Он крикнул:
— Стефан!
Крикнул ещё и побежал через рощу…
Под дубом наткнулся на человека. Незнакомец, накрытый с головой во всё чёрное, застыл в молитвенной позе.
Подойдя ближе, Варфоломей увидел схимника. Старец стоял на коленях, сложив на груди руки…
— Отче, ты кто?..
Монах будто не слышал. Варфоломей ждал ответа… глядел на него, не смея пошевелиться.
Черноризец положил поклон, поднялся на ноги.
— Чего тебе, чадо? — взглянул приветливо.
— Отче, отчего я молюсь, а всё всуе! не даётся грамота мне!..
— Хочешь постичь её.
— Всей душою, отче! Хочу, чтобы мне… чтобы разбирать Писание. Ребята же все чтут по «Часовнику», я один не смыслен, и я…
— Бога просил.
— Да, я просил Его, и маманя просила, но… Помолися хоть ты за меня. Отче, пусть даст разумения!..
— А веруешь ли, что подаст?
— Верую, взаправду верую!
— Коли так, помолимся оба.
Он воздел руки к небу, молился безгласно. Варфоломей шептал усердно свою молитву…
— Аминь, — произнёс вдруг монах.
— Аминь.
Черноризец достал ковчежец, держа, словно драгоценность. Вынул кусочек просфоры, поднёс к устам ему.
— Скушай.
Потом спросил:
— Сладко ли?
— Сладко вельми… паче мёда!
— Ну, вот, — улыбнулся старец.
Нагнулся и поцеловал его.
— Не скорби, чадо, отныне о неразумии своём. Несть сего. Гряди с миром, Варфоломей, подобает спешить тебе.
Но Варфоломей не трогался с места.
— Чадо, я благословил тебя, и ты не думаешь уходить. Вон уже ищут тебя.
Варфоломей упал на колени.
— Отче, прости меня, мои родители очень любят таких, как ты…
— Чего же ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты пожаловал в дом наш. Отче, пожалуй к нам! — поклонился в траву, и замер.
— Хорошо, я пойду с тобой.
Они пошли рядом, в лучах заката, и скоро набрели на Прокшича, растерянного и измотанного в бесплодных поисках.
— Варейка! куды же ты делся-то, ну? Всё ж обегали сорок раз!
— Мы там под дубом…
— Каким дубом? под тем, что ль? Да-к только что был у него, рыскал везде, как пёс, и не зрел никого, что ты… Пойдём-ка скорей домой, отец-то с маткой извелись, поди… Ох, милый, ну, слава Богу, сыскался! Стефан вернулся, а тебя нету! Касьян к засеке побёг искать…
Вышли на дорогу. Прокшич всё оглядывал старца.
— Ты, божий человече, ты не с Григорьева затвора будешь ли? Дюже образ учёный твой. Я слыхал…
Но тут показалась усадьба и несколько человек перед ней, стоявших тревожно…
Прокшич вскинул рукой:
— Тута! Живой! — крикнул им.
Кто-то махнул в ответ.
— Вон, бежи к матке с отцом, дожидают тя у ворот.
Варфоломей рванулся не сразу, чуть задержался, оглянувшись на схимника.
Добежавши, попал в руки матери…
— Тять, там старец, монах, согласился побыть у нас!
— Мы уж думали, ты за Ишню подался, али к засеке.
— Не, я в дубках, я гляжу он стоит молится… Он добрый!
— Да вижу. Что-то мне лик знакомый вроде.
Мать всё прижимала сынка к себе.
— Истинный старче, — сказала всматриваясь.
Приблизился к ним черноризец, благословляя, и поклонились ему.
Дома забегали слуги, накрывая стол. Но старец попросил провести его в молельню. Родители, с Петром и Варфоломеем, вошли вместе с ним в крестовую комнату; Стефан же в то время был с Миною на дороге в Ростов.
Монах под иконами осенил себя крестным знамением, приступил к аналою.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Стал часословить…
— «… Коль возлюбленна селения Твоя, Господи Сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни, сердце мое и плоть моя возрадовастося о Бозе живе. Ибо птица обрете себе храмину, и горлица — гнездо себе, идеже положит птенцы своя; олтари Твоя, Господи Сил, Царю мой и Божа мой. Блажени живущии в дому Твоем…»
Свеча на свещнице вырезала из темноты белый лик с горбинкою носа, серебрящиеся власы бороды… Слушали не сводя с него восхищённых глаз.
— «…Яко милость и истину любит Господь, Бог благодать и славу дает, Господь не лишит благих, ходящих незлобием. Господи Боже Сил, блажен человек уповаяй на Тя».
Старец снял книгу с аналоя, поднёс Варфоломею; показал ногтем…
— На-ко, чти отсюдова.
Варфоломей, держась за книгу, смотрел на лист. Смотрел, водил глазами, не говоря ни слова. Все ждали.
— Он у нас не способный, отче. Петруша может, — вступилась мать.
Подтолкнула Петра, но старец остановил его.
— От сего места, псалом Давидов, ну-ко… Не бойся.
— Не могу я, отче, не разумен есть. Не разбираю…
— Не тебе ли сказано о неразумии, что несть сего? Чти не бойся.
Все ждали.
— «Благоволил еси… Господи, землю Твою… возвратил еси… плен Иаковлев…»
Голос отрока дрогнул, но скоро окреп:
— «… оставил еси беззакония людей Твоих, покрыл еси вся грехи их… Укратил еси весь гнев Твой, возвратился еси от гнева ярости Твоея. Возврати нас, Боже спасений наших, и отврати ярость твою от нас… Еда во веки прогневаешься на ны? Или простреши гнев Твой от рода в род? Боже, Ты обращся оживиши ны, и людие Твои возвеселятся о Тебе. Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даждь нам…»
— Спаси и помилуй, — прошептал Прокшич, — ить о нас всё!..
— «… Услышу, что речет о мне Господь Бог, — читал Варфоломей, — яко речет мир на люди Своя, и на преподобныя Своя, и на обращающыя сердца к Нему. Обаче близ боящихся Его спасения Его, вселите славу в землю нашу. Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася. Истина от земли возсия, и правда с небесе приниче, ибо Господь даст благость, и земля наша даст плод свой. Правда пред Ним предъидет и положит в путь стопы своя…»
Слушали и крестилися, плакали, не веря ушам. Старец перевернул страницу.
Стихи псалма зазвенели по дому… Отрок воспрял, едва не задыхаясь от радости. Старался читать нараспев, подражая Стефану. Один раз оторвался от книги, обернувшись на мать с отцом: глаза сияли!
— «… Настави мя Господи на путь Твой, и пойду во истине Твоей; да возвеселится сердце мое боятися имени Твоего…»
Закончил в полном молчании их. Старец принял книгу, пропел отпуст:
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно и во веки веков, аминь.
Всех благословил и вышел. Отец было следом, но вернулся, обнял сына. Варфоломея не выпускали из рук, мать приговаривала, целуя его:
— Милость Божия! Милость Божия!..
Сели за трапезу. Мать сквозь слёзы поглядывала за порядком, сама ставила уху, солянку с грибами, принесли блины…
Когда поднялись из-за стола, отец обратился к их необычайному гостю:
— Видим, отче, ты человек святой жизни, мы таких не встречали покамест. Желаем спросить о сыне нашем, который привёл тебя: что с ним такое было?
Варфоломея с Петром увёл в детскую Прокшич:
— А пора почивать, робятушки…
Кирилл рассказывал старцу:
— Мать ещё на сносях была, натерпелася с ним. А паче всего в самом храме, отче. Стояли на обедне, она в притворе была, с другими, вдруг взыгрался в утробе, как возгласит — раз, другой… посредь Литургии! Народ как громом тряхнуло, стали рыскать, кто? где? куды дитё спрятали, а он из нея, с нутра вопит, и служба нейдёт на ум, одно искушение! Бабы шепчутся, жена трясётся со страху… Другой раз боялись и в храм войти. Трикраты кричал, во всю церкву отдалось. Так оно и засело в людех, и до днесь про то на уме держат, всяку невидаль в нём высматривают. А верещал то — за Евангелием, за «Херувимской», и когда «Святая святым» оглашали. Вот, что сие? Паки и далее, — родился, а что ни день, странное с ним: иной раз от сосцов отрекался, подносили к кормилице, так чужого молока воротится, и коровьего тож! И то дивно — всё тихомолком, не пищит, не куксится. А стали замечать, каким случаем: а как мать его поест мясного, то и не берёт сосцов. В середу и в пяток совсем груди не притрагивался. Изъян ли, думали, болесть ли какая? Не ведомо. Потом, вот, с грамотой у него… Откудова тупость нашла такая? Скажи нам, блаже. Мы все Бога молим, не чаем чему и быти…
Старец выслушал.
— А что скажу вам, радуйтеся, родители чада благословенного. И не бойтеся. Не ищите страха там, где смотрение Божие о людех Его. Кто он, отрок ваш? Плод честнаго супружества, иже отмечен свыше, дабы предузнали о нём прежде рождения. И сами видите, чист он. Господь назначил пути его, Он водитель его, Он и попечитель. Оттого и учение не впрок было от людей, но от Бога разрешилось — се знак от Неведомого. Живите и не страшитеся…
Провожали его за Гаев луг. Гаснул, мерцал закат… На прощание поклонились старцу.
Он, отойдя, вдруг повернулся к ним:
— Благоволил Господь избрать чадо ваше обителью благодати Его и слугою Пресвятые Троицы. И муж сей, за добродетельную жизнь свою будет велик пред человеками, научит их жить по Божьим заповедям, и многие пойдут за ним…
Монах удалялся, растворяясь в молочной вечерней дымке. Они глядели вослед ему…
Прокшич сказал:
— Чудится что ль мне? Уж больно схожий он ликом на Феодосия… святого Печерского. — То-то и мне! — отозвался с чувством Кирилл.
Откуда-то с поля выскочил парень в разодранной до пупа рубахе, прямо на них.
— Там топорами рубятся, двоих посекли!
— Ты откудова?
— Со сватьбы мы. Драка пошла, Анфима до кости расшили, ажно мослак видать!
— Живой?
— Не знаю.
Кирилл приказал Прокшичу:
— Беги живо к старцу, как бы греха не вышло. Верни его!
Прокшич убежал.
— Вот беда. Ступай-ка ты в дом, мать. Ступай…
— Я уж тут подожду.
— Ты чей будешь-то? — спросил парня. — Не признаю тебя.
— Сродник я Тимохи-пасечника, с Уваихи.
— Что, и Тимоха там?
— Не, я один, я с парнями…
— Беги-ка на двор мой — вот так, напрямки, найдёшь ли?
— Я знаю!
— Кликнешь Касьяна, скажи, я послал, а он возьмёт гридей подюже, верхами, и сам-четверт туда. Скажешь ему что-где, ясно? Ну, добре.
Парень поспешил к усадьбе. Стояли, вглядываясь в темноту.