Въ концѣ лѣта 1897 года изъ Баденъ-Бадена я двинулся — въ который разъ не помню — на С.-Готтардъ, прожилъ во Флоренціи весь сентябрь и ровно перваго октября, по нашему стилю, выѣхалъ въ Римъ, — болѣе десяти лѣтъ послѣ той ночи, когда я, по пути изъ Неаполя, остановился въ отелѣ, и внезапный припадокъ лихорадки зловѣще напомнилъ мнѣ о маляріи 1874 года, которой страдалъ не одинъ годъ.
Романъ Золя, вызвавшій охоту заново пожить въ Римѣ, не давалъ мнѣ самому желанія сдѣлать Римъ исключительнымъ сюжетомъ цѣлаго беллетристическаго произведенія. Не знаю почему, еще до переѣзда моего въ Италію, пошли слухи, что я сбираюсь писать романъ изъ римской жизни. Вѣстовщики мелкой прессы оповѣстили это. И позднѣе, въ теченіе всей зимы 1897—98 г., та же молва упорно держалась. Безпрестанно встрѣчаясь съ русскими и съ иностранцами, уже въ самомъ Римѣ, я долженъ былъ увѣрять, что вовсе не за тѣмъ пріѣхалъ въ Римъ, чтобы писать романъ. Въ Ватиканѣ такія увѣренія были особенно нужны. Тамъ, по выходѣ въ печать книги Золя, стали тревожнѣе относиться къ писателямъ, и всего больше къ романистамъ.
Мнѣ кажется, что всецѣло воспроизводить въ романѣ жизнь такого города, какъ Римъ, иностранцу, хотя бы и съ матеріаломъ за два, за три года и болѣе — рискованная задача. Золя принялся за ея выполненіе всего послѣ шестинедѣльнаго житья въ Римѣ. Поэтому онъ и написалъ многое de chic, многаго совсѣмъ не коснулся въ тшм итальянскаго общества послѣднихъ годовъ, а лица, нравы и подробности семейнаго и общественнаго быта обобщилъ слишкомъ быстро и односторонне. Но каковы бы ни были недочеты, промахи и преувеличенія этого романа, онъ все-таки представляетъ собою декорацію, захватывающую васъ силой и яркостью общей картины. Съ этой книгой необходимо считаться каждому, кто захочетъ писать о Римѣ, въ какихъ бы то ни было направленіяхъ, исключая, конечно, научно-археологическія задачи.
Изъ романовъ, писанныхъ на римскія темы, ни одинъ нельзя поставить рядомъ съ Римомъ Золя по ихъ общему содержанію и колориту. Два читаются, до сихъ поръ, международной публикой. Это — Госпожа Жервезе братьевъ Гонкуръ и Босмополисъ Поля Бурже. Ихъ нельзя ровнять. Романъ Гонкуровъ гораздо выше и по замыслу, и по художественной манерѣ, съ какой обработаны главныя лица, обстановка, психическія настроенія. И сегодня такой сюжетъ былъ бы самымъ новымъ и реальнымъ: показать, какъ Римъ производитъ въ душѣ свободомыслящаго существа переворотъ въ сторону мистицизма. Гонкуры взяли женщину, воспитанную въ воздухѣ научнаго скептицизма, и заставляютъ ее проходить черезъ рядъ вліяній римскаго «ambiente», по любимому выраженію итальянцевъ. Въ какой степени убѣдительно для мыслящаго читателя обрамленіе г-жи Жервезе — это другой вопросъ. Но Римъ, въ его воздѣйствіи на художественное чувство каждаго чуткаго человѣка, любящаго изящное, склоннаго къ впечатлѣніямъ высокаго — схваченъ во множествѣ мѣстъ романа съ артистическимъ чутьемъ и тонкостью. И до сихъ поръ цѣлый рядъ описаній и характеристикъ не устарѣлъ. Рима въ этой вещи неизмѣримо больше, чѣмъ въ Космополисѣ Поля Бурже.
Романъ этотъ сильно читался у насъ. Въ немъ не мало притязаній на «couleur locale»; но Римъ взятъ только какъ эффектная декорація, да и какъ на фонѣ картины, въ немъ нѣтъ ничего дышащаго Римомъ, что бы относило читателя (даже и бывавшаго тамъ) къ знакомымъ впечатлѣніямъ, и чисто-зрительнымъ, и болѣе интимнымъ, внутреннимъ.
Бурже, по слабости своей къ изображенію жизни того, что зовется «le monde chic», взялъ въ Римѣ такой слой общества, который онъ могъ помѣстить куда угодно — въ Біаррицъ, Монте-Карло, въ Баденъ или Трувилль. Всѣ эти «растакуэры» ни мало не характерны для римской жизни. Даже его героиня — венеціанка, почти такая же пріѣзжая, чужая, какъ еслибъ она была француженка или американка. И герой — полякъ, попавшій въ Римъ совершенно также, какъ онъ попалъ бы въ Ниццу или Баденъ-Баденъ.
Для иностранца романиста неизбѣжно играть на такихъ сюжетахъ съ переодѣваньемъ, давать читателямъ то, что имъ болѣе знакомо, или самихъ себя, или своихъ соотечественниковъ въ римской обстановкѣ. Такой типъ беллетристики идетъ съ романа г-жи Сталь Corinne ou el ltalie.
Эта кнрга построена такъ, какъ построилъ и Золя свой Римъ-, но г-жа Сталь, дѣлая изъ себя самой полуитальянскую поэтессу, вставляетъ въ рамки античнаго и католическаго Рима любовныя перипетіи связи Коринны — опять-таки съ иностранцемъ, съ англійскимъ лордомъ. У ней нѣтъ претензіи создавать настоящихъ итальянцевъ, римлянъ XIX в., отъ чего не воздержался Золя.
Ограничься онъ испытаніями своего аббата Пьера въ тѣсныхъ предѣлахъ того, что самъ видѣлъ и узналъ, — его романъ не давалъ бы законнаго повода всѣмъ знающимъ жизнь современнаго Рима указывать на его ошибки, вымыслы или легковѣріе, неточности всякаго рода.
Въ слѣдующихъ главахъ я буду не разъ имѣть случай отмѣчать всѣ эти промахи и неумышленныя «сочиненія». Римляне не скупятся на указанія всѣхъ прорухъ моего знаменитаго собрата; да и не будучи римляниномъ, если вы давно знаете Римъ и прожили въ немъ, въ послѣднее время, хоть одинъ сезонъ, изучая разныя стороны его быта, вы легко убѣдитесь въ томъ, до какой степени реальной правдѣ романа Золя вредятъ всѣ ати провинности.
Въ англійской и нѣмецкой беллетристикѣ найдутся также романы, повѣсти, разсказы изъ самоновѣйшей римской жизни. Говорить о нихъ было бы излишне. Почти всѣ они пишутся для читателей той національности, къ какой принадлежитъ авторъ. Въ нихъ на первомъ планѣ англичане или нѣмцы и дѣйствіе происходитъ или въ римскомъ «Космополисѣ», или въ своей колоніи, въ отдѣльномъ мірѣ писателей, археологовъ и, всего чаще, художниковъ.
Одна изъ самыхъ послѣднихъ вещей въ такомъ родѣ—романъ нѣмецкаго писателя Тальмана изъ жизни нѣмецкихъ же художниковъ въ послѣднее десятилѣтіе — Подъ голубымъ небомъ Рима.
Такія вещи и для своихъ соотечественниковъ имѣютъ интересъ чисто-личный. Въ нихъ ищутъ портретовъ, нескромностей всякаго рода. Если авторъ и не злоупотребитъ своимъ авторскимъ правомъ лица, чувства, нравы, подробности быта — все это вызываетъ толки, недовольства и заслоняетъ совершенно и ту долю художественныхъ и общественныхъ достоинствъ, какія могутъ быть въ такихъ произведеніяхъ.
О «вѣчномъ городѣ» писаны сотни томовъ, если начать только съ эпохи Возрожденія. Весь культурный свѣтъ прошелъ черезъ воздѣйствіе Рима и каждая раса, каждая нація, въ лицѣ своихъ самыхъ чуткихъ людей, силилась сказать свое непремѣнно новое слово.
Я далекъ отъ мысли исчерпать здѣсь обозрѣніе всей международной литературы о Римѣ. На это не хватило бы моей жизни. Но для меня, какъ и для всякаго писателя конца XIX столѣтія, ближе и значительнѣе, какъ образцы сравненія и отрывныя точки — тѣ книги или отдѣльные этюды, главы, гдѣ о Римѣ говорится во всѣхъ тѣхъ смыслахъ, которыхъ нельзя обѣжать мыслящему и сколько-нибудь воспріимчивому человѣку.
И я думаю, что во всей — не спеціально-научной — литературѣ документъ, съ которымъ надо всего больше считаться, это — та часть перваго тома Voyage en Italie Тэна, гдѣ онъ занимается Ри-иомъ. Приходится сказать тоже, что и про Флоренцію Тэна. Это не ученый трактатъ, не строго-научное изслѣдованіе. Въ немъ вы многаго не найдете. Иное и на взглядъ спеціалиста, и весьма часто — отзывается слишкомъ личными оцѣнками и односторонними приговорами. Никто и не поставитъ этихъ бѣглыхъ «писемъ» къ пріятелю-художнику наравнѣ съ такими авторитетными изслѣдованіями, какъ труды Гастона Буассье, Грегоровіуса, Бурхарда Фойгта и другихъ нѣмцевъ. Но въ тѣхъ монографіяхъ и компендіяхъ вы находите Римъ древности и Возрожденія. Нѣтъ цѣльной панорамы города, какъ она развертывалась слишкомъ тридцать лѣтъ назадъ передъ такимъ наблюдателемъ, какъ французскій высокодаровитый писатель.
Съ 1864 года, когда Танъ прожилъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Римѣ, Италія сплотилась въ одно цѣлое. Папскому свѣтскому владычеству давно пришелъ конецъ. Столица папской области превратилась въ метрополію объединеннаго большого государства. Но и теперь, въ 1898 году, по прошествіи тридцати четырехъ лѣтъ, вы найдете у Тэна отвѣты на главные запросы и моменты, какихъ вы не избѣжите въ Римѣ. Измѣнился политическій бытъ, общество не то, нравы подчинились событіямъ, городъ сталъ во многомъ почти неузнаваемъ (кто говоритъ, къ лучшему, кто — къ худшему); но первенствующіе моменты всѣ еще на-лицо; прошлое Рима, памятники античнаго искусства, христіанство первыхъ вѣковъ, средневѣковье, Возрожденіе, искусство во всѣхъ своихъ изобразительныхъ формахъ, Ватиканъ съ его верховнымъ вождемъ двухсотъ пятидесяти милліоновъ католиковъ, борьба неподвижной традиціи и свободомыслія… На все это есть у Тэна отвѣты. И стоитъ вамъ пересмотрѣть то, что до него и послѣ писалось въ литературной формѣ о Римѣ XIX вѣка, начиная съ 20 хъ годовъ, и вы почувствуете до какой степени письма Тэна сильнѣе и оригинальнѣе всего остального — въ предѣлахъ требованій обще-образованнаго человѣка. Не считаться съ ними — нельзя.
Городъ — «urbs», какъ римляне звали Римъ, издревле вызывалъ въ людяхъ мысли краснорѣчія, изреченія оставшіяся монументальными. Горацій любилъ деревню и поля; но такіе настоящіе горожане, какъ Цицеронъ, прославляли «urbs» даже въ дружеской перепискѣ. Уцѣлѣли слова его въ письмѣ къ Руфу:
«Urbem, mi Rufi, cole, in ista luce vive» [2].
И въ самомъ дѣлѣ, вѣчный городъ надо «воздѣлывать», «вживаться» въ него, пользуясь его «свѣтомъ».
Но въ литературномъ сознаніи европейца Римъ сталъ выясняться только съ эпохи Возрожденія. Не перечесть всѣхъ выдающихся иностранцевъ, писавшихъ о Римѣ съ XVI вѣка. Нѣкоторые этапы я все-таки приведу. Каждый вѣкъ по-своему относился къ Риму, если взять, въ видѣ образчика, Францію, какъ страну и общество, всего ближе стоявшее къ центру господствующей религіи. Французъ, вобравшій въ себя протестующій юморъ скептика-язычника, носившаго черную рясу — Раблэ — точно нарочно попадалъ въ Римъ и живалъ въ немъ по-долгу. У него, быть можетъ впервые, вы найдете безцеремонное и безпощадное освѣщеніе всѣхъ тогдашнихъ порядковъ папскаго режима, распущенныхъ нравовъ и злоупотребленій. Но его влекло въ Римъ, какъ ученаго человѣка-гуманиста, но гораздо меньше, какъ археолога, способнаго восхищаться каждою античною рутиной, всякою кучей древняго мусора. Онъ поѣхалъ въ качествѣ домашняго врача при французскомъ послѣ кардиналѣ Жанѣ дю-Беллэ и жилъ въ Римѣ до трехъ разъ.