ватает, чтобы не умереть с голоду. Лишь воля к жизни помогает им переносить эти мучения… Я рад тому, что были дни, когда не свистели ни пули, ни гранаты, ни бомбы. Но только мы вернулись из поездки, как русские вновь дают прикурить.
Стреляем на все четыре стороны. Кругом враг. Может, нам снова удастся выбраться живыми из этой переделки. Разведка сообщает о танках. Еще немного, и они уже здесь. Сначала рвутся снаряды, затем появляются сами танки Т-34. Нужно отступать, иначе нам крышка.
3 декабря. День за днем обстрел. Сверхтяжелые минометы стреляют точно по нас. Для наших родных и для нас наступающее рождество будет печальным. Каждому выдается буханка серого солдатского хлеба на 12 дней, в день по куску.
4 декабря. День за днем одно и то же. Еда — хуже некуда. Я же не могу написать жене, что мы здесь сидим в кольце, из которого никому нет выхода…
19 декабря. Русские снова что-то затевают. Всюду грохот. Воздушные налеты целыми днями, с самого утра. А когда стемнеет, опять прилетают бомбардировщики… Как мы голодаем последние 3—4 недели, невозможно описать. Такого я не пожелаю и самому заклятому врагу.
Новый год. Даже не кормят досыта. Речь постоянно идет о долге перед «фюрером», которому мы присягали. Будь проклята эта война и те, кто ее развязал! Никто нам не поможет. Нам остается только подохнуть.
10 часов вечера по немецкому времени. Ураганный огонь русских. Такого огня я еще не видел. Возможно, это конец. Если так — прощайте, мои дорогие, на родине. Я не боюсь смерти. Я беспокоюсь за судьбу своего отечества.
Я обвиняю руководство германского рейха и народа. Мы искренне надеялись на лучшее будущее, ждали его и воевали за него, терпели лишения, которые невозможно описать. Лишенные всего, ввергнутые в несчастье, мы умираем с голоду, уповая на вождей…»
…На Северо-Западном фронте обстановка продолжала оставаться относительно спокойной. Противник активности особой не проявлял. Перед нами стояла одна задача: активная оборона, чтобы противник не снял ни одного подразделения и не перебросил на левое крыло советско-германского фронта.
Все присутствующие за завтраком тепло рассказывали о солдатах, их героизме. Нет-нет и умолкали: видно было — жаль расставаться со своим командиром. Я это хорошо понимал. Думал об одном: как мне сработаться с ними, продолжить и умножить боевые традиции дивизии.
Пора, было идти на передний край знакомиться с обстановкой.
— Начнем, пожалуй, с правого фланга, где полк Кротова, — сказал Корчиц.
Вышли из блиндажа, поднялись на возвышенность. Солнечные лучи ударили в глаза. Было яркое утро. Золотистые облака плыли над лесом, начиналась осень.
По дороге Корчиц охарактеризовал командира 140-го стрелкового полка подполковника Михаила Ивановича Кротова как человека в военном деле грамотного, требовательного, смелого в бою, имеющего боевой опыт.
Метров за пятьсот до командного пункта полка, на просеке нас встретил подполковник Кротов. Он был невысок, плотен, на вид лет под сорок. По внешнему виду можно определить — кадровый командир. Одет опрятно, крепко стянуты ремнем складки гимнастерки. Подошел строевым шагом, вскинув руку к козырьку, представился.
Теперь все вместе направились в 1-й батальон. По пути Кротов говорил о своих комбатах:
— Командир 1-го батальона майор Евгений Семенович Назаренко имеет боевой опыт, смел. Можно выдвигать на заместителя командира полка. На 2-м батальоне капитан Анатолий Андреевич Казаков, молодой, всего двадцать три года.
— Иногда чрезмерно рисковый, выскакивает вперед, правда, не теряет при этом самообладания, — дополнил характеристику Корчиц.
— На 3-м батальоне — капитан Василий Иосифович Лейпунов, недавно выдвинули, до этого командовал минометной ротой. Вдумчивый. Тщательно изучает противника, чтобы принимать правильные решения.
Владислав Викентьевич сделал общее заключение:
— Все они отличились в прошедших боях и награждены орденами.
…Майор Назаренко ожидал нас в первой траншее. Он доложил о противнике и о расположении своего батальона в обороне. Докладывал четко, со знанием дела. Было видно, до подробностей знаком с расположением противника.
Я, правда, обратил внимание на то, что траншеи были неглубокие, приходилось идти полусогнувшись. Но не стал делать замечание, просто отметил для себя: солдаты всегда надеются на «как-нибудь проскочу», а это «как-нибудь» стоит потерь. У противника ведь тоже были снайперы. А когда подошли к болотам, то траншеи были совсем неглубокие, местами даже разрывались, надо было или переползать или стремительно перебегать.
Перед передним краем, в трехстах-пятистах метрах, тянулась шоссейная дорога Старая Русса — Рамушево. Мы могли обстреливать из пулеметов идущие фашистские машины и повозки. Но почему-то этого не делали. Подумал: «Боятся раскрыть себя».
На рубеже 2-го батальона встретил нас капитан Казаков, небольшого роста, подвижный, никогда не дать ему двадцати трех лет, самое большее — восемнадцать, молоденький, с чуть заметными белесыми усиками. Построение обороны почти ничем не отличалось от 1-го батальона. Солдаты несли службу бдительно. Я обратился к одному наблюдателю: он доложил полностью свои обязанности, показал сектор наблюдения, дзоты и расположение пулеметных точек врага. Карточки наблюдения и журналы велись регулярно. У каждого пулемета в стрелковой карточке разборчиво внесены огневые точки противника и расстояние до них. Я обратил внимание на то, что капитан пользуется уважением среди подчиненных.
Побывали почти во всех подразделениях в первом эшелоне, побеседовали с командирами и бойцами. Чувствовалось — настроение у людей боевое.
Солнце скрылось за лес, и густой туман накрыл долину вдоль реки Ловать.
Мы шли тропинкой вверх, прикрываясь от пуль и осколков, обрывистым берегом. Трассирующие пули со свистом пролетали рядом. Снаряды рвались то впереди, то сзади.
— Ходить здесь небезопасно, — после долгого молчания произнес Корчиц.
Около блиндажа ожидал нас начальник штаба Тихомиров.
— Есть шифровка. Вам, товарищ генерал, явиться к новому месту службы…
На другой день утром Корчиц распрощался с нами и уехал в 1-ю ударную армию. Мысли у меня были тревожные. Как теперь пойдет служба с новыми людьми, в новой обстановке. Ведь дивизия — сложный организм, объединяющий многотысячное войско, и штабы, и тылы, и политотдел и различные службы. Во всем этом необходимо тщательно разобраться. Прежде всего люди, какие у них взаимоотношения, традиции, привычки.
Мысли прервали разрывы снарядов. Блиндаж вздрагивал.
— Пойду в 232-й полк, — сказал я Якову Петровичу Островскому. Его топчан стоял против моего.
— Хорошо, — отозвался комиссар, — я могу пойти с вами.
— Да, так мне будет легче знакомиться с людьми.
Мы пошли по тропинке через поле, кустарник и небольшие рощицы. Более половины пути открытая местность. Как только вышли на поляну, нас обстреляли. Мы легли в старой воронке, переждали, пошли дальше. Яков Петрович рассказывал:
— Иван Григорьевич Мадонов в полковых командирах недавно. Но показал себя хорошо. Управлять полком может, не теряется, принимает смелые и разумные решения. Вот был случай — противник в пять утра открыл артогонь и одновременно с небольшой высоты начал бомбить. Затем перешел на узком участке в атаку, главный удар приходился по 232-му полку — наступал немец полком при поддержке танков, ему удалось прорвать оборону, продвинуться вглубь. Мадонов тогда принял решение — выделил группу истребителей танков старшего лейтенанта Латышева с задачей выйти в тыл противнику и уничтожить танки. Вскоре мы увидели, как два танка задымили, остальные отошли в укрытие, где в засаде ожидал взвод младшего лейтенанта Кучарова, который и уничтожил их. В это время батальоны перешли в контратаку и выбили врага с занятых позиций.
…Я еще издали увидел Мадонова на опушке высокого густого леса. После доклада он провел нас к наблюдательному пункту полка, который был устроен на четырех вековых соснах и замаскирован так, что ни с воздуха, ни с земли его невозможно было обнаружить. Я поднялся по сучьям дерева и увидел в стереотрубу как на ладони первую позицию и узел сопротивления противника на возвышенности. Видно было, как мелькали стальные каски по траншеям, тоже неглубоким. Наши бойцы огня не вели. От нашей траншеи до первой траншеи противника — метров двести. Фашисты тоже не вели огня, получалось: «Ты меня не тронь, и я тебя не трону».
За этот день я прошел и осмотрел в основном первую позицию 232-го полка. Оборона построена однообразно, ничем не отличалась от обороны полка Кротова. Познакомился с командирами батальонов, рот и батарей, с отдельными командирами взводов и отделений. Некоторые офицеры и солдаты задавали мне вопросы: «Когда начнем наступать? Надоело сидеть в обороне». Это уже было хорошо.
Много теплых слов услышал от рядовых, сержантов и офицеров. С гордостью и любовью рассказывали о бесстрашии в бою командиров. Это говорило о доверии к своему начальнику.
Выводов я пока не делал. Все смотрел, собирал, обдумывал, намечал план будущей работы — подготовку к зиме и укрепление обороны.
На третий день с рассветом пошли с Островским на участок 171-го полка, на левый фланг дивизии. Полк почти прижат к реке Ловать. Шли вдоль реки обрывистым берегом, прикрываясь от пуль. Яков Петрович по пути охарактеризовал командира полка Ивана Ивановича Неймана, латыша по национальности, награжденного уже двумя орденами Красного Знамени. Он встретил нас на повороте реки Ловать, недалеко от своего командного пункта, врытого в берег и хорошо замаскированного. Представился, доложил обстановку. На все мои вопросы отвечал обстоятельно и кратко. Нейман со знанием дела говорил о состоянии батальонов и отдельных рот, командирах. Чувствовалось, что он хорошо знает своих подчиненных, знает, кому что лучше поручить, какую задачу поставить перед боем. О людях отозвался коротко: надежные. Мы пошли по первой траншее от реки Ловать к первому флангу — осматривать передний край врага.