— Как ты обычно говоришь, Клифф: «Наше колониальное воскресенье прошло».
— Спорт — это уход от действительности и бессилия, я имею в виду спорт, которым занимаются в Южной Африке. Поражение в регби воспринимается здесь как национальное несчастье.
— Превосходно, — воскликнула миссис Робинсон. — Когда мы проигрываем международную встречу, мой муж не может работать целую неделю. Он становится совершенно апатичным. Пусть лучше война. Она не воспринимается так близко.
— Самое большое наше заблуждение, — продолжал Клифф Хаукинс, — в том, что мы воспринимаем спорт как духовную ценность, как патриотический долг, школу воспитания вождей, как основу, на которой стоит наша нация. Никакое образование не сравнится с престижем, которым пользуются игроки южноафриканской сборной в регби, теннис или крикет.
Чувствовалось, что Клифф говорил это уже много раз. Ему аплодировали. Ведь неожиданная точка зрения вносит разнообразие в воскресный отдых.
Я прошел вместе с ним в гостиную, чтобы наполнить свой стакан. Над дверью в столовую, точно драгоценные камни, сверкали разноцветные стекла.
Затрагивать расовую проблему в этом кругу, пожалуй, столь же неподходяще, как обсуждать чье-либо отношение к богу. Я осторожно поинтересовался у Клиффа, думал ли он, помимо спорта, над другими проблемами.
— Зовите меня либералом-реалистом! — произнес он благосклонно. — Давайте взглянем практически… Вовсе нет необходимости, чтобы белая раса доминировала над другими, но я хочу, чтобы она сберегла свою индивидуальность. Я не боюсь за моих детей. Они не вступят в брак с индийцами или туземцами…
— Я не знал, что у вас есть дети, — заметил я.
— Я не женат, — нетерпеливо ответил он. — Но во имя защиты своих правнуков я готов сохранить расовые границы в отелях и в местах увеселения, именно из-за потомков я боюсь дать те же возможности представителям других рас. Ибо люди с капиталом смешиваются с другими богатыми людьми.
— Вы хотите, чтобы расовые границы продолжали оставаться классовыми границами. В этом ваш реализм?
— Я питаю отвращение к Фервурду, так же как и вы, — произнес он торжественно. — Но именно в этом вопросе я не хочу заходить слишком далеко. Если бы вы сами жили здесь…
Казалось, что жестокая внутренняя политическая игра в Южной Африке идет вокруг сексуальной проблемы. Можно с уверенностью сказать, что в английских кругах, подобных этому, могли бы далеко зайти в теоретическом терпении. Но тот, кто не признает сексуальной угрозы, — пропащий человек.
Здесь, как и в Родезии, скорей готовы видеть африканца на посту министра, чем за столом отеля «Карлтон».
Многие белые южноафриканцы думают, что между расами существует роковое взаимное притяжение. Заявляя: «Не давай кафру подняться, и никто не выйдет за него замуж», они тем самым признают, что в противном случае он будет равен им. Это один из многих логических кульбитов в доктрине о неполноценности черной расы. Каждый говорит о своих детях и никогда о себе.
Особенно беспокоятся о дочерях и сестрах, о сыновьях заботятся меньше; некоторые южноафриканские белые юноши впервые вступают в половую связь с черной или цветной женщиной. Но белой женщине угрожают образованные африканцы, которым трудно найти равноценную жену в рамках своей расы. В противовес этой угрозе действует закон: за каждую попытку добровольного сожительства с черными — до семи лет принудительных работ.
Пуританская Южная Африка с ее воскресной тишиной— страна мечты психоаналитиков. Политические дискуссии несут в себе тон сексуального ужаса и похотливости, какое-то порнографическое настроение, как будто участники их рассматривают тайно под столом французские порнографические открытки.
Клифф помешал кубики льда в своем стакане, и мы снова вышли на балкон. Каштаны падали на траву, вызывая слабое эхо, доносившееся точно из сводов подвала.
Запрет. Запрет. У тебя черная кожа, а у меня белая — между нами может проскочить искра и вызвать взрыв. Но запретный плод всегда сладок. Возводятся стены. Нам становится грустно. Мы забираемся на них и смотрим в бинокль на другую сторону. Это превратилось в Южной Африке в спорт.
Я присел рядом с миссис Робинсон. Некоторые из гостей отправились играть в теннис. Корт находился в саду.
На балкон вошел слуга с лаковой шкатулкой, наполненной шоколадом с орехами. Я проводил его глазами.
— Я знаю, что существуют упрямцы, придерживающиеся всех расовых предрассудков, — сказала миссис Робинсон, точно прочитав мою мысль. — Но мы всегда были либералами и всегда хорошо обращались со своими черными слугами. Однако в общей брани, которая льется в адрес нашей страны, достается и нам, англичанам.
Она вздыхала, не сознавая того, что брань едва ли касается ее отношения к слугам. Мне пришла в голову мысль, что либералы здесь не патриоты. Они лишь лояльно относятся к своей стране, не принимая участия в ее строительстве.
Она говорила, что люди отличаются друг от друга и стоят на различных уровнях культурного развития. Какое-то оцепенение охватило меня. Так бывает всегда, когда видишь бесконечно повторяемый узор. Я уже знал, что отсюда не уйдешь, не выслушав несколько историй о слугах. Вот три такие истории:
Слугу Брэнди застали однажды утром, когда он процеживал чай для своего господина через грязный чулок.
Слуга Элиа держал в одной руке полотенце, а в другой серебряные ложки и мыл их водой, набранной в рот.
Помощник повара приехал в дом из резервации на границе с Родезией. Однажды он на серебряном блюде принес что-то неописуемое. За ним, помахивая хвостом, следовала собака. По ошибке он поджарил, красиво оформил гарниром и приправил грязное мясо, предназначенное псу. Гости раскрыли рот от удивления, глядя на эту грязь. Собака почувствовала свою еду и завыла от голода.
Черный шофер оделся в форму с медными пуговицами и стоял, ожидая, когда нужно будет отвезти своего господина и кое-кого из гостей в гольф-клуб. Черный слуга открывал перед гостями двери и разносил сигары и фрукты. В честь воскресенья его фигуру обтягивал белый пиджак с красным поясом, голову украшала красная феска. Вечером он переоденется в комбинезон цвета хаки или в один из старых спортивных костюмов хозяина и вместе с черным шофером отправится на автобусе домой в локацию.
Немного позднее выйдет из кухни «девушка», готовившая обед. От электрической плиты, водопровода и различных домашних машин она пойдет домой, в сарай, где живут родители или дети, к лохани с помоями, к керосиновой лампе, к темноте и усталости. Народная сказка о бедной девушке в королевской кухне не смогла бы лучше описать тот огромный контраст, который ежедневно ощущают африканцы, передвигаясь между «белым» и «черным» Иоганнесбургом.
Миссис Робинсон даже не представляла, где живут работавшие у нее «девушка», которой, возможно, за сорок и которая имеет пятерых детей, и «парень», возрастом за пятьдесят, и, возможно, дедушка.
— У них свой мир. Мы не интересуемся тем, как они проводят свободное время. Разве это не лучше для каждой стороны?
А у нас свой мир: кусочек старого мира, перенесенный в южное полушарие.
Здесь расположились локации для богатых белых, которые не представляли, что могли бы жить где-то в другом месте. Казалось, эти виллы и парки принадлежали более старой и тонкой культуре, чем золотые рудники, создавшие их.
— Проявляя заботу о черных, мы тем самым помогаем им. Где бы они иначе получили работу? — спросила миссис Робинсон. В ее вопросе звучал упрек.
Садовые ограды были необходимы для англичан, которые считали себя терпеливыми и либеральными в границах приличия. Они лелеяли свою неосведомленность, точно нежное растение, питали к черным равнодушную неприязнь, но не желали глубже испытывать свои чувства и склоняться на чью-либо сторону. Они прекрасно знали, что, если неприязнь исчезнет, за ней последует боль, а нести ее в себе еще хлопотнее.
— Вы должны побывать в настоящем бурском доме в провинции, — заявила миссис Робинсон. — Посетить такой дом всегда интересно.
— Мы намереваемся совершить поездку на автомобиле, — сказал я.
— В таком случае я черкну одному фермеру и дам вам его адрес. Это в районе Рюстенбурга.
Мужчина в шезлонге наконец проснулся. Он внезапно встал, затянул потуже брючный ремень и пожелал присутствующим приятного аппетита. У него было два часа свободного времени, сейчас же он прощается и исчезает. Его розовое полное детское лицо похоже на бумажный фонарь, который вот-вот погаснет.
Я заметил, что миссис Робинсон ни разу не спросила нас, как нам нравится в Южной Африке, В Родезии этот полный ожидания вопрос задавался почти сразу, как только вы переступали порог чьего-либо дома. И если на него следовал критический ответ, хотя бы в легкой форме, вокруг вас немедленно возникала атмосфера оскорбленного молчания. Так происходило даже в не очень патриотично настроенных кругах. В Южной Африке многие привыкли к иностранцам и остерегались задавать такие вопросы.
В конце этой недели, как сообщали позавчерашние газеты, в Иоганнесбурге было убито пять европейцев и десять африканцев. Более ста африканцев арестованы за кражи со взломом, нападения или попытки нападения на белых. Белый ювелир избит до потери сознания. Четверо европейцев задержаны за то, что в состоянии сильного опьянения размахивали револьверами и стреляли в воздух. Столько же белых арестовано за участие в азартных играх. Три белые женщины арестованы за содержание публичных домов: переодетые полицейские сначала склонили их к связи, а затем разоблачили. Три африканца были убиты, когда пытались убежать на украденных автомобилях. Одна индианка убита из-за ревности, и двое цветных были зарезаны ножами, когда возвращались домой с железнодорожной станции.
— Мы рады, что вы посетили нас, — заявила миссис Робинсон, когда мы прощались. — По воскресеньям в Иоганнесбурге никогда ничего не случается. Большинство выезжают на охоту или катаются на автомобилях. Но нам всегда удается заполучить гостей.