ДВА СЛОВА ЧИТАТЕЛЯМЪ.
Эти очерки Рима печатались въ журналѣ въ теченіе болѣе чѣмъ двухъ лѣтъ. Такъ вышло не по винѣ автора.
Поэтому многое, о чемъ говорится, какъ о фактахъ настоящей минуты, должно быть отнесено къ тому времени, когда оно писалось т.-е. къ 1898 году.
Но съ тѣхъ поръ въ общей жизни «вѣчнаго города» не могло произойти ничего такого, что существенно мѣняло бы его физіономію, въ чемъ я убѣдился, побывавъ въ немъ еще разъ, весной этого года. Кое-что отошло назадъ — событія и люди. Среди русскихъ старожиловъ Рима, принадлежавшихъ къ артистическому міру, трое уже покойники. Убитъ король, умеръ и о. Винченцо Ванутелли.
Списокъ погрѣшностей вышелъ бы еще меньше, еслибъ я самъ имѣлъ возможность читать корректуру всѣхъ главъ. Исправлены— важнѣйшія.
Называя эти очерки «Итогами пережитого», я желалъ бы, чтобы тѣ изъ моихъ читателей, кто еще не бывалъ въ Римѣ и стремится туда, имѣли средства и досугъ: пожить въ немъ подольше и, въ свою очередь, подвести «итоги» всему, что они переживали въ этомъ единственномъ, по своему содержанію, городѣ, и для себя, и для другихъ.
П. Боборыкинъ.
Октябрь 1902 г.
С.-Петербургъ.
Вступленіе
Италія! Римъ! Вотъ два обаятельныхъ звука. Кто на нихъ не отзовется, даже изъ тѣхъ, кому привелось дожить до старости, въ глуши, и никогда не переѣзжать границы своего отечества?
Но, обращаясь къ русскимъ моего поколѣнія, т.-е. къ людямъ шестидесятыхъ годовъ, особенно къ тѣмъ, кто родился и воспитывался въ провинціи, я спрошу ихъ:
Что они вынесли изъ своего дѣтства, и даже юношескихъ лѣтъ, такого, въ чемъ Италія и Римъ, — куда имъ суждено было впослѣдствіи попасть, — назрѣвали въ ихъ душѣ? Какіе запали въ нихъ идеи, образы, впечатлѣнія отъ разговоровъ, книгъ, произведеній искусства, наконецъ, отъ встрѣчъ и знакомствъ съ людьми, которые сами видѣли страну оливъ и апельсиновъ, развалины Палатина и римскаго Форума?
У большинства всего этого было мало, очень мало. Говорю такъ увѣренно потому, что смотрю на свое воспитаніе какъ на нѣчто средне-культурное, въ періодъ отъ половины сороковыхъ до половины пятидесятыхъ годовъ.
Вотъ уже болѣе двадцати лѣтъ, какъ у насъ царитъ строгоклассическая система въ гимназіяхъ. Теперь, быть можетъ, гимназисту въ послѣднихъ классахъ гораздо ближе все, что связано съ Римомъ, съ Италіей древности, Средневѣковья и Возрожденія. Говорю «быть можетъ», хотя въ отзывахъ тѣхъ, кто хорошо знаетъ теперешнихъ гимназистовъ, преобладаютъ сѣтованія о малой общей развитости юношей, объ ихъ переутомленіи отъ чисто-формальныхъ занятій древними языками. Но, во всякомъ случаѣ, если не въ классѣ, то дома, у товарищей, изъ книгъ, газетъ, журналовъ, зрѣлищъ, выставокъ, они могутъ вобрать въ себя многое, что, съ раннихъ лѣтъ, въ состояніи возбуждать интересъ къ той странѣ, куда тянетъ всѣхъ за красотами природы и творчества, къ тому мѣсту, которое не даромъ зовутъ до сегодня «вѣчнымъ городомъ».
Мы были полуклассиками. Насъ также, съ перваго класса гимназіи, учили одному древнему языку — латинскому. Италія и Римъ могли и въ насъ вызывать особый интересъ. Но этого совсѣмъ не было. Древній Римъ заслоняли для насъ тошные уроки этимологіи и синтаксиса или подневольные переводы изъ Корнелія Непота, Тита Ливія, Цезаря, Цицерона, и въ послѣднемъ классѣ, съ великимъ грѣхомъ пополамъ, кое-какіе отрывки изъ Горація и Вергилія. Никто любовно не говорилъ намъ о римской культурѣ, о древнемъ искусствѣ, не называлъ даже именъ античныхъ художниковъ, не упоминалъ о тѣхъ памятникахъ зодчества, какіе сохранились понынѣ, о всемірно-извѣстныхъ храмахъ, статуяхъ, театрахъ, термахъ, тріумфальныхъ аркахъ, базиликахъ.
То же самое и по части христіанскаго искусства первыхъ вѣковъ. Ни одинъ учитель, — словесности, исторіи или латинскаго языка, — не разсказывалъ намъ о римскихъ катакомбахъ, объ ихъ подземной жизни, о фрескахъ, гробницахъ, криптахъ, тайномъ богослуженіи. Не было объ этомъ рѣчи и въ урокахъ церковной исторіи. Средневѣковая Италія и судьбы Рима, — до эпохи Возрожденія, — значились въ «Смарагдовѣ», зазубривались къ экзамену и только.
Не помню, чтобы когда-нибудь учитель исторіи, словесности или латинскаго языка, или же учитель рисованія (а рисовали мы до седьмого класса) принесъ какой-нибудь альбомъ или нѣсколько гравюръ и показалъ намъ Колизей, церковь св. Петра, Аполлона Бельведерскаго, Венеру Медицейскую, что-нибудь изъ огромной области изящнаго творчества, какой-нибудь хотя немудрый снимокъ съ одной изъ всемірно-прославленныхъ картинъ итальянскихъ художниковъ.
Сомнѣваюсь, чтобы кто-нибудь, даже изъ самыхъ способныхъ учениковъ, зналъ хоть нѣсколько именъ живописцевъ и архитекторовъ Ренессанса, кромѣ Рафаэля, да Микель-Анджело, да, можетъ быть, Леонардо да-Винчи.
Такая же скудость была и дома, въ обществѣ взрослыхъ, родовыхъ, знакомыхъ, домашнихъ учителей и гувернеровъ. Еще на мою долю выпала удача въ лицѣ французскаго гувернера, о которомъ, въ другомъ мѣстѣ, я говорилъ уже въ печати. Онъ былъ, въ наполеоновское время, молодымъ военнымъ врачомъ посланъ въ Италію, въ началѣ вѣка, провелъ тамъ два года, выучился немного по-итальянски и разсказывалъ мнѣ про Римъ, Венецію, Миланъ, Неаполь, но все это урывками, безъ всякаго умѣнья и даже желанія развить своего питомца въ культурно — эстетическомъ направленіи.
Разговоръ взрослыхъ, цѣлыми годами, вращался вокругъ чисторусскихъ темъ. Изрѣдка кое-что изъ политики, воспоминанія о 1812 годѣ, потомъ венгерская кампанія и толки николаевскаго времени о разныхъ строгостяхъ и экзекуціяхъ. Но Италія и Римъ стояли тамъ гдѣ-то, въ туманѣ, вдали, которая если и манила къ себѣ, то случайно, въ видѣ подвернувшагося гдѣ-нибудь рисунка, или стихотворенія, имени, отрывка.
Тогда, т.-е. съ половины сороковыхъ годовъ, въ губернскомъ городѣ, даже и въ богатой помѣщичьей средѣ, рѣдко попадались люди, побывавшіе «въ чужихъ краяхъ». И я за все свое дѣтство и отрочество, вплоть до окончанія курса въ гимназіи, не помню ни одного мѣстнаго дворянина, барыни или пріѣзжаго столичнаго жителя, которые бы разсказывали у насъ объ Италіи и Римѣ.
Римъ! Въ томъ освѣщеніи, какое мы теперь даемъ ему, «вѣчный городъ» и не могъ быть обаятельнымъ для насъ въ тѣ времена. Мы съ дѣтства узнали, что тамъ живетъ «папа». И этотъ звукъ «папа» давалъ сейчасъ же всему старорусское окрашиваніе. Папство, латинство, іезуиты, индульгенціи, инквизиція — вотъ рядъ идей, всплывавшихъ въ нашей головѣ. Рознь религіозная, при значительномъ равнодушіи къ вопросамъ вѣры, была унаслѣдована, висѣла въ воздухѣ, вошла въ обиходъ представленій о томъ городѣ, гдѣ свило себѣ главное гнѣздо католичество, «польская вѣра», искони враждебная русскому Богу».
Съ образомъ папы мы соединяли что-то и опасное, и чуждое, вродѣ Далай-Ламы, у котораго надо цѣловать туфлю. И когда я, мальчикомъ лѣтъ десяти, услыхалъ, какъ въ нашемъ домѣ, на домашнемъ спектаклѣ, въ пьесѣ Хмельницкаго «Не любо не слушай, а лгать не мѣшай», моя тетка произнесла съ комическимъ выраженіемъ лица: «И папы римскаго зеленые очки», я долго потомъ не могъ себѣ иначе представлять римскаго первосвященника, какъ курьезнымъ старикомъ въ зеленыхъ очкахъ.
Вѣковой предразсудокъ противъ латинства и его соблазновъ несомнѣнно повліялъ на то, что Римъ со всей Италіей уходили въ даль, не становились настолько предметомъ интереса, какъ Парижъ, Лондонъ, даже нѣмецкія столицы.
Вообще можно сказать, что театръ и литература владѣли нами въ ущербъ изобразительному искусству и его классической родинѣ, въ особенности театръ. Съ ранняго дѣтства я и многіе мои товарищи жили впечатлѣніями сцены, а лѣтъ тринадцати я уже могъ по-нѣмецки декламировать монологи изъ «Вильгельма Телля» и «Дѣвы Орлеанской».
Русская литература въ лицѣ Гоголя заставила меня едва ли не впервые остановиться отроческою душой надъ Римомъ, когда, послѣ перваго тома «Мертвыхъ душъ», пошли и въ провинціи толки о томъ, что Гоголь утомитъ свой талантъ, живя слишкомъ долго за границей, именно въ атомъ самомъ Римѣ. Помню, съ какимъ любопытствомъ мы разсматривали, нѣсколько позднѣе, большой листъ каррикатуры (кажется, Новаховича) съ изображеніемъ всѣхъ тогдашнихъ корифеевъ литературы, въ видѣ погребальной процессіи. Гоголя везли на томѣ «Мертвыхъ душъ».
Его отрывокъ о Римѣ,—быть можетъ первый, по времени у насъ, дифирамбъ вѣчному городу, — я могъ прочесть еще въ гимназіи, но прочелъ ли — не припомню. Думаю, что нѣть, что я съ нимъ познакомился, когда онъ уже изъ журнальной книжки перешелъ въ отдѣльное изданіе. Могу утверждать только то, что и передъ выходомъ изъ гимназіи, и въ первые годы университетскаго ученія «Римъ» Гоголя не взволновалъ меня настолько, чтобъ я сталъ мечтать о вѣчномъ городѣ.
Въ Петербургѣ, въ Москвѣ и въ сороковыхъ годахъ можно было и мальчику встрѣчаться съ художниками, видать хорошія картины, зданія, коллекціи. Въ провинціи артистовъ, кромѣ заѣзжихъ музыкантовъ и пѣвцовъ, да учителей музыки совсѣмъ почти не было; а архитекторы, для насъ, приравнивалить къ чиновникамъ, только въ вицмундирахъ другого цвѣта. Живопись существовала въ видѣ иконописанія и помѣщищьяго любительства. И не мало ходило, вокругъ насъ, разсказовъ о крѣпостныхъ живописцахъ, которые, кромѣ писанія копій, образовъ и расписыванія комнатъ, употреблялись и какъ свои театральные декораторы.
Нельзя сказать, чтобы тогдашнее дворянское общество было совершенно равнодушно къ хорошихъ картинамъ. Но этотъ интересъ не шелъ дальше случайнаго охотницкаго чувства. Въ гостиной полагалосъ повѣсить нѣсколько масляныхъ картинъ. Но откуда онѣ, какой школы — до этого не допытывались. Дворянское «дитя», мальчикъ или дѣвочка, должно было учиться рисованію, но я уже говорилъ, до какой степени учителя рисованія и въ гимназіяхъ скудно развивали насъ эстетически, мало заохочивалп къ тому, чтобы хоть немножко устыдиться своей невѣжественности по исторіи искусства.
Въ нашемъ губернскомъ городѣ проживалъ всего одинъ академикъ (кажется, мѣстный уроженецъ нѣкій Веденецкій) и успѣлъ даже нажить себѣ домъ расписываньемъ церквей, а главное — писаніемъ портретовъ, что тогда было очень въ ходу. Но этого «академика» я никогда нигдѣ не видалъ, ни у насъ, ни въ знакомыхъ домахъ. И въ видѣ какого-то гриба на тогдашней крѣпостной почвѣ выросла въ уѣздномъ городѣ нашей губерніи (въ Арзамасѣ) цѣлая школа нѣкоего Ступина, о которой впослѣдствіи писали въ журналахъ и газетахъ. Она существовала до конца пятидесятыхъ годовъ и выпустила цѣлый контингентъ иконописцевъ, декораторовъ и учителей рисованія. Этотъ Ступинъ, на свои скудныя средства, устроилъ у себя галлерею гипсовыхъ снимковъ съ античныхъ статуй, тогда ка