На Башгумбезе
Памирская экспедиция Среднеазиатского государственного университета (САГУ) была задумана, организована и осуществлена двумя его профессорами — Павлом Александровичем Барановым и Иларией Алексеевной Райковой. Лозунгом экспедиции были слова Сергея Мироновича Кирова о том, что нет такой земли, которую нельзя было бы использовать на службу народу.
Сначала Баранов и Райкова организовали в 1933 году экспедицию-рекогносцировку по Памиру. Она наметила основные направления работ и основные пункты, где следовало разворачивать работы. В 1934 году Баранов и Райкова расширили свои исследования. А в 1935 году Памирская экспедиция САГУ превратилась в огромную организацию. У нее были свои стационары, занимавшиеся растениеводством и испытаниями сортов культурных растений, геоботанические отряды, которые обследовали пастбища, ихтиологические отряды, искавшие рыбные богатства, и зоологические группы, изучавшие животный мир Памира.
В 1935 году, когда мне повезло попасть в эту экспедицию, ее штаб-квартирой на Памире служила землянка на берегу Башгумбеза. Это небольшая речка, приток Аличура, большой реки, текущей на юге Восточного Памира. Близ устья Башгумбеза стоит могильник, четырехугольная постройка, накрытая куполом. Это и есть Башгумбез, могила какого-то хана.
Недалеко от этого могильника великим знатоком Памира геологом Сергеем Ивановичем Клунниковым и была сооружена землянка. В этой землянке он зимовал в 1933 году, из нее он бежал от басмачей в следующем году, а затем землянка перешла к нашей экспедиции: в 1934 году в ней уже зимовали наши, а в 1935 году там организовали штаб экспедиции.
В начале лета сюда прибыла вся Памирская экспедиция. Было сформировано несколько отрядов, в том числе и геоботанические, мой и Кузнецова. Оба мы были студентами и должны были картировать растительность и пастбищные угодья.
Нас совершенно поражала, подавляла природа Памира, ее холод и безжизненность. Стоило выйти из нашей землянки, и перед нами широко-широко расстилалась долина Аличура, по которой бессчетными протоками медленно бежали воды реки. А вдоль этих проток полосками тянулись низкие осоковые луга. Эти узкие полоски лугов были единственной зеленью на фоне огромной пустынной долины и широких, пологих, не менее пустынных склонов гор.
В долине курились дымки над несколькими далеко разбросанными киргизскими юртами, медленно переползали овечьи отары и стада огромных мохнатых яков. И вдоль этой суровой пустой долины круглые сутки со страшной силой несся ветер. Этот ветер начинал дуть с десяти утра и дул целый день. Затем ненадолго стихал на закате, а потом дул всю ночь. Ветер был сильный и постоянный. На этом ветру трудно было курить, говорить, работать, даже думать. Он просто мешал жить.
Мой отряд получил задание делать геоботаническую карту юго-восточного угла Памира. Кузнецов должен был картировать южную часть Центрального Памира, то есть долину Аличура, окружающие ее хребты и ряд территорий к западу от нее.
В этом первом самостоятельном маршруте по Памиру в мой отряд входили три человека, три верховые лошади, две вьючные и одна собака. Моим помощником был узбек Ассыл, студент второго курса САГУ, ботаник, а проводником-караванщиком — киргиз Потанда. Ассыл был молод, жизнерадостен, покладист, наделен чувством юмора и очень практичен. Нередко, может быть, даже излишне практичен. Он всегда заботился, чтобы под любое дело, под любой маршрут была подведена, как он выражался, «материальная база».
Сейчас могу признаться, что этот мой первый самостоятельный маршрут я провел в великом страхе. С того момента как я стал начальником отряда, стал самостоятельным, я непрерывно дрожал. Я все время боялся что-нибудь напороть, что-то не выполнить и вообще опозориться и провалиться. Я не знал растений, не умел как следует делать геоботаническую карту. Я был бы хорошим стажером, практикантом, а оказался начальником.
Несколько раз я пытался поговорить об этом с Иларией Алексеевной, возглавлявшей геоботанические работы, но это не удавалось. Она была непрерывно занята, у нее была тысяча дел, и она металась, потому что все время пыталась выполнять работу по крайней мере за четверых. Она делила фураж и лошадей между отрядами, консультировала ковку лошадей, ругала шофера Петьку, кормила профессора Баранова котлетами собственного приготовления, занималась опытными посевами диких и культурных растений, и от кетменя на руках у нее были мозоли, как у доброго молотобойца.
Вообще самоотверженный труд, тяжелый труд был в почете в Памирской экспедиции САГУ. Как-то три профессора на каком-то маршруте по Памиру нашли прекрасный массивчик, где можно было заложить опытные посевы по испытанию зерновых и овощных. Плуг у них был, семена были, а пахаря и лошадей, приученных к плугу, не было. Тогда два профессора надели хомуты и впряглись в упряжь, а третий взялся за ручки плуга. Участок распахан, семена высеяны. Лаборанты и рабочие, которые приедут позже, будут уже только наблюдать. Профессора эти — Райкова, Баранов и Белов. Фото с этой тройкой в запряжке у меня хранится до сих пор.
Так до самого нашего отъезда я и не смог хорошо, подробно поговорить и посоветоваться с Иларией Алексеевной. Я собрал кое-какие растения и просил Райкову их назвать, но и это ей некогда было сделать: все время «потом», «подождите», «сейчас» — и так до самого отъезда. Когда она вышла помахать рукой нашему отходящему каравану, то с грустью констатировала, что «так вот и не удалось как следует поговорить», но что «это ничего» и что «вы, Кирилл Владимирович, и сами чувствуете, что, конечно, справитесь». Я в свои двадцать лет не чувствовал себя «Кириллом Владимировичем» и не разделял этой уверенности Иларии Алексеевны. И чувствовал себя не начальником отряда, а каким-то самозванцем. Единственное, на что я надеялся, это на твердо обещанный приезд Иларии Алексеевны с ревизией через месяц на луговой массив Акташ, и только это спасало меня от паники.
По Гурумды
Мы получили продовольствие, палатку, гербарную бумагу, сетки, котлы, седла и ботинки, кое-как распихали все это по вьючным сумкам, завьючились и пошли к истокам Аличура.
Как только мы вышли из долины Башгумбеза в долину Аличура, нас буквально подхватил ветер, несшийся вверх по долине. Целый день, подгоняемые ветром, мы шли и шли вверх. К вечеру этого дня мы разбили свой первый лагерь в истоках Аличура, у сухого русла реки Гурумды, долина которой настолько широка, что хребты, обрамлявшие эту долину, виднелись где-то вдалеке.
Мы натянули палатку, пустили пастись лошадей и стали варить суп. Тут выяснилось, что во вьючных сумках у нас имеются какие-то лишние, незнакомые мне консервы, а на мой вопрос Ассылу:
— Это что еще такое? Где взял? — я получил ответ:
— Вы же мне сказали заняться хозяйством. Обеспечить маршрут продуктами. Вот я и подвел нужную материальную базу под проблему питания.
Вечером в долине наступила какая-то торжественная тишина, особенно заметная потому, что весь день дул ветер, сильный и утомительный. Оттого-то эта тишина была так приятна и многозначительна. Был удивительно яркий закат, и в долинах тени были таких невероятных багровых и фиолетовых цветов, которые можно видеть только в высокогорьях Памира да еще на полотнах Рериха.
Следующее утро было тихим, дали пронзительно ясны, и все было видно далеко-далеко. А мне было не до далей: все тело ломило от вчерашней верховой езды, ноги были стерты и колени не гнулись. Вставать мучительно не хотелось, было холодно. Солнце уже взошло, но взошло за горами. Поэтому, хотя верхняя часть хребтов была уже освещена, в долине были тень и холод. На траве был иней. В русле реки, вчера сухом, замерзла вода. Видимо, она приходила ночью, но вся сошла и осталась только в двух-трех ямах.
Я героически вылез из спального мешка, разделся и умылся до пояса. Ведь начальнику следовало показывать пример. Затем стал разводить костер и греть чайник, опять же потому, что надо показывать пример.
Пример мой действовал слабо. Потанда только нос показал из-под полушубка, но вставать совсем не торопился. Ассыл тоже на мой «пример» не реагировал, пока я не начал кричать: «Вставай, вставай!»
Первое, что поразило нас, когда мы огляделись кругом, были архары. Мы попали в страну архаров! Архары паслись небольшими группами по пять-шесть штук и были кругом решительно везде — и здесь, и подальше на склонах. Наши стреноженные лошади паслись в двухстах — трехстах метрах от палаток, прямо среди архаров. Те архары, что паслись поближе, поднимали головы, следили за нами, когда мы двигались, интересовались, что мы делаем, и как-то опасались. Но те, что подальше, вообще никак не реагировали и просто не обращали на нас никакого внимания. Только попозже, когда мы отправились на работу, архары стали очищать для нас дорогу, расступаться и ближе чем на сто пятьдесят — двести метров нас не подпускали. Но они не бежали от нас, не пугались, а просто отходили. Так мы и работали целый день — и почвенную яму копали, и растения собирали, и обед варили, и все время архары были вокруг.
С этого дня, и довольно долго, мы постепенно, не спеша двигались вверх по Гурумды. Район был совершенно безлюден. Наш маршрут сначала шел вверх по долине Гурумды, дальше к теплым источникам Джартыгумбеза, затем на озеро Зоркуль, оттуда назад к Джартыгумбезу, затем на озеро Салангур.
Первые несколько дней мы работали на Гурумды. Это удивительно широкая, плоская долина, посередине которой идет сухое русло. Это русло сухо и зимой, и весной, и только в самое теплое время, когда тают ледники, в нем появляется вода да и то только к вечеру, к ночи, после теплого дня. Тогда еще издали можно видеть, как вода идет по руслу от верха долины, заполняет его и уходит вниз к Аличуру. Но до Аличура вода никогда не доходит, теряется в галечниках.
Недалеко от нашего лагеря, где скальный склон горы совершенно отвесен, сверху падал вниз ручей. Было видно, как метрах в ста над долиной со скалы прямо в воздух вылетала прозрачная струя воды, ниже она превращалась в пенную ленту, а еще ниже — в туманную вуаль. Поворачиваемый легким утренним ветром, этот вуалевый шлейф был поразительно красив при косом утреннем освещении.