[20] Хочешь пойти?
Я кивнул.
Кивнул, чувствуя все тот же трепет, Лев, — возбуждение от ощущения себя действующим лицом шпионского романа.
— Я поищу это имя в наших книгах, вдруг что всплывет. — Он предложил мне своего коллегу, но я отказался. — Записывай все, что будет говориться. Порядок тебе известен.
Назначенный час близился, и я, в зимнем пальто, шляпе и перчатках, потащился к Влтаве.
Дворники уже расчистили дорожки от снега.
Что-то недоброжелательное чудилось в этой брусчатке. Булыжники, казалось, получали удовольствие, неожиданно вырастая под подошвами; каждый шаг противоречил тому, что видели глаза, напоминая мне, что я не пражский уроженец.
Стрелецкий остров замаячил над водой, и я вдруг понял, что совершенно не представляю, как туда добраться. На лодке? Нанять лодку так поздно в субботу — в день, когда даже кофейни закрыты? Тут я заметил, что от моста Легии, пересекающего остров, падает к земле крутая лестница.
Спустившись по ней, я, как хороший шпион, изучил узкую полоску мрачного парка. Заснеженный газон, лавки, тропинки — все было пустынно. Слева за домами Старого города садилось солнце, длинные тени стелились по земле.
Вдалеке в здании итальянского стиля горели огни. На острове, сидящем так низко, под самыми берегами Влтавы, царила «подводная» атмосфера.
Я пересек площадку, миновав несколько вычурных железных фонарей и одинокую статую нимфы со скромно опущенными долу очами, и приблизился к скамье под развесистым дубом. Бетонный волнолом заслонял береговую линию, где хихикающие волны лизали камень.
Смахнув пушистый снежок, я сел на лавку. По ту сторону реки тускло светился Народный Театр. Выбранное мной место отлично просматривалось с лестницы и из окружающего парка: мой загадочный связной должен был без труда найти меня.
Я вынул записку и прочел ее еще раз, размышляя о запросах, которые сделал в посольствах Старого города и книжных лавках Еврейского квартала. В сущности, это была довольно рутинная информация (хотя и «прижимающая» кое-кого, как выразился Доусон).
На другом берегу церковные колокола отбили время.
Когда я поднял глаза, у стены стоял старик.
Высокий, широкоплечий, с длинными седыми волосами, острым взглядом и типично славянским носом. Он был в зеленом плаще поверх серебристой, с высоким воротником рубашки.
— Dobry vecer.
Я поднялся:
— Pane Хастрман?
— Ano, — подтвердил он, чопорно поклонившись. — Я — он. — Старик говорил низким, глубоким голосом, с сильным акцентом.
Наша беседа сейчас передо мной — запись в моем маленьком блокноте. И хотя страницы, мягко скажем, подмокли, большинство слов вполне читаемы.
Я представился.
С официальностью, свойственной военным (так я написал, прибавив «сторонник бывшего президента Масарика»),[21] он поблагодарил меня за то, что я согласился встретиться с ним, еще раз поклонился и жестом предложил сесть. Затем опустился рядом со мной, скрестил длинные руки на коленях и после обмена несколькими ничего не значащими вежливыми замечаниями сказал:
— Я представляю… группу, пан. Группу Старой Праги. Мы хотели… общения. — Его бледно-голубые глаза пристально сверлили меня. — Встретиться с одним из… ваших.
Из моих?
— В смысле — с кем-то из института? — прикидываясь туповатым, переспросил я. — С ученым?
Шпион?
— Да. Можно сказать… с ученым. Из Америки. — Он улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.
Помню запах имбиря и только что срубленного дерева.
— Вы выбрали интересный способ назначить встречу, пан Хастрман. — Я помахал запиской.
— Он показался мне… безопасным, сэр. Стрелецкий остров издревле любим нашими.
Сколько ему лет? Глубокие морщины бороздили лоб и подчеркивали переносицу старика. То ли восемьдесят, то ли шестьдесят — я не мог сказать наверняка.
— Чем я могу вам помочь, пан?
По меньшей мере на полминуты он погрузился — так мне показалось — в медитацию.
Я озирал ближайший парк, поглядывая через плечо на лестницы.
— Произошли… перемены, сэр. — Он сделал паузу, глубоко вздохнул. — Перемены с нашей… землей. С Прагой. — Английский давался ему трудно, слова как бы выползали из самой глубины его груди и, отчетливые, короткие, тяжело падали с языка.
— Перемены? В status quo?[22]
Он медленно кивнул.
Я рискнул:
— Ваше правительство, пан, оно не следует всем идеалам перестройки. Я говорю о Гусаке.[23] Ваша группа не согласна с ним?
Рассеянная улыбка. Любезная, затем резкая — он бросил взгляд на огни Праги на том берегу и чайку, кружащуюся над водой.
— Нас… не омывает море.
Смутившись, я попросил его повторить. Он повторил и добавил:
— Великое море. Его недостает. Они скучают. — Глаза старика следили за каллиграфическим полетом птицы. Я невольно заметил, какие гладкие у него волосы. — Более того, эти… севшие на мель… здесь.
— Боюсь, мистер Хастрман, я вас не понимаю. Nerozum'm, — вставил я на всякий случай.
Улыбка. На миг глаза его блеснули, словно поймав лучи меркнущего солнца.
— Все мы, пан. Прага. Чехи. Наша страна. Земля заперта, стиснута, окружена. Страна… должна коснуться моря, сэр.
Я невольно вспомнил «Зимнюю сказку» Шекспира — ну, то место, где сицилийский корабль пристает к богемскому берегу.
— Это создаст трудности для вашего народа, — сказал я. — В вашей истории была уже, как бишь там, битва у Белой Горы,[24] верно? После этого прискорбного поражения…
— Море… очищает. — Должно быть, он не слушал меня. Дыша широко открытым ртом, старик помолчал немного, затем продолжил: — Энергия… копится. Мы стареем. Озера, реки… dusit… задыхаются. Мы вынуждены… уходить под землю. Нам нужно… объединиться… с новыми мирами. — Он покачал головой и снова тяжело задышал через рот.
— Тогда поговорим о переменах, пан. — Я неуклюже попытался сменить тему, вернуть беседу с небес — точнее, с вод — на землю. — Ваше правительство, возглавляемое Гусаком, продолжит то, что они называют «нормализацией», и внутренняя политика станет еще жестче, вне зависимости от желаний Советов.[25] Вы согласны?
Левой рукой старик погладил свой серебристый воротник; этот небрежный жест отчего-то показался мне далеко не случайным.
— Ano. Страна… должна измениться и… обнять Запад. Но даже это… не решение.
Он оценивающе посмотрел на меня, втянул открытым ртом солидную порцию воздуха и выдохнул.
— Пан Хастрман, мне хотелось бы больше узнать о группе, которую вы представляете.
Голос старика упал, став почти неслышным:
— Я принес… предложение. Встретиться.
Хастрман застал меня врасплох.
— Еще раз?
Он мотнул головой:
— Я… только посланник.
Старик сунул руку за пазуху, вытащил ее — и между его указательным и большим пальцами тускло блеснуло золото.
Кольцо.
Неотрывно глядя мне в глаза, он протянул вещицу.
И уронил кольцо на мою ладонь.
Тяжелый перстень зеленоватого золота — словно впитавший в себя оттенок стариковского плаща — с тонким узором из крошечных звезд по ободку, оплетенных филигранью в виде комет и волн.
— По нему она… узнает вас.
— Кто «она», пан?
Он возвел глаза к небу — за миг до того, как чайка с криком пронеслась над нашими головами и спланировала к воде.
Сжав кольцо в кулаке, я следил за кружением птицы, и тут заметил мост, торопящихся пешеходов и одинокую фигуру в толпе, шагающую медленнее остальных. Черный силуэт на фоне затянутого тучами неба показался мне знакомым: мятая куртка, копна темных волос. Человек смотрел в нашу сторону.
Агент госбезопасности. Я точно знал, что это он.
Хастрман по-прежнему глядел на чайку.
Я предложил:
— Может, пойдем, пан?
Он вроде бы понял, еще раз глубоко вдохнул, поднялся, и секунду спустя мы уже брели вдоль берега.
Однако вскоре он замедлил шаг и остановился.
— Вам надо присесть? — поинтересовался я.
— За нами… следят?
Я рискнул оглянуться, но никого не увидел ни на ближайшем мосту, ни на лестницах, ни на острове.
— Не знаю, не уверен.
Хастрман уставился на мою руку, на кольцо.
— Тут есть монастырь, пан, в Нове Месте. Эмаузы.[26] — Он произнес это слово очень резко и ткнул пальцем куда-то южнее Народного Театра. — Это костел — церковь — место встречи.
— Костел Эмаузы.
Старик выпрямился, как будто в плечи его влилась сила.
— Вход… там. В доме пастора, на северо-восточном углу. Лестница вниз. Один из наших встретит вас, пан. И проводит к… нужному месту, вниз.
Вспомнив о своих изысканиях, я спросил:
— В катакомбы?
Он кивнул:
— Там нет… оккупантов этого города. — Звук его голоса почти растворился в плеске реки.
— Когда?
— Завтра. Vecer. Поздно. В двадцать один hodin.[27]
— Мое начальство в институте, пан, — у них может возникнуть ряд вопросов. Возможно, они запретят мне идти на подобную встречу.
— И все же она будет ждать. Завтра. Внизу. В двадцать один час.
— Ее имя, пан?
Старик улыбнулся — такие улыбки не забываются.
— Милована.[28]
Я повторил про себя имя, снова уловив в морозном воздухе запах имбиря и стружки.
— Если мое начальство согласится, я буду там. Если нет, договоримся о чем-нибудь другом.
Кивнув, Хастрман на миг прикрыл глаза.
— Dobry den, пан Хастрман.
— Dobry vecer, пан.
Он махнул рукой, словно показывая, что к мосту мы должны пойти поодиночке. Я зашагал, а он остался стоять в сумерках, выделяясь из тени лишь зеленью плаща и серебром волос, кланяясь мне.