Первый месяц после начала лекций, у дверей университета дежурили студенты и проверяли наличие у новичка «матриколи». Если таковой не оказывалось при нем, то его не впускали. Затем имел место праздник «Матриколя». В этот день студенты одевали специальные, средневековые, цветные шляпы, и ходили толпами по городу; заходили бесплатно в кинематографы и другие увеселительные учреждения, или же вламывались в кондитерские, и там наевшись пирожными, уходили, ничего не заплатив. В этот праздник все их шалости им прощались, только хозяева кондитерских оставались обыкновенно недовольными.
Через несколько дней после открытия учебного года, мы, четверо, позвали пятерых знакомых итальянских студентов и пошли с ними в довольно дорогую кофейню, где угостили их ликерами и пирожными. После пирушки наши друзья выдали каждому из нас по «матриколе», которую мы и предъявляли первое время, всякий раз при входе в университет.
В начале учебного года, мы все, кроме Раи, жившей в Италии больше нашего, и потому говорившей уже немного по-итальянски, почти ничего не понимали из объясненного нам профессорами. Это было крайне трудно и неприятно, но изучая высшую математику, мы, волей или неволей, усваивали одновременно и итальянский язык.
Несколько слов о моих профессорах.
Анализ алгебры нам преподавал молодой приват-доцент, еврей, по имени Бедарида[35].
Профессором аналитической и проективной геометрии был проф. Тольятти, родной брат генерального секретаря Итальянской коммунистической партии[36]. Уже в мое время студенты говорили, что у него имеется брат-эмигрант, проживающий в Москве. Человек средних лет, он женился при нас на своей молодой ассистентке[37]. Тольятти никогда не улыбался, только глаза его смеялись. Он был прекрасным профессором.
Лекции по физике читал профессор Оккиалини, автор двух или трех научных открытий[38].
Старый, весь седой, профессор Франческони, преподавал нам химию[39]. Он дослуживал до пенсии свои последние месяцы. Многие поколения студентов прошли через его руки.
Не стану перечислять всех моих профессоров, но хочу на этой странице с глубоким уважением и симпатией вспомнить о профессоре начертательной геометрии, читавшем свои лекции на втором курсе физико-математического факультета. Имя профессора Джино Лориа[40] можно найти в любой энциклопедии. Он прославился, главным образом, своим монументальным трудом «История математики». На экзаменах Лориа почти никогда не «проваливал» кандидата. О нем студенты, смеясь, говорили, что он настолько учен, что не видит особой разницы между самым знающим и самым невежественным из студентов, а потому предпочитает пропускать всех.
Кажется, что оно так и было. Когда мне пришлось держать экзамены по начертательной геометрии, то в предложенной мне задаче я запутался и остановился. Надо сказать, что на экзаменах я всегда очень нервничал. Взглянув на меня, он снисходительно улыбнулся: «Да вы успокойтесь, ведь я отлично вижу, что вы подготовлены», затем оставив меня стоять у доски, с мелом в руке, он отвернулся и стал о чем-то беседовать с двумя другими членами экзаменационной комиссии. И я, действительно, скоро успокоился, и решил заданную мне задачу. Он повернулся, посмотрел на доску и сказал: «Вот видите – вы и ответили; я же знал, что вы подготовлены». И он поставил мне приличную отметку. Прибавлю, что этот замечательный человек был туринским евреем.
В праздник «Матриколя» мы с Юрой вдвоем гуляли по улице Двадцатого Сентября и там встретили какого-то итальянского студента. Продолжая вместе с ним нашу прогулку, мы зашли в кофейню, выпили по чашке кофе со взбитыми сливками и, конечно, заплатили всё, что требовалось, не воспользовавшись правами матриколи. Выйдя из кофейни, наш новый приятель предложил нам пойти к женщинам. Мы были несколько смущены, так как дело было впервые, но пошли.
Хорошо были организованы в Италии в то время дома терпимости! Чистота, тишина, молодые, опрятно одетые и красивые женщины, и, принимая небольшие меры предосторожности, риск заболеть сводился, практически, к нулю. Почти все студенты довольно регулярно посещали эти дома, да иначе и быть не могло. Хочу быть искренним до конца: я женился довольно поздно и, следовательно, обладая нормальным темпераментом, имел немало дел с этими женщинами. Я к ним никогда не чувствовал ни презрения, ни отвращения, ни соболезнования, и считаю, что «самая древняя из профессий» совершенно естественна и необходима. Может быть, я недостаточно чуток, но мне ни разу не пришлось столкнуться с Катюшей Масловой, Соней Мармеладовой или Женькой из «Ямы» Куприна, и вообще ни с одной из «святых» проституток русской литературы. Всё это значительно проще. Я совершенно не понимаю студента, чеховского героя, заболевшего нервным расстройством, после посещения им одного из таких домов. По-моему, он и раньше был не совсем нормален.
Посещать лекции и жить в Нерви стало неудобно, да и папа уставал от ежедневных поездок. Поэтому мы оставили «Первый Дом Советов» и сняли себе квартиру в Генуе, на третьем этаже шестиэтажного дома, на Туринском проспекте. Розенштейны тоже поселились недалеко от нас, а Крайнины – совсем рядом. К этому времени мои родители довольно близко сошлись с родителями Раи.
На Родине я привык быть одним из первых учеников, но в Италии, без знания языка, дело пошло значительно хуже, и на первом экзамене я позорно провалился. Языки мне всегда давались трудно и, вероятно, это было одной из главных причин, что на прохождение инженерных наук я затратил так много времени. Как бы то ни было, но первый год кончился и, благополучно сдав пару экзаменов, я перешел на второй курс.
Служба моего отца в Торгпредстве
Недавно прибывший в Милан новый торгпред, доктор Левенсон[41], нашел, что управлять Торгпредством в Генуе, сидя в Милане, являлось делом громоздким и, следовательно, неудобным. Через Геную, первый порт Италии, шел почти весь экспорт-импорт товаров. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, и доктор Левенсон решил перенести в столицу Лигурии свое главное управление. Но подобную операцию он не мог совершить без разрешения советского посла в Риме. На всё это требовалось много времени, а потому он решил, пока суд да дело, назначить одного из управляющих контор своим наместником в Генуе. Выбор его пал на моего отца. Однако это новое, хотя и временное, производство по службе, еще больше отдаляло день нашего возвращения в Москву, но отец уже больше на этом не настаивал, так как не хотел отрывать меня от моих университетских занятий. В СССР всё еще существовала процентная норма для детей «пролетариев в белых воротничках».
Вскоре Советский Союз, нуждавшийся в иностранной валюте, продал Италии некоторое количество платины, и деликатная операция перенесения этого дорогого металла из советского консульства в Итальянский Государственный банк была поручена моему отцу. Доверия к своим товарищам по партии было, видимо, у Левенсона, мало. Теперь отец стоял во главе всего экспорта и импорта между СССР и Италией.
Однажды СССР продал итальянской армии крупную партию мяса. По этому поводу папа рассказывал об одном забавном случае. Для заключения договора ему пришлось иметь дело с итальянским полковником, заведовавшим интендантством генуэзского военного округа. Этот офицер пригласил моего отца присутствовать при официальном контроле качества, продаваемого Советским Союзом мяса. Для этой цели было из него сварено «минестроне» – род итальянского борща. Сам полковник попробовал его и одобрил. Потом дал попробовать его и моему отцу. «Минестроне» было отличное. Наконец позвали рядового солдата и дали ему тарелку этого «борща». Солдат по приказу полковника уселся за стол, и в присутствии его и моего отца, съел весь борщ до капли, после чего встал и вытянулся по форме.
– Понравилось тебе минестроне? – спросил его полковник.
– Никак нет, господин полковник!
– Почему? – удивился последний.
– Слишком горяч, господин полковник.
– Пошел вон, дурак!
Мой отец недолго занимал пост заместителя торгпреда в Генуе. Осенью 1929 года доктор Левенсон переехал в этот город и лично взял на себя управление Торгпредством, а в феврале 1930 года на пост директора хлебной конторы был прислан из СССР наш старый знакомый по ростовскому Госторгу Давид Ильич Копель[42]. В Ростове Давид Ильич был помощником отца, а здесь он стал его прямым начальником, и мой отец вновь превратился в помощника директора – беспартийного специалиста.
Трагический конец Крайнина
Однажды, сидя у нас за чашкой чая, Ольга Абрамовна Крайнина сказала моей матери: «Знаете что, Анна Павловна, мы, может быть, скоро уедем в Нью-Йорк».
– Как так? – удивилась мама.
– На прошлой неделе Яшу позвал Левенсон в свой кабинет, был очень с ним любезен и показал ему только что пришедшее письмо из Москвы; в Америке Торгпредство очень нуждается в хорошем специалисте, и высшие власти решили послать туда моего мужа.
– Вы довольны такой перспективой? – поинтересовалась моя мать.
– Я не очень. Раю придется оторвать от ее учебы, да и вообще: когда привыкаешь к одному месту, то неохотно его меняешь на другое. Когда мы собрались ехать из Харькова в Геную, то я много плакала – у меня там осталась сестра. Но Яша настоял, и вот мы уже пять лет, как живем в Италии, и нам тут не худо. Так и теперь. Я ему сказала: «Послушай, Яша, а как же будет с Раиными занятиями в университете?» Но он мне возразил, что Рая – девочка способная, поучится английскому языку и поступит на химический факультет, при Нью-йоркском университете.