— Воспитание детей — самое трудное дело, — сказал нам Вилли, — ведь нужно и самому постоянно приспосабливаться ко всем новым законам. Учись всему, говорят детям. Все когда-нибудь может пригодиться. «Для чего?» — спрашивают они. И это значит, что ребята уже познали: почти каждая профессия для них закрыта, и нет смысла торопиться стать взрослыми. Поэтому нужно внушить им, что учиться полезно, несмотря ни на что. Ибо только тогда, когда они приобретут знания, может быть покончено с окружающим идиотизмом.
Сам Вилли окончил англиканскую миссионерскую школу в Софиатауне, а затем — в университете заочно курс национальной экономики. Официально это почти не имеет никакого значения, так как такое образование не для банту.
Вилли — один из тех нескольких тысяч африканцев, которые успели получить образование до того, как в конце пятидесятых годов свободные школы прекратили свое существование.
Пока Вилли рассказывал, Лиза зажгла керосиновую лампу под грушевидным абажуром. Комната осветилась.
На фоне неба у окраины Орландо выделялся силуэт электростанции, самой большой в той части африканского материка, которая находится к югу от Сахары. Провода проходили над нашими головами и исчезали вдали.
Петер, прежде чем усесться за свой суп и хлеб, завел патефон и поставил пластинку с Эллой Фитцджеральд. Во время. еды он был серьезен и молчалив.
— Петер, — сказала. Лиза, — почему ты так поздно стал приходить домой?
— Один парень из редакции «Пост» учит меня фотографировать.
— Хорошо, — одобрил Вилли. — Плохо только, что вы, молодежь, болтаетесь по улицам.
— Да знаю, — произнес Петер, пожав плечами. — Слышал уж: «Нечего разглядывать марки автомашин… кричать вслед девочкам».
— А помнишь, однажды ты пришел домой и рассказал, что подошел к белому и спросил, не хочет ли он быть твоим поваром, а потом убежал.
— Лучше бы ты читал хорошие книги, а не играл в кости, — сказала Лиза.
— Послушайте, — сказал Петер, — я встаю полпятого и еду на поезде в город.
— Но ведь газеты ты начинаешь продавать не раньше восьми — половины девятого.
— Если я пойду к семичасовому поезду, то не уеду. Он переполнен. Со следующим я опоздаю. Поэтому я выезжаю с пятичасовым, и у меня много свободного времени в городе.
Петер поднялся из-за стола, закрыл патефон и надел пиджак.
— Что ты собираешься делать? — спросила Лиза.
— Ничего особенного, — ответил мальчик, — Джеймс хотел пойти со мной в гараж Дадса посмотреть на бокс.
— Что за бокс?
— Тренировочный матч. Здешний спортклуб решил выставить сильного боксера, и когда сюда приедет какой-нибудь иностранный боксер, мы потребуем, чтобы они встретились. Тогда уж белому достанется.
— Ничего у вас из этого не выйдет, — сказал Вилли.
— Иностранцы имеют право выступать против африканцев, если они захотят.
— Но не африканец против белого иностранца. Ведь твой боксер — гражданин Южно-Африканского Союза.
— Гражданин? — произнес разочарованно Петер. — Этого я не знал.
Он взглянул на нас. Затем положил в боковой карман фонарик и шагнул в темноту.
Лиза рассказала нам о Джеймсе, товарище Петера, который жил здесь же в Орландо через несколько домов от них. Он работал на скотобойне в городе. Отец Джеймса умер несколько лет назад. Однажды вечером отца задержали в городе за то, что у него не было ночного паспорта, и отвели в полицейское отделение. Там его били ногами по спине. Отбили почки и отправили в больницу. После того как он скончался, послали за матерью Джеймса. Врач признал причину смерти обычной и вынужден был написать: сердце. Обвинять полицию в избиении и убийстве не имело смысла — другие на этом уже обожглись.
Джеймс на год старше Петера. Через два месяца ему исполнится шестнадцать, и он впервые получит паспорт. А когда ему стукнет восемнадцать лет, он, как и все другие африканцы, лишится законного права жить у своих родителей более трех суток подряд. Затем настанет очередь Петера, а потом Анжелы. С девушками еще хуже. Для женщин паспорта стали обязательны с 1956 года, но и сейчас вопрос окончательно не решен, потому что этому было оказано сильнейшее сопротивление, приведшее к восстанию, в результате которого было много убитых.
Мать семейства, которая пошла за покупками, не взяв с собой паспорта, может быть задержана и отправлена на работы на фермы или посажена в тюрьму. Семье ничего не сообщают. Ежедневно дети являются свидетелями того, как их матерей уводят в одном ночном белье, часто вместе с отцами. Каждый день остаются без присмотра маленькие дети, каждый день женщины и девушки подвергаются унизительным и дотошным личным обыскам со стороны полиции.
Лиза и Вилли не нуждались в утешениях и сострадании. Они не хотели нас разжалобить. В противном случае они не стали бы с нами знаться. Они казались нам людьми, которые намного сильнее нас и вооружены лучше, чем мы. А может быть, большинство людей становятся сильными, когда оказываются в трудном положении. Мы удивлялись, откуда берут они такую силу.
— Пригласи сюда ловкого прокурора, — сказал Вилли, — и в локации не найдется ни одной души, кого бы он не смог обвинить в каком-нибудь преступлении. Какой же вывод из этого? Закон существует для того, чтобы его обходить. — В приступе безудержного смеха он откинулся назад. Роберт стоял на пороге кухни и слушал. Затем он начал, размахивая руками, приплясывать.
— Мы нарушаем закон, мы нарушаем закон! — запел он.
Вскоре Роберта отвели в спальную комнату, где уже улеглась младшая сестренка. На стене дешевый ковер и пара бумажных цветов, на полу одежда Ребекки; сама она спала, сморщив во сне черное личико. Забавно было смотреть на ее волосы, росшие на голове редкими пучками. Роберт вышел и умылся из лохани, стоявшей у кухонной двери. Он вынужден спать вместе с сестрой, но кровать достаточно широка. Комната перегорожена занавеской. По другую ее сторону спала Лиза и старшая дочь Анжела, которую мы еще не видели. В гостиной укладывались на ночь Вилли и Петер.
После того как дети улеглись, мы выпили еще кофе. Говорило радио, и никто не отличил бы этого дома от миллионов других во всем мире. Лиза развязала ленту, стягивавшую волосы на затылке. По радио передавали какую-то викторину и слушателей просили посылать свои ответы.
— Письма от африканцев уничтожают, — сказал Вилли. — Считается, что мы должны слушать только программы для банту. Заявки африканцев с просьбой передать любимые записи не выполняются, если африканец в письме не выдает себя за белого. Один из наших друзей воспользовался именем миссионера из Софиатауна, с его разрешения, и выиграл десять фунтов.
Кто-то толкнул дверь. Это пришла тринадцатилетняя Анжела, старшая дочь хозяев. Она похожа на мать, та же прямая шея, те же косящие глаза. От Вилли дочь унаследовала лишь высокий лоб.
Анжела поздоровалась с нами за руку и поклонилась. Теперь мы познакомились со всеми членами семьи Косанге.
— Ты была на танцах? — спросила Лиза.
— В Коммунити-холле.
— И тебя приглашали танцевать?
— О, я танцевала все время!
На Анжеле было розовое платье, запястье украшал тяжелый медный браслет.
— Где ты взяла губную помаду? — удивленно спросил Вилли. Девочка промолчала.
— Ты пригласила приятелей к нам в гости?
— Двух девочек и четырех мальчиков.
В ее словах можно было уловить едва различимый триумф.
Анжела уселась на стул, вытянув свои тонкие, словно отполированные ноги. На ее сандалиях виднелась дыра. Слабый свет керосиновой лампы отражался в глазах Анжелы, лицо ее было спокойным и непроницаемым — чувствовалось, что никто не сможет заставить ее делать то, чего она не хочет.
Она посмотрела на нас и вздрогнула.
— Уже поздно, — сказала Лиза. — Тебе не холодно?
— Нет, я только вздрогнула, — ответила девочка. У нее был загадочный вид.
НАВСТРЕЧУ РАССВЕТУ
Мы слишком задержались и поспешили распрощаться. Вилли надел куртку.
— Кажется, сегодня ночь спокойная, — сказала Лиза, поглаживая свою руку. — По крайней мере нет облав.
Она взяла бидон с керосином и наполнила керосиновую печку. По комнате поплыло тепло. Мгновение мы стояли молча, прислушиваясь к слабому шуму пламени.
— Поспешите! — крикнул Вилли. — Это прежде всего в ваших интересах.
Нас не должны видеть в Орландо после одиннадцати часов, в противном случае нас могут упрятать в тюрьму и выслать из Южной Африки. Так случилось с корреспондентами «Нью-Йорк тайме», и этот случай был предупреждением для других.
Было уже темно, когда мы вышли на улицу. Однако скоро глаза привыкли к темноте, и мы стали различать ямы и спящих собак.
Над скопищем маленьких белых и серых хижин низко плыл месяц. Навстречу попалось несколько мужчин. Они громко смеялись. Эти люди возвращались из тайного кабака, как нам пояснил Вилли. Сейчас в Орландо, после того как в Софиатауне разгромили трактиры «Обратная сторона луны» и «Тридцать девять шагов», таких кабаков полным-полно.
Последний отрезок пути до автомобиля мы почти бежали, и, как только выбрались из ухабистых проулков локации, Вилли дал полный газ.
— Что будет, если тебя задержат? — спросил я.
— У меня ночной паспорт, — ответил Вилли, — но они найдут причину, чтобы придраться или ко мне, или к машине. Поэтому поостережемся.
Он резко повернул машину и направил ее по дороге, ведущей к какой-то фабрике. Затем поехал вниз узкими неосвещенными переулками. Мы сидели сзади, держась друг за друга.
— Ночной патруль. Форд староват и слишком шумит. Они легко догадываются, что за рулем туземец.
Он засмеялся, довольный собой. Когда мы снова выбрались на магистраль, Вилли выключил фары и включил подфарники. Мы не знали, где находимся. Заводы, складские помещения, покрытые копотью поля без конца и края, — зона, где «черный» город соприкасается с «белым». Вдали над шахтами рассекали темноту бледно-голубые лучи прожекторов. Там в это время заступала на работу новая смена. Иоганнесбург превратился в ночные кулисы: темные фасады безымянных зданий проносились мимо.