В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) — страница 34 из 60

ану, сестёр в гарем, а мальчика в рабство, чтобы покрыть убытки, причинённые отцом. Когда я узнал об этом, то дал обет: взять у китайских купцов силой деньги, чтобы выкупить пленников у богдыхана. В монастырь, куда меня послали, я не вернулся, а мало-помалу составил отряд из монголов и тангутов, также так или иначе обиженных китайскими властями, и построил с ними эту крепость близ караванной дороги. Вот с тех пор, четвёртый год мы и живём здесь в пустыне. Но через год или два у меня, может быть, будет довольно денег, чтобы ехать в Пекин и снабдить своих помощников небольшими деньгами для обзаведения юртой, скотом и семьёй.

Мы выслушали этот рассказ с большим вниманием и не могли не извинить деятельности Чёрного ламы, пострадавшего от такого произвола китайского амбаня.

— А много ли у тебя помощников? — спросил я.

— Немного, ты почти всех видел. Их шесть человек, но один старый и большей частью остаётся дома, готовит нам пищу, пасёт верблюдов.

— Где же вы сбываете товары?

— В Баркуле и Хами у меня есть доверенные купцы, которые принимают от нас товар, конечно, с большой уступкой.

— А выдать тебя амбаням они разве не могут?

— Не посмеют, а место нашей крепости, они, конечно, не знают. И товар им привозят не мои люди, а посторонние монголы, которые получают его от нас в условленных местах в пустыне.

Часа в три пополудни лама сказал нам, что пора отправляться. Лошади были уже накормлены горохом, верблюды наелись. При помощи людей ламы мы быстро навьючили их; один тюк с товаром заметно уменьшился, и мы положили его на верблюда, который обнаруживал признаки усталости.

Мы очень дружески простились с ламой, благодарили его за гостеприимство и обещали завернуть к нему на обратном пути и привезти книги, если найдём их в Хара-Хото, и муки с Эдзин-Гола. Верблюдов вывели по одному через ворота в начало ущелья, где построили караван, во главе которого рядом с Лобсыном поехал на своём скаковом верблюде один из монголов ламы.

С четверть часа мы ехали вниз по ущелью, и я при дневном свете заметил, что оно делает несколько зигзагов, что удобно для отражения нападающих из засад. Лобсыну монгол-вожак сообщил, что он открыл и указал это прекрасное место для тайной крепости в пустыне; в этих диких бесплодных горах никто не мог предполагать наличие воды и корма так недалеко от караванной дороги. Вода, вытекавшая из-под стены крепости, быстро исчезала в наносе дна ущелья, которое ближе к караванной дороге было сухое, расширялось и ничем не отличалось от других соседних ложбин.

Выйдя на караванную дорогу, мы ехали по ней часа два в виду всё той же скалистой гряды продолжения Тянь-Шаня, то имевшей вид холмов, то представлявшей живописные острые вершины. Потом вожак неожиданно свернул влево вверх по мало заметной сухой ложбине, тянувшейся из группы острых вершин той же гряды. Ложбина углублялась, и на окраине группы перешла в ущелье, в котором появились кусты тальника, доказывавшие присутствие воды. Ущелье привело нас в небольшую котловину среди гор с прекрасной лужайкой, кустами и даже несколькими тополями — отличное место для ночлега, также совершенно незаметное с караванной дороги, но для больших караванов неудобное своими небольшими размерами. Для нас же корма было довольно, тем более, что трава не была потравлена, а топлива достаточно.

Солнце уже садилось, и проводник простился с нами, хотя мы предлагали ему остаться на ночлег.

— Начальник велел мне вернуться к ночи назад, — сказал монгол. — Он ждёт ночью китайский караван из Хами, и все люди ему нужны. На своём скакуне я через час буду уже дома.

В этом уютном скрытом уголке мы спокойно переночевали. На рассвете Лобсын взобрался на одну из вершин, с которой видна была караванная дорога; его разбудил отдалённый звон боталов, и ему захотелось посмотреть караван, который ночью подвергся нападению Чёрного ламы. Он, действительно, увидел его и насчитал 80 верблюдов и человек 12, частью ехавших на верблюдах, частью на ишаках, но издалека не мог определить, ехали ли монголы или китайцы.

Мы провели на этом месте большую часть дня: лошади и верблюды хорошо подкормились на лужайке перед трудным переходом, а мне удалось поохотиться. На скалистых склонах котловины, редко посещаемой людьми, ютилось несколько стаек кекликов, горных курочек; птенцы уже совершенно выросли, но всё ещё слушались голоса матери. Они бегали по склону между камнями, поклёвывая зёрна. Когда я поднимался к ним, мать, вскочив на камень, подавала тревожный клёкот, и все птенцы разбегались и прятались под камнями или за ними. А когда я подходил ближе, вся стайка по другому призыву вспархивала и перелетала на противоположный склон котловины. Мне пришлось несколько раз перебегать с одного склона на другой, выслеживая птиц, в чём мне с азартом помогали оба мальчика, тщетно пытавшиеся поймать какого-нибудь кеклика руками. За два часа охоты всё-таки удалось подстрелить десяток. Лобсын предложил мне взять в помощь нашу собачку, но она только мешала, бегала слишком быстро и вызывала переполох в стайке и слишком быстрый взлёт её.

Поздно вечером к ключу, сочившемуся по лужайке, вероятно, приходили на водопой горные козлы куку-яманы, которые встречаются в таких скалистых пустынных горах. Но мы не могли ждать до ночи и в три часа тронулись в путь, в трудный переход через Гоби. Напоили животных, наполнили бочонки и выехали на караванную дорогу. Этот переход мы выполнили, как и прошлый, с ночной остановкой на 3 часа в пустыне без развьючки и разбивки палатки, но для лошадей привезли несколько пучков тростника, срезанного на лужайке, а для огня — хворосту. На следующий день только часам к десяти мы закончили переход и остановились в широкой ложбине с большой луговиной по берегам ручейка, но сильно потравленной шедшим впереди нас караваном, следы стоянки которого были ещё свежи. Пройденная Гоби имела такой же характер чёрной мелкощебневой пустыни, как описано выше.

На дальнейшем пути до Эдзин-Гола, продолжавшемся ещё 7 дней, больших безводных переходов уже не было, но местность имела тот же унылый характер. Слева, т. е. на севере, тянулись скалистые гряды продолжения Тянь-Шаня с более или менее широкими перерывами. Справа, на юге, появились вдали отдельные группы горок или целые гряды Бейшаня, который отделяет Тянь-Шань от пояса оазисов подножия Наньшаня и на западе доходит до Эдзин-Гола.

Промежуток между теми и другими горами, по которому шла караванная дорога, представлял в общем пустынную равнину, всхолмленную плоскими увалами ближе к северным горам, со скудной растительностью, покрытую чёрным щебнем. Несколько раз дорога пересекала ещё полосы чёрной Гоби, совершенно бесплодной, но не такие широкие, как две уже пройденные, так что мы проходили их в один ночной переход.

Один раз на переходе нас застигла сильная буря. На рассвете лёгкий ветер, дувший почти в спину нам в течение ночи, быстро усилился и налетал порывами, приносившими с собой целые тучи пыли и мелкого песка. Мелкий щебень, покрывавший почву Гоби, при этих порывах приходил в движение, перекатывался, перепрыгивал по земле, даже взлетал невысоко в воздух. Мы ехали, конечно, в шубах, а теперь пришлось защитить уши и глаза от пыли клапанами наших монгольских шапок. Мальчики, укрывшись шубами, совсем скрылись между вьюками.

Небо было безоблачно, но совершенно серо от пыли, заполнившей воздух, и поднявшееся солнце еле было видно на горизонте в виде красного круга без лучей. Но так как ветер дул сзади, он не задерживал нашего движения, даже подгонял животных, и к девяти часам утра мы закончили переход и остановились в небольшом оазисе среди голых холмов. Быстро развьючили верблюдов и уложили их среди зарослей чия спиной к ветру, лошадей оставили под сёдлами, а сами, укрывшись шубами, приютились между тюками, из которых устроили стенку, защищавшую от ветра. Разбить палатку и развести огонь не было возможности, и мы проспали часа два или три, пока буря перед полуднем не затихла. Тогда животные были отпущены на пастбище, палатка разбита и на огне варился сразу и чай и обед.

Под вечер, захватив ружьё, я пошёл побродить по холмам вокруг оазиса в надежде подстрелить зайца или кеклика. Вскоре склоны холмов обратили на себя моё внимание. На них темнели такие же большие ниши, которые я впервые увидел у реки Аргалты в Джаире во время поездки за зарытым золотом, но потом наблюдал не раз на гранитных холмах. Одна ниша уже лишилась своего свода и представляла как бы глубокое кресло с высокой спинкой и боковыми ручками, словно нарочно приготовленное для отдыха путника. Я уселся в него и в своём жёлтом монгольском халате, очевидно, сделался незаметным, так как, немного погодя, по ложбине между холмами ко мне спокойно подошли три антилопы, направлявшиеся на вечерний водопой к источнику. Когда я пошевелился, вскидывая ружьё к плечу, они остановились на мгновенье шагах в двадцати от меня, подняли головы и растопырили уши. Я, конечно, воспользовался этим и выстрелил; первая антилопа упала, убитая наповал, остальные, конечно, скрылись большими скачками через холмы.

Если бы я не уселся в нишу, а продолжал идти по ложбине, антилопы заметили бы меня издали и не дали бы подойти. Довольный удачной охотой, я потащил добычу к палатке. Лобсын, рассмотрев антилопу, воскликнул: — Это не дзерен, это хара-сульта!

— А какая между ними разница? — спросил я.

— Смотри, у этой кончики рогов только немного загнуты внутрь, а у дзерена — загнуты больше. Хвостик у дзерена жёлтый, как всё тело, а у этой — чёрненький. Поэтому её и зовут — чернохвостая.

— А мясо у них одинаковое, надеюсь?

— Одинаковое, но хара-сульту монголы почему-то больше уважают, может быть, потому, что она попадается реже.

Антилопу пришлось освежевать и положить на вьюк. Рога я взял себе, а шкуру спрятал Лобсын, со словами:

— Вот тебе будет коврик к кровати, когда мы выделаем его дома.

Из-за этой задержки мы выступили в путь немного позже, когда солнце уже село.

Этот переход был, впрочем, небольшой, и после ночного отдыха без развьючки мы уже на рассвете пришли к месту следующей стоянки, где обед и ужин у нас были замечательные — суп с диким луком, жареная печёнка, шашлыки.