лись оборонительные рубежи. Сводки Советского Информбюро становились все более тревожными, каждый день назывались в них сданные после жестоких и упорных боев селения и города. С каждым днем фронт приближался к родному Воронежу.
Вскоре офицеров нашей дивизии откомандировали в различные части и на разные фронты, мало кому удалось попасть под Москву. Большинство были направлены под Сталинград.
Меня назначили начальником штаба 200-й стрелковой дивизии. Она отправлялась на Северо-Западный фронт. Там я был назначен командиром 182-й стрелковой дивизии, с которой прошел с боями до 1 мая 1944 года. Затем принял 150-ю стрелковую дивизию.
…Враг рвался к Москве. Столица была в опасности.
Противнику удалось местами прорвать оборону наших войск. Ударные силы фашистов стремительно продвигались вперед, охватывая с юга и с севера всю вяземскую группировку войск Западного и Резервного фронтов.
Крайне тяжелая обстановка сложилась и к югу от Брянска. Часть Брянского фронта оказалась под угрозой окружения. Не встречая серьезного сопротивления, войска Гудериана устремились к Орлу. 3 октября немцы захватили город. 6 октября часть войск Западного и Резервного фронтов была окружена западнее Вязьмы.
Главная опасность ожидалась на можайской линии. Танковые войска врага вот-вот могли появиться под Москвой. О создавшейся обстановке Жуков докладывал Сталину. Тот выслушал и произнес:
— Ставка решила назначить вас командующим Западным фронтом… В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта и части, находящиеся на можайской линии. Берите все скорее в свои руки и действуйте.
Помолчав немного, спросил:
— Скажите, товарищ Жуков, можно ли Москву защитить?
— Товарищ Сталин, можно!..
Об этом разговоре со Сталиным мне стало известно гораздо позже из архивных материалов.
Между тем гитлеровские генералы уже докладывали фюреру: «Москву видно простым глазом. Москва наша». Гитлер готовился провести парад победы на Красной площади. Были разосланы пригласительные билеты на торжества. Сам он, как известно, приезжал в Смоленск, ожидая сообщения о взятии столицы.
Но 5 и 6 декабря 1941 года войска Западного и Калининского фронтов стремительно перешли в контрнаступление. В лютый мороз, утопая в сугробах снега, через поля и леса, сокрушая врага, они шли вперед.
Разгромив ударную группировку врага в составе 38 отборных немецких дивизий, они отбросили его на 150—350 километров от столицы. Это была первая впечатляющая победа наших войск, закономерный результат совместных усилий армии и народа. Невольно вспоминаешь, как вероломно разорвало гитлеровское правительство советско-германский пакт о ненападении и бросило против Советского Союза почти шестимиллионную армию, тысячи танков и самолетов. Советская армия не могла тогда противопоставить врагу достаточные для отражения агрессии силы и вынуждена была оставить Украину, Белоруссию, Прибалтийские республики, западные районы России. Это стало возможным благодаря большому численному превосходству врага и внезапности нападения. Но эти успехи противника были временными. Они не вылились и не могли вылиться в общий решающий успех…
Тем временем предполагалось мое назначение командиром 200-й стрелковой дивизии вместо полковника Константина Петровича Елшина — его переводили заместителем начальника штаба 11-й армии. Будучи начальником штаба дивизии, я формировал 200-ю, хорошо знал солдат и офицеров, сблизился с ними. Но на должность командира дивизии прибыл полковник Петр Ефимович Попов, бывший заместитель командира 182-й стрелковой дивизии, человек с академическим образованием, вполне подготовленный для этой должности, в бою смелый и решительный.
Меня же вызвали в штаб армии в отдел кадров и вручили предписание о назначении командиром 182-й дивизии 27-й армии Северо-Западного фронта вместо генерал-майора Владислава Викентьевича Корчица. Его же назначили начальником штаба 1-й ударной армии.
Владислава Викентьевича я знал с 1929 года, когда был еще командиром взвода, носил на петлицах один кубик, а он как начальник штаба 19-й стрелковой дивизии — ромб.
Дивизия дислоцировалась в Воронежской области, а штаб стоял в городе Воронеже.
Владислав Викентьевич часто приезжал к нам в Новохоперск, в 56-й стрелковый полк, проводил проверки, занятия с командным составом, проверял, как готовятся подразделения к новому учебному году, к приему новобранцев. Это был опытный командир, хороший организатор. До революции он служил в старой русской армии и с первого дня встал на защиту Советской власти. У Корчица учились несколько поколений наших командиров.
Худощавый, со строгим лицом и всегда спокойным голосом, он умел внимательно выслушать подчиненных, подбодрить их. Сам был тверд, беспощаден к трусам и нарушителям дисциплины, суров и требователен к себе. С особой суровостью Корчиц относился к командирам, допускавшим грубость в обращении с красноармейцами, не допускал унижения человеческого достоинства. Он всегда пользовался большим уважением солдат и командиров, одним своим видом как бы заставляя их подтянуться. Со временем он стал начальником генерального штаба Войска Польского.
Вот у этого командира мне и предстояло принять командование дивизией.
Я вышел из штаба армии, держа в руках предписание, думая, что вот и в моей жизни начался новый этап… Большое доверие, почетная и в то же время ответственная должность.
Итак, пора было ехать на новое место. Я вышел из штабной землянки. Шофер Панфилов возился в моторе легковой машины. Значит, еще не готов к отъезду. Ожидая его, я смотрел на запад, куда мне предстояло ехать, за реку Ловать. Над зубчаткой далекого леса висело огромное солнце. Оно уже коснулось макушек деревьев. Кончался последний летний день 1942 года. Легкие облака наплыли на солнечный диск, и от этого казалось, что огромное пламя охватило весь небосвод. Раньше старики говорили, такие закаты к войне, но она пылает уже второй год. И я думал о том, что скоро, скоро двинемся мы на запад.
— Машина готова, товарищ командир!
Медленно тронулись по настилу дороги, недавно построенному саперами, миновали единственную переправу — железнодорожный мост через реку Ловать, по которому двигались машины, танки, повозки, люди к фронту и обратно. Вот и поселок Шпалозавод. Ни одного дома не осталось после ухода немцев — все сожгли. От поселка резко повернули на юг, вдоль реки. Ночь сгущалась, я уже не различал ни дороги, ни окружающих предметов, ехали словно наугад. Вдруг впереди показался силуэт человека.
— Стой! — он поднял руку. — Дальше ехать запрещено.
Вышел из машины, и тут же ко мне подошел подполковник Кривонос — начальник связи дивизии. Он проводил меня до блиндажа командира дивизии. Самому блиндаж было бы трудно найти: вырытый в крутом берегу, он был совершенно незаметен. Вошли.
За столом сидели командующий 27-й армией Федор Петрович Озеров, которого я знал до войны по Прибалтике. Человек высокообразованный, окончил две академии, немногословный, сдержанный. Рядом с ним — член Военного совета генерал-майор Иван Петрович Шевченко. Его я видел в первый раз. Комиссара дивизии Якова Петровича Островского я знал, он не раз приезжал к нам в 200-ю дивизию. Здесь же находились начальник штаба дивизии Николай Александрович Тихомиров, замкомдива Илларион Северьянович Неминущий, заместитель по тылу Иван Тимофеевич Свистунов. Мы вошли в самый разгар ужина по случаю присвоения генеральского звания Владиславу Викентьевичу Корчицу, до этого он носил в петлицах два ромба.
Я представился командующему армией по случаю прибытия на должность командира дивизии. Озеров указал мне место за столом рядом с генералом. Корчиц расставался со своими близкими по-фронтовому. Отношения наши с окружающими обычно определяются единым общим делом, обстановкой, сложившимися обстоятельствами. На фронте, в боях и опасностях люди сближаются быстро. Приходит пора расставания, но дружба остается.
Сидели долго, вспоминали минувшие бои, людей, строили предположения на будущее. Я много услышал хорошего о тех, с кем мне придется воевать.
Время уже перевалило за полночь. Мы проводили командующего и члена Военного совета. Вскоре разъехались все остальные.
Остались я и Корчиц, начали вспоминать службу в 19-й стрелковой дивизии, которой командовал Василий Иванович Морозов. Потом Корчиц рассказал мне историю 182-й стрелковой дивизии, которая формировалась еще в двадцатых годах из эстонцев. При вступлении Эстонии в братскую семью народов Советской страны в 1940 году многие военнослужащие дивизии вошли в состав Красной Армии. Первый бой соединение приняло 7 июля 1941 года в районе Малые и Большие Пети, Словкачачи, Застружье. Командовал дивизией в то время полковник М. С. Назаров.
После боев она отходила в составе 22-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта. Перед Псковом остановила врага, стремившегося занять город. Упорно сопротивлялись немцам эстонские части. Один из ярких примеров героизма — действия командира 6-й стрелковой роты 232-го стрелкового полка старшего лейтенанта Лайпандиса. Рота обороняла высоту 85,0 южнее Пети, на эту высоту наступало до двух батальонов фашистов. Грозной лавиной они неслись в атаку. Но бойцы не дрогнули, подпустили на ружейный выстрел и смяли оголтелых гитлеровцев. Немцы, не ожидавшие такого огня, вынуждены были отойти. Вскоре последовала вторая, еще более мощная атака, поддержанная танками. И эту атаку отбили. С неистовым упорством в течение четырех часов рота удерживала высоту. Не удалось фашистам сломить железную волю героев. Тогда враг пошел на уговоры и провокацию. Мощные радиорупоры вещали:
— Эстонцы, сложите оружие на условиях свободного ухода по домам. Эстония позади нас, вам некуда дальше отходить!
В ответ на требование врага последовал ружейно-пулеметный огонь. Все бойцы роты сплотились вокруг своего командира Лайпандиса. Он произнес:
— Товарищи! Мы защищаем свободную Эстонию, свободную жизнь. Огонь!
Бойцы дрались до последнего патрона, до последней гранаты. А когда иссякли патроны, Лайпандис не дался живым… Об этом рассказал тяжело раненный красноармеец Нанопу, который, истекая кровью, в полусознательном состоянии ночью приполз в полк.