– В этот раз тебя одного призывают. Военком сказал, сначала курс молодого бойца пройдете, оно и правильно: не обстрелянных солдат и в пекло, какие из вас вояки, пушечное мясо. Я вот в армии служил, имею кое-какой опыт, просил военкома послать меня на фронт, сказал, пойдешь в последнюю очередь, страну кормить надо. Скоро на полях тоже фронт развернется. Бабами командовать буду, вон оно как, – и сел на скамейку у печи. – Несколько ночей не сплю, посеять посеяли, а вот кто уборочную отведет, к осени в деревне останутся из мужиков я да дед Самойл со своим взводом стариков. Не собери вовремя урожай, говорить тебе не надо, органы приедут и арестуют, сейчас с этим делом строго. Анна Андриановна, я в избе покурю, – спросил разрешения.
– Кури, – безрадостным голосом ответила она ему, подошла к печи и открыла вьюшку, взяла спички и разожгла в печи дрова:
– Хлеба тебе, сынок, в дорогу спеку, думала с утра испечь. Соли, соли, не забыть положить.
Иван не сводил глаз с председателя, он закручивал козью ножку, ему тоже захотелось покурить, но вспомнил: дал обещание жене не курить. Представил, как они будут прощаться с женой, какие сказать ей слова, пообещать вернуться живым. Наверно, так и надо говорить. А если вернется инвалидом, вот как дед Самойл ноги еле волочит, примет ли его. Она девка молодая, что всю жизнь будет маяться с калекой. Дурные мысли лезут в голову, а времени совсем не остается.
Иван рукой дотянулся до полатей и достал матерчатый брезентовый мешок:
– Дядя Василий, я готов идти воевать, собрал тут на первое время: бритва, кусок мыла, портянки, жена нитки с иголкой положила, – говорил, нервно перебирая слова.
Председатель, видя волнение Ивана, хотел его подбодрить, но не стал, наигранно сделает, еще больше разволнуется.
В дверь вбежала Татьяна и сразу повисла на плечах Ивана, зарыдав, только что осознала: случилось то, чего боялась, может, прощается навсегда. Жгло в груди, не хватало воздуха. Иван, гладя ее волосы, прижимая голову к груди, повторял слова:
– Тише, тише, что вы раньше меня хороните. Вернусь я, обещаю.
Бабушка Прасковея начала молиться, читая полушепотом молитву.
– Ну вот устроили реки слез, дядя Василий, успокойте вы их.
– Бабы, и вправду, что же вы солдата слезами провожаете. Нехорошо это, как-то не по-людски. Ему воевать идти, давайте без этих, – не успел договорить, как в избу зашел Семен Иванович, за его спиной стояла жена.
– Здорово председатель, – недовольным голосом поздоровался он с ним, сняв с головы фуражку. – Это что же такое получается, военкомат всех под гребенку подчищает, нельзя ли Ивану бронь дать, недавно женился. Совесть она хоть какая-то должна быть или что советская власть ее растеряла, – с напором проговорил он слова.
– Семен, щас такая неразбериха идет, дай время. Может, и не придется Ивану повоевать. Красная армия у нас на что. Значит, так надо, не нам решать Сталин мужик с головой, наверно, заранее предусмотрел, как оно будет, если война, – говорил спокойным голосом, как будто негативные слова в отношении советской власти его не задевают. – Военком сказал, пока тяжело Красной армии приходится на фронтах, немец исподтишка напал, дружбу с ним водили, а он, видишь ли, что учудил, города бомбит. Я тут представил, а если бы фашист в нашу деревню пожаловал. А? То-то же! По дворам ходил хозяином, а оно всякое может быть, напьются самогона и на баб наших полезут петухами. И что ты сделаешь, с вилами в атаку пойдешь?! Не мы одни воюем, вся страна сейчас на ногах. Ты что думаешь, мне легко ходить по дворам. В плуг меня запряги вместо коня, поле бы спахал, лишь бы вот так, – кивнув на Ивана. – Послезавтра сына провожаю на фронт, супруга белугой воет, вон оно как, а ты власть хаешь.
– Ладно, Василий, не сердись, сгоряча я. Мне вот бронь дали. Поеду к военкому, буду уговаривать ее снять. Я же охотник, стреляю лучше, чем снайпер, а на войне такие навыки не маловажны, – сказал он, пропуская вперед жену, она прошла и села на лавку. – Тут вот какое дело, не хотел говорить, проверить не мешало бы. В сорочьем лесу ты же знаешь, оно болотистое, в середине есть холм, свежая землянка выкопана с лежанками. Людей не встретил, но видно строили ее не охотники. Я же всех охотников в округе знаю, да и их-то раз-два и обчелся.
– Ребятишки пади играют, сколько вон по буграм землянок у них понарыто. В детстве сам не одну копал. Мальцы озорничают, больше некому. Или ты думаешь – цыгане, а загона для лошадей поблизости не видел?
– Нет, не видел, может, еще построят. Землянка дней пять назад выкопана, земля свежая.
– Цыгане, больше некому, вот сукины дети, щас глаз да глаз нужен, конюхов предупрежу, чтоб не спали.
В разговор вмешалась Анна Андриановна:
– Лошади – это одно, и скотину со двора уведут, не побрезгуют, надо срочно уполномоченному сообщить.
Председатель покачал головой:
– Оно и верно, это его обязанность за порядком следить, но ему сейчас не до цыган, идут первые дни войны. Мало ли что у людей на уме, с гражданской войны осталась контра недобитая, начнет народ баламутить. Не дай бог, красного петуха пустят на колхозные поля. Иван, завтра тебя провожать, а у самого ноги не идут домой, не могу смотреть, как жена убивается, – и вышел из избы.
– Сынок, ты бы поспал перед дорогой, ляг, отдохни, – мягко сказала Анна Андриановна, мешая деревянной палкой в миске тесто.
Иван посмотрел на часы-ходики, висевшие на стене около божницы. Стрелки показывали полдвенадцатого:
– В дороге высплюсь. Председатель сказал, что из зауральцев состав формируется. На поезде первый раз в жизни поеду, в книгах пишут под стук колес хорошо спится. Высплюсь, – и тоже сел на лавку, прижимая к себе Татьяну.
– Иван, и вправду приляг часок-другой поспи, – сказал с теплотой в голосе Семен Иванович.
– Пойдем, – повторила Татьяна, встала и пошла в горницу. Иван, повинуясь, пошел за ней…
Лежа в постели, Татьяна решилась сказать важную новость для них:
– Ваня, тут я с девками мешки с зерном грузила, машину из Куртамыша прислали, может, живот потянула и такое бывает. У нас баб по-разному происходит, какой организм.
– Беременная! – радостным голосом чуть не прокричал Иван и начал ее целовать.
– Надо подождать неделю-другую, там видно будет.
– Напиши письмо сразу же, слышишь, – продолжая целовать жену.
– Куда писать-то, ты первый пиши, адреса твоего же не знаю.
– Береги себя, завтра председателю расскажу, пусть тебе работу подыщет полегче. Человек он обязательный. Как думаешь, сын у нас или дочка? – задал вопрос жене, не дав время ей ответить, сказал: – А не все ли равно, одним ребенком не остановимся, семья богата детьми. Вот вернусь с войны, срубим себе новый дом, ох и весело заживем! За стол гурьбой сядем, в чашках ложки запляшут гопаком.
– Председателю обо мне не говори, не надо торопить событие, счастье сглазим.
Иван с Татьяной еще какое-то время проговорили и заснули. Анна Андриановна под утро испекла хлеб, села на лавку и стала смотреть на часы-ходики. Стрелки в это утро шли быстрее обычного, ей показалось, что у них сломался механизм. Посмотрела в окно, над холмом засверкали первые лучи солнца. «Пора», – произнесла вслух это слово с тяжестью в груди.
– Ты чего, – поддела ее бабушка Прасковея, лежа на кровати.
Не ответив ей, зашла в горницу, и, осторожно ступая по половикам, подошла к кровати молодых. Они, обнявшись, крепко спали, рука потянулась к голове сына, захотелось погладить по его русым волосам, но убрала, думая, – пусть еще чуть поспит. Смотрела на его лицо, как бы запоминая, почему раньше не замечала, что сын так возмужал. Совсем недавно бегал по двору в сатиновых штанах, размахивая ракитовой палкой, крича на всю ивановскую: «Ура!». И вот ему скоро идти в атаку на настоящего врага. Может, сына спрятать в погреб, председатель придет, скажу, не знаю, где он прячется, а там и война закончится. Опять же уполномоченный и в погребе найдет, человек он с опытом, не зря в округе весь народ его боится.
Иван, как бы чувствуя взгляд матери, открыл глаза и прошептал:
– Мам, что пора? – от его слов проснулась и Татьяна.
– Сынок, светает, – смогла она сказать ему лишь такие слова, заплакав, вытирая кончиком платка на глазах слезы.
Иван встал с кровати оделся, подошел к матери и ее обнял.
– Мама, вернусь живым, обещаю. Сначала солдат учат воевать, время пройдет, я и до фронта-то не доеду, а там и война закончится, – веря, что так и произойдет. – Пойду, умоюсь, машина подойдет, а я не готов, подведу председателя.
– Сынок, поешь в дорогу, я тебе картовницу спекла, щас в погреб за молоком схожу, – заторопилась она, продолжая плакать.
– Я на двор пойду, за одним и слажу в погреб. – Зайдя на кухню, сказал: – Татьяна, а твои родители ушли, но скоро, видно, вернутся, по хозяйству управятся. – Иван пытался держать себя в руках, чтоб не расстраивать родных.
Иван, выйдя на крыльцо, широко разбросил в стороны руки и с упоением вдохнул утреннего прохладного воздуха. Подбежала собака, села напротив, повернув набок голову, высунула язык и стала смотреть на него.
– Что, Жучка, есть захотелось, щас тебе покормят. Ты давай без меня не балуй, за хозяйством присматривай, стереги двор. – Жучка, не спуская с него взгляда, облизывала языком свой рот. Подошел петух, опустил крылья и, клюнув собаке в хвост, отбежал и снова намерился повторить свой удар. – У вас друзья, когда мировая наступит, двор большой всем места хватит, – высказал им такие слова, обведя двор глазами. Новый дом поставлю на бугорке, как у отца. Дом, та же церковь, чем выше стоит, тем ближе к богу, – пришли такие мысли. Надо же какое интересное существо человек, идет воевать, не знает, что с ним завтра произойдет, а строит планы на будущее. Так его учили в школе учителя. Хорошие в деревне учителя подобрались, и школа большая, деревянная, спасибо властям. Дед Самойл рассказывал, раньше учили детей при церкви. За провинность батюшка ребятишек ставил коленками на горох, указкой по голове лупил, как коня подгоняют. В строгости учили. «Что же я, – произнес вслух, как бы очнулся, – пора поторапливаться. Сходил по нужде и в катке с дождевой водой умылся. Спустился в погреб, сел на ступеньку лестницы, взял крынку, из нее отпил молока. Вот также, еще ребенком, утрами залезал в погреб и пил парное молоко. Перед смертью не напьешься, – это что же такое со мной происходит, как будто умирать собрался. Нет, надо гнать дурные мысли, еще нужно выдержать свои проводы. Рева будет на полверсты».