Павел Иустинович Мариковский
В горах Тянь-Шаня
Перевал Каракастек
Горы, горы! Что за магнетизм скрыт в вас!
Очень жаркие и душные дни июля. Пустыня выгорела под солнцем: желтая, пыльная и безжизненная. Днем температура поднимается до сорока, и зной держится долго. Солнце садится за горизонт, а жара едва спадает до тридцати градусов. В такое время работать тяжело. Не спасает и тень под тентом. А вдали на южном горизонте проглядывают через завесу пыли словно висящие в воздухе сверкающие ледники над синими горами и хребтами Заилийского Алатау — самой северной оконечности Тянь-Шаня. Нам, настрадавшимся от зноя, так хочется там побывать. Да и дела требуют этого. Через несколько часов езды пустыня позади. Мы прощаемся с асфальтовой дорогой и медленно продвигаемся к горам в ущелье Каракастек по пыльным дорогам лёссовых холмов и предгорий. И здесь высокие травы высохли и вместо цветков — колючие метелки семян.
В этой части Заилийского Алатау лёссовые предгорные холмы протянулись широкой полосой в несколько десятков километров и чем ближе к горам, тем выше холмы, глубже распадки между ними и круче подъемы и спуски. Машина с трудом взбирается вверх, осторожно на скорости и тормозах съезжает вниз. Подъемы, спуски — конца им нет. Как всегда, днем в горах дует попутный ветер с низин и стоит чуть замедлить ход машины, как густое облако легкой пыли догоняет нас и окутывает серой пеленой. Скорее бы ущелье с прозрачным ручьем и прохладные горы.
Многие миллионы лет в жаркой пустыне ветер поднимал почву в воздух и она постепенно оседала на ее окраинах в предгорьях. Пыльные бури сопровождали засушливые годы. Слой пыли, оседавший в горах за год, составляет одну десятую миллиметра. За десятилетие получается уже миллиметр, а за тысячелетие — метр. А что значит тысячелетие для Земли! К отложению лёсса из воздуха прибавлялись селевые выносы с гор.
Путь с холма на холм кажется бесконечным и долгим, и спидометр медленно накручивает пройденные километры. Иногда дороги расходятся в разные стороны, петляют, к ним примыкают другие, приносят нам мучительные раздумья в правильности выбираемого пути.
Наконец, мы достигли ущелья, по дну которого ласково бурлит прозрачный ручей. Теперь только один путь — вдоль ручья к высоким горам, теперь будет немного легче. Но дорога крута, камениста, извивается между валунами и ни на секунду нельзя отвлечься. Горный бриз, наш недруг, подгоняет вместе с нами поднятую пыль. Мотор греется, и мой спутник без конца по хитроумному приспособлению пускает из кабины на радиатор воду. Благодаря этому машина без остановки забирается все выше и выше. Вокруг громоздятся скалистые склоны, с теневой стороны они в мелком кустарнике, с солнечной — покрыты коротенькой травкой.
В одном месте ущелье расходится в стороны, образуя широкую холмистую долину, покрытую крупными валунами. Когда-то здесь шли сильные дожди, бушевали мощные селевые потоки. Они выносили из ущелья крупные камни, гальку и щебень. Куртинки чия — злака пустыни, заросли высокой крапивы, да зеленые полянки, украшенные цветами, оживляют светлый и солнечный ландшафт. А напротив, на северном склоне, застыли стройными пирамидками тянь-шанские ели. В одном из отщелков этого раздолья приютилась небольшая пасека с походным домиком.
После ненастья здесь установилась ясная и теплая погода, и над пасекой, вблизи которой мы разбили палатку, стоит гул от множества жужжащих пчел.
Рано утром выбираюсь из спального мешка. Солнце показалось из-за вершины гор и обильная роса заискрилась различными цветами. Вот лучи солнца коснулись ульев на полянке. Не прошло и нескольких минут, как пробудились маленькие труженицы. На фоне высокой темной горы, сплошь заросшей еловым лесом, каждая летящая пчелка, словно сверкающая золотая звездочка.
Полет пчел необыкновенен. Все до единой, едва покинув улей, взвиваются почти вертикально и быстро исчезают. Такого полета мне не приходилось видеть. Куда же отправились они? Я вешаю на себя фотоаппарат, полевую сумку, беру в руки посох, карабкаюсь по склону горы. Надо пересечь темную громаду, покрытую еловым лесом. На этот поход у меня ушла почти половина дня. Когда же добираюсь до гребня, передо мной открывается изумительная панорама хребтов, ущелий, далеких снежных вершин. На южной стороне горы — скалы, приземистые кустики арчи, небольшие куртинки шиповника и желтые поля камнеломки. Сейчас массовое цветение этого растения и на нем работают пчелы.
Так вот почему сборщица нектара, едва пробудившись, помчалась сразу вверх! Им так же, как и мне, надо было переваливать эту высокую гору, чтобы добраться до цветущих плантаций трав.
Из обширного мира насекомых медоносная пчела изучена лучше других. Стали известны и ее сигналы. При помощи них пчелы сообщают друг другу о нахождении нектароносных растений. Пчела-работница, возвращаясь в улей, совершает на сотах своеобразные танцы, виляя брюшком и привлекая к себе внимание сестер. Выписывая замысловатые фигуры, она указывает направление полета, сообщает примерное расстояние до места сбора. Направление полета определяют по солнцу, если же оно закрыто облаками, то они прекрасно определяют его положение по свету, для нас невидимому. Пчелиная сигнализация — одно из интереснейших открытий биологии общественных насекомых двадцатого века. Ее досконально изучили, проверили, уточнили, доисследовали десятки пытливых практиков и энтомологов.
Но разгадан ли пчелиный язык до конца и во всех его деталях? По-видимому, нет. До сих пор, например, никто не подозревает о существовании сигнала «лети вертикально». А он, судя по наблюдениям, должен быть.
Утреннее поведение говорит и еще об одной их особенности. По всей вероятности, у пчел есть память на недавно совершенные дела. Проснувшись утром от первых теплых лучей солнца, сборщики меда, не мешкая, не ожидая сигналов от своих разведчиц, устремились за большую гору к цветущей камнеломке, туда, где они побывали прежде. И, кто знает, случись кратковременное ненастье, может, они вспомнили бы о своих посещениях этого растения и через несколько дней. Пока еще никто не ставил эксперимента, чтобы доказать, сколько времени помнит мохнатая труженица свои маршруты. Долгая память ей не нужна и даже вредна. Природа изменчива, и там, где недавно обильно цвели цветы и жужжали насекомые, через неделю может ничего не оказаться.
Жарко греет солнце, в воздухе густой аромат полыни — эстрагона. Пожалуй, пора прекратить подъем и заняться насекомыми. Вот на шиповнике уселась большая бабочка-аполлон. Хорошо бы ее сфотографировать!
Пока я вожусь с фотоаппаратом, из зарослей шиповника выходит пасечник. Увидев, что я охочусь за бабочкой, он одобрительно кивает головой. Хозяин рад познакомиться с энтомологом. Ему хочется многое расспросить о жизни насекомых. Не прочь и я узнать о пчеловодных делах и особенно о пчелином «волке» — филанте — небольшой осе.
— Пчелиного «волка» я хорошо знаю, — говорит старик, — и присматриваюсь к нему, почитай, несколько десятков лет.
Какой-то он особенный. Глазища большие, все видит. Враг он для нас первейший. Раньше в наших краях его почти не было. А теперь развелось — уйма! Нет никакого спасения.
Норки он устраивает небольшие, короткие, обязательно на чистом от травы месте — возле дорожек, выбитых скотом участках. В них и таскает пчел. Едва они появляются на цветках, он тут как тут. Пчелы пугаются, не покидают ульи, и стоят пасеки без «прибыли», хотя цветы цветут.
Как только пчелы перестают работать, филант сам прилетает на пасеку, садится на леток и промышляет на нем. Пчелы будоражатся, нападают вместе, зажаливают. Так возле каждого улья и находишь по десятку дохлых разбойников. Кажется, хорошо, а получается еще хуже. Пчела совсем пугается, сидит голодная, гудит, бунтует, никуда не летает.
Наши пчеловоды из-за филанта стали кочевать с прилавков. И он вслед. Только начинаешь расставлять ульи на новом месте, он тут как тут. Я ныне привез с гор в город свои ульи, стал во дворе их расставлять, глянул, а он уже сидит на крыше улья, дожидается.
Перечитал я много книг о нем, но как с ним бороться, так и не нашел. Пробовал норки засыпать ДДТ. Но и это ничего не дало.
Отчего его стало так много? Может, виновен скот? Выбивает траву и становится много мест, где филант гнездуется.
Еще думаю, что может быть дело в щурке. Очень не любили эту птицу пчеловоды, за то, что она охотилась за пчелами. Уж не филантов ли она ловит? Говорю я это к тому, что щурок стало совсем мало, а пчелиных «волков» много.
Почему же стало щурок мало — тоже гадать приходится. Раньше было много нетронутых полей с цветами да насекомыми. Теперь же все занято посевами. Нет на посевах поживы щуркам, нечем кормить птенцов.
Рассказ пчеловода меня заинтересовал. Все мы издавна считаем щурку врагом пчел. А почему бы ей и не быть другом? Пристрастие к пчелам как будто подтвердили и орнитологи. Но что они обнаружили в зобиках убитых птиц — остатки осы филанта или пчелы?
К тому же щурка, поймав нагруженного добычей филанта, съедала его вместе с трофеем.
Мне не раз приходилось наблюдать коварную работу пчелиного «волка». Схватив пчелу, он парализует ее и, выдавливая из зоба мед, выпивает его и только тогда несет добычу на съедение своим личинкам. Поймав пчелу, филант поднимается с нею высоко в воздух и летит к своей норке. Опускается он к своему жилищу строго вертикально, будто падая. Это, очевидно, связано с какими-то особенностями ориентации осы. А искать ей свое жилище нелегко, так как улетать за добычей приходится далеко.
Когда наступает лето, над предгориями появляются стайки щурок. Весело и мелодично перекликаясь, они парят высоко над землей. Что они там делают? Может быть, действительно, ловят пролетающих с добычей пчелиных «волков»? Интересно было бы все это разведать и снять тяжкое обвинение с этих грациозных птиц.