Вещи собрали быстро. В субботу утром пришла машина. Стали грузить. Проводить новоселов вышел старик Дормидонтыч. Стоял. Вздыхал.
— Да что ты, — замахала руками Даниловна. — Тот, куда я еду, ничем не хуже. Деревянный, совсем такой же. Но главное, конечно, люди. Дружная, прекрасная семья…
Дормидонтыч кивал и разглаживал усы.
Если задуматься…
Рабочий день закончился. Ломтиков нахлобучил ушанку, обмотал шею теплым шарфом и вышел на улицу. Он успел вскочить в отъезжавший троллейбус, пробрался на место у окна и на секунду сладко зажмурился.
Зимой Ломтиков любил ездить в троллейбусе. Он с усилием подышал на заиндевевшее стекло, потом потер ногтем то место, на которое дышал, и, прильнув глазом к освободившемуся ото льда кружочку, задумался. В такие минуты Ломтикову хорошо думалось. Маленький кружочек не давал мыслям рассеиваться. Он их направлял, фокусировал. Летом думать было тяжелее: панорама за стеклом чрезвычайно утомляла своей громоздкостью.
Мысли Ломтикова уже начали течение, как вдруг водитель объявил:
— Остановка «Кондитерская»! Конечная! Просьба освободить машину.
Раздались недоуменные восклицания:
— Почему конечная?!
— Откуда конечная?!
— В чем дело, товарищи?
Возмущенные пассажиры столпились у обоих выходов. Только растерявшийся Ломтиков остался на месте. В опустевший салон вошли две женщины с веничками и стали быстро подметать пол и протирать сиденья. Одна из них строго спросила Ломтикова:
— Вы, гражданин, почему не освободили салон?
— А здесь никогда не было конечной, — ответил Ломтиков.
— Раньше всего не было, — сказала женщина и ловко протерла тряпкой сиденье, с которого поднялся Ломтиков. — Теперь на этой линии все остановки конечные.
Ломтиков направился к выходу, но водитель объявил:
— Побыстрее посадку. Отправляю машину.
Пассажиры кинулись штурмовать двери. У кассы образовался небольшой затор. Все спрашивали друг друга, нужно ли брать новые билеты или можно ехать с прежними. Ломтиков на всякий случай опустил пять копеек и оторвал новый. Тем временем место его занял гражданин с авоськой и нахальным выражением лица. Ломтиков потребовал, чтобы тот немедленно освободил сиденье.
— А на мое место тоже сели, — резонно ответил гражданин.
Назревал скандал, но в этот момент водитель объявил:
— Остановка «Первая Кирпичная». Конечная.
— А детей, детей можно оставить? — бросилась к кабине водителя женщина с младенцем на руках.
— Детей оставляем, — разрешил в микрофон шофер.
Две уборщицы, уже другие, стали наводить порядок.
— Зачем это нужно? — недоуменно обратился к вышедшим вместе с ним пассажирам Ломтиков.
Все молчали.
За ужином Ломтиков поделился сомнениями с женой. Она положила ему на тарелку голубец и грустно сказала:
— Не утомляй ты себя, Сеня. Что ты все время себя мучаешь?
Ломтиков нахмурился.
— Ну вспомни, вспомни, — настаивала она, — как ты разволновался, когда горячую воду на месяц отключили: бассейн в нашем районе откроют, бассейн!.. А на самом деле — трубы новые вовремя не подвезли.
— Перестань, — попросил Ломтиков.
— Сколько ты нервов потратил, когда лифт сломался. Неделю ждал: новый, скоростной, повышенной комфортабельности будут ставить, а оказалось, старый чинить никто не думает.
— Прекрати! — закричал Ломтиков. — Тут другое! Неужели ты не понимаешь?
Жена махнула рукой, оставила его одного. Когда Ломтиков пришел в спальню, была ночь.
— Послушай, — осторожно тронул он спящую жену за плечо.
— А? Что? — встрепенулась она.
— Я понял, зачем все это, — возбужденно зашептал Ломтиков. — Чтоб в троллейбусах чисто было. Это пока только на одной линии. А потом, наверное, не только в троллейбусах, но и в автобусах такой порядок заведут. И в трамваях.
— Испугал ты меня. Я уж думала, на работу пора, — облегченно вздохнула жена.
Утром Ломтиков побрился, надел свежую сорочку и поспешил к троллейбусной остановке.
В салоне он занял место поближе к двери. Однако троллейбус проехал первую остановку, вторую, третью — и ни одна из них не была конечной.
Ломтиков заволновался, стал оглядываться.
— А как же конечные? Ведь теперь все остановки конечные.
Никто ему не ответил.
Ломтиков вежливо постучал в спину впереди стоящей женщины и опять спросил:
— А как же конечные?
— Да прекратите вы наконец безобразничать! — резко обернулась она. — Какие еще конечные?
Неожиданно в разговор включился пожилой мужчина в папахе.
— Не волнуйтесь, — сказал он Ломтикову. — Вчера было, а сегодня отменили. Комиссия так решила. — И, улыбнувшись, добавил: — Ну отменили. Что теперь сделаешь?
— Вот тебе и раз, — расстроенно сказал Ломтиков. Он сжал губы. Все его трудные размышления начали разматываться в обратном направлении. Отменили… Ведь недаром же отменили. Ведь для чего-то.
Ломтиков юркнул на место у окна, оттаял на стекле дырочку и, приникнув к ней глазом, задумался…
Курорт
Есть люди, которые думают, что любое дело им по силам и справиться они с ним могут куда лучше других. Таким был и Николай Кульков.
На работе, кивая на дверь кабинета начальника, он иронически хмыкал:
— Замечание мне сделал. Вам, говорит, Государственную премию дать надо за то, что вы на счетах все четыре арифметических действия производите. У вас, говорит, для этого арифмометр и логарифмическая линейка есть. Посмотрел бы я, как он сам с этим арифмометром сладит. Небось недаром электронную машину в кабинете у себя держит. Воткнул ее в розетку — и пожалуйста, готовый результат. Сиди отдыхай, как на курорте. Эх, мне бы его заботы!
Дома Кульков включал телевизор и, прослушав сообщение о запуске спутника, усмехался:
— Тоже мне ученые. Рассчитали орбиту полета. Я и не то могу посчитать. Мне сегодня начальник сказал, что я Государственной премии заслуживаю за одну лишь виртуозную работу на счетах.
И вот какая удивительная история произошла с Кульковым. Поехал он на футбол. Болел рьяно, объяснял соседям, как бы он поступил на месте того или иного игрока. И надоел всем порядочно. В начале второго тайма нападающий его любимой команды не забил пенальти.
— В левый верхний надо было! — схватился за голову Кульков.
— Ну хватит, — возмутился сосед Кулькова, старичок, очень похожий на Хоттабыча.
Выдернул старичок из своей длинной бороды волосок — и оказался Кульков на зеленом поле. В голубенькой маечке-безрукавке, в синих сатиновых трусиках, даже отдаленно не похожих на спортивные, в стоптанных ботинках. Однако никто из игроков не удивляется, даже, напротив, подходит к нему капитан команды и говорит:
— Мы тут посовещались и решили, что одиннадцатиметровый будешь бить ты, Коля.
Разбежался Кульков изо всех сил, но вместо удара ковырнул землю носком, мяч еле-еле до ворот докатился.
На трибунах свист, крики:
— Кулькова с поля!
— Без бутс разве ударишь, — стал было оправдываться Кульков, и тотчас появилась на нем новенькая футбольная форма. Но не помогли ему и бутсы.
Кульков быстро выдохся: ни принять, ни отпасовать мяч не умел, а под конец игры судья удалил его с поля за грубость.
После матча, в раздевалке, разбирая игру, тренер сказал:
— Очень плохо сыграл Кульков. Ставлю ему двойку.
Потом футболисты сели в автобус, который отвез их на загородную спортбазу. Поужинав, игроки собрались в холле у телевизора. Передавали новости.
— Более чем в два раза увеличила надои молока доярка Смирнова, — говорил диктор.
— Подумаешь, я в детстве коз вручную доил, — сказал Кульков, — а уж из коров-то как молока не выжать? Врубил доилку — и сиди отдыхай. Да я бы…
Тут на экране появился знакомый старичок, выдернул из бороды волосок — и Кульков очутился на ферме, в белом халате и нарукавниках.
Гудели электродоилки, добродушно смотрели на него коровы.
— Наш знатный дояр Кульков, — объяснял приехавшим корреспондентам директор совхоза.
— Начинаем съемку, — объявил один из журналистов. — Товарищ Кульков, не волнуйтесь, работайте как обычно, забудьте, что за вами наблюдают миллионы телезрителей.
Съемку Кульков, разумеется, провалил. А уже на следующий день надои снизились вдвое. Вскоре в печати появился фельетон под названием «Зазнавшийся Кульков». Директор совхоза перестал с ним здороваться и перевел на заготовку удобрений.
Как-то, сидя в чайной, Кульков размечтался: «Была у меня работа непыльная. Ни надоев, ни одиннадцатиметровых. Знай на счетах щелкай».
И обнаружил, что снова — в родном кабинете, за уютным столом. Даже бумажки лежали так же, как он оставил их, уезжая на футбол. Не успел Кульков телефонную трубку снять, чтоб домой позвонить, вызывают его к начальнику. Тот улыбается, подмигивает.
— Посовещались мы кое с кем. Хотим тебя, Кульков, в другой отдел перевести. Не работа — курорт.
Тут Кульков взмолился, руками отчаянно замахал.
— Не хочу я другой работы. Хватит, попробовал. Я и здесь как на курорте.
Избавление
Вдали зеленели холмы. Блестела на солнце река. Краснов, в пробковом шлеме и белых шортах, шел по берегу и напевал «Дубинушку».
Зазвенел будильник. Краснов вздрогнул, в последний раз взглянул на реку — на самой середине вода закипела бурунами, это всплыл крокодил — и собрался просыпаться. Но тут из-за ближайшей пальмы вышел его непосредственный начальник Матюшин и строго на Краснова посмотрел. На Матюшине, как всегда, был черный костюм, и Краснову стало неловко за свой легкомысленный наряд.
— Хорошо, что я вас встретил, Краснов, — сказал Матюшин, — давно собираюсь с вами поговорить.
— Может, на работе лучше? — попытался отодвинуть неприятную беседу Краснов.
Матюшин оставил предложение Краснова без внимания.
— В этом квартале мы, кровь из носу, должны начать выпуск летней одежды. Какие мысли на этот счет есть?