснилось, он — из команды военнопленных, которые заготавливают неподалёку лес.
— И мы о вас, парашютистах, знаем. Однажды наткнулись в лесу на мешок — видать, вам предназначался. Там были сухари, консервы, батареи для радиостанции, фляги со спиртом. Спирт и еду, вы уж извиняйте, мы употребили. А батареи так и лежат там…
Руководил пленными лесной мастер Эрнст Райтшук.
— Он инвалид, уважает Советы, всё время говорит, что германской армии скоро капут.
Условившись с Громовым о новой встрече, разошлись. А в землянке стали обсуждать ситуацию.
— Смотри, Ежик, — начал Ридевский. — Продукты у нас с тобой кончаются. Зима загнала в землю. Будем помирать с голоду?
— А варианты есть? — вздохнул Генка.
— Например, «гроб с музыкой». Примем бой и продадимся подороже.
— Да как-то, Напка, пока неохота…
— Тогда, может, попробуем выйти на этого лояльного Эрнста Райтшука?
Во время следующей встречи с Громовым спросили: как бы отнёсся твой мастер к предложению познакомиться с нами? Договорились: если немец согласится, пусть Иван завтра снова придёт к ручью. Сами же, как стемнело, отправились на соседний хутор Шмалленберг. Думали разжиться там чем-нибудь съестным.