С холма на холм перебирается наша машина. Переезжаем через ручей и начинаем преодолевать очень крутой подъем с серпантином. Машина ползет на первой пониженной скорости. Подъем скоро кончается и рядом с дорогой появляется такая роскошная типчаковая степь, разукрашенная цветами! Проехать туда нельзя, но мы находим в стороне от дороги маленькое местечко, где можно остановиться. Выйдя из машины, сразу же ощущаем приятный сильный аромат цветов и гул многочисленных крыльев. Пахнет медом. Зеленый ковер растений пестреет разными цветками. Будто ткань, разукрашенная умелым художником. Здесь очень много скромных высокогорных эдельвейсов. Для кого же они предназначены?
Вначале я не могу понять, почему здесь, на крутом подъеме, так хорошо сохранился кусочек земли. Оказывается, что с обеих сторон холма идет крутая автомобильная дорога. Одна — положе, петляет серпантином и предназначена для подъема, другая — прямее, круче, для спуска. Меж двух горных дорог пасти скот нельзя — бараны могут попасть под машину, которой здесь трудно остановиться. Так и получился случайный заповедник. Как жаль, что в этих местах, столь богатых необыкновенным разнообразием ландшафтов, до сих пор не организованы подобные крохотные заповедники. Они служили бы эталоном и по ним можно было бы судить о степени воздействия человека на природу. Кто же здесь так громко гудит крыльями? Долго присматриваюсь, не могу найти. Оказывается, низко над землей от цветка к цветку, деловито и не теряя ни секунды, перелетают похожие на неместриниду серые мухи — жужжалы. Их большие глаза отливают бронзой с зеленоватым оттенком, брюшко в длинных серых волосках, крылья работают с громадной быстротой. Длинным хоботком они на лету проникают в кладовую нектара, лакомятся. Казалось, природа обрекла этих мух на вечную суету. Они пьют нектар, чтобы вот так неуемно работать крыльями: более 300 взмахов в секунду, беспрерывно летать для того, чтобы искать цветки и из них черпать нектар!
Здесь еще масса крошечных черных нарывников тянь-шаньских — милябрис квадрисигиата. Раскраска их строго одинакова, будто нанесена по трафарету: на каждом черном надкрылье два оранжевых пятна: одно — узкое продолговатое овальное, другое — зигзагообразное, широкое. Нарывники питаются лепестками самых разных цветов, начиная от скромного эдельвейса и кончая колючим татарником. На цветках же у них и свидания.
Нарывники — интересные насекомые. Они несъедобны, так как их кровь содержит очень стойкий яд — контаридин. Целыми десятилетиями он не теряет своих свойств, сохраняется в теле высушенных жуков. На коже яд вызывает большой водянистый волдырь, будто от ожога, от него воспаляются слизистые оболочки.
Вспоминая сибирскую кобылку, я начинаю понимать, что от деятельности насекомых зависит и численность саранчовых. Нет нарывников — масса кобылок. В Ассы, например, где особенно сильно выпасены травы, усиленно размножаются сибирские кобылки. Это маленькое существо своей многочисленной ратью пожирает траву в величайших количествах, даже конкурирует с овцами. Здесь ей привольно — нет нарывников. Где тут жить жукам, если все, что только появляется над землей, немедленно уничтожается овцами.
Другое дело в этом крошечном заповеднике. Здесь никогда не будет массового размножения кобылок из-за их врагов. В неугомонной деятельности кобылки повинен человек, точнее его хозяйственная деятельность — животноводство. Создается порочный круг: чем сильнее выпас, чем больше кобылок, тем сильнее страдают растения. Как разорвать этот круг? Видимо, не так уж и сложно: всюду на пастбищах следует огородить узкие полосы земли. Пусть на них цветут цветы, живут нарывники. Отсюда они проявят свою полезную деятельность.
Когда-нибудь так будет сделано.
В этом райском для натуралиста уголке земли я брожу, присматриваюсь, фотографирую насекомых. Замечаю едва заметные среди травы камни. И хотя многие из них, как я догадываюсь, скрыты землей, они образуют правильный круг диаметром в шесть метров. И здесь следы древнего человека. Для чего был сооружен этот круг?
Отдохнув, продолжаем подъем. Кончился серпантин, а вместе с ним и крутой подъем. Перед нами неожиданно открывается еще более обширное плоскогорье, окруженное с севера и с юга горами. Позади — горы, покрытые лесами, впереди — высокогорные степные просторы. Как прохладен, чист и свеж воздух и как легко дышится. Термометр показывает 16 градусов. После низинной жары перемена очень ощутимая.
Еще дальше и выше вьется дорога. Совсем близко красные горы с остатками снега. И всюду на вершинах курганы, сложенные из камней и погруженные в землю.
Из-за хребта выползают темные облака. По степи, расцвеченной голубыми незабудками и желтыми лютиками, легли черные тени. Облака все больше и больше заслоняют синее небо. Доносятся раскаты грома. От туч протянулись полосы дождя.
Отсюда еще более открываются просторы, всхолмленные степи, горы с синими еловыми лесами, белые ленты ручьев в ущельях и далекие снежные вершины.
Солнце скрывается за тучами и сразу становится зябко. Налетает ветер, и все цветки прижимаются к земле. Упали крупные капли дождя, прямо над нами сверкнула молния, загремел гром и полил дождь. Налетает еще более сильный шквал ветра, качнул машину. Вместо дождя по земле поскакали белые градинки, голубая и желтая от цветов, земля стала пестрой. Мы забрались в машину: совсем озябли. Но град внезапно прекратился, разорвались облака, в синее окошечко глянуло солнце и полились его веселые и горячие лучи.
В давние времена путь из Илийской долины, а также из более дальних краев Центрального Казахстана в бассейне озера Иссык и далее в Восточный Туркестан шел по ущелью речки Тургень через урочище Ассы. По этому маршруту проезжал знаменитый русский путешественник П. П. Семенов-Тяньшанский в 1856–1857 годах, здесь же побывал и первый казахский ученый Ч. Валиханов во время экспедиции в Восточный Туркестан в 1856 году.
Я вспоминаю краткое прошлогоднее путешествие по Ассы. Тогда в урочище властвовала засуха. По желтой сухой земле бродили овцы, выщипывая жалкие остатки давно выгоревшей коротенькой травки, лишь кое-где в логах торчали куртинки неприступной высокой крапивы да колючего татарника.
Сейчас урочище неузнаваемо ярко-зеленое, покрытое ковром цветков. Всюду бродят по земле жуки-чернотелки. Их очень много: несколько на каждый квадратный метр. Обитающие в земле личинки этого жука — одни из главных рыхлителей почвы, постоянно уплотняемой домашними животными. Но где они были в прошлый год тяжелой засухи? Видимо, спали. Длительная эволюция вида снабдила их этой чудесной особенностью жизни. Еще в массе летают светленькие бабочки-пяденицы и крошечные серенькие бабочки-листовертки. Прежде их здесь вообще не было.
С удивлением я гляжу и на цепочки черных холмиков выброшенной наружу земли. Эта работа известнейшего и главного рыхлителя почвы — слепушонки. Черные холмики хорошо видны среди яркой и свежей растительности. Я хорошо помню, что в год засухи не было следов деятельности этого подземного жителя. Да и как ему было рыть свои бесконечные галереи в сухой и твердой, как камень, земле! Загадка слепушонки необыкновенна. Этот грызун, почти не выходящий на поверхность земли, перекочевывать на далекие расстояния не мог. Видимо, и он впадал в спячку. Зоологи этого не знают.
Но пора возвращаться на главную дорогу. Скоро вечер, пора подумать о биваке, и мы спускаемся вниз.
Недалеко от главной дороги — большое белое пятно, но это не снег. Он сохранился только на самых высоких горах узкими полосками с теневой стороны. Это роскошные заросли ромашки с вкраплением ярко-красных и голубых цветов. В тишине слышен легкий гул крыльев насекомых. К северу в бинокль я вижу странное нагромождение камней, похожее на курган. Доехать туда нетрудно: вокруг равнина. Здесь, оказывается, скопление древних курганов или, как говорят археологи, могильников: один большой курган, а вокруг него десяток помельче. Камни этих сооружений чистые и будто сложены недавно. В пустыне между ними быстро оседает пыль, здесь же пыльных бурь не бывает. Отсюда открываются величественные дали, видно все обширное плоскогорье: с юртами и отарами скотоводов, табунами лошадей и далекие горные хребты в снежных вершинах и ледниках. Здесь все на виду и легко можно пересчитать все юрты и отары овец. Может быть, поэтому издавна так почитаемо это обширное урочище скотоводами. Пока мои спутники ставят палатки, я осматриваю курганы и случайно замечаю в стороне длинный плоский камень. Подхожу к нему и вижу грубое изваяние женщины. Правая ее рука будто держит крохотное тельце ребенка, левая — опущена вниз. Находка очень интересна.
Обычно в каменных бабах, как их называют испокон веков на Руси, изваяны мужчины с кубками в одной руке и мечом в другой, изваяния женщины редки. В Казахстане больше, чем где-либо, каменных изваяний. Они неодинаковы по художественной выразительности. Делали их из удлиненных камней.
Изваяние относят к VI–XI вв. н. э. С распространением ислама, запрещавшего изображение человека и животных, каменные изваяния исчезают, хотя на территории Казахстана, куда ислам проник позднее, изготовление каменных статуй продолжалось еще долго. Мне кажется, что каменная баба — мадонна. Она — отражение христианской религии несторианов или манихеев — одной из ее многочисленных ветвей, в свое время широко распространенных среди народов Средней Азии. Есть ли изваяния, подобные этому, на территорий Великой степи? По-видимому, да. Н. К. Рерих (1974, стр. 64) пишет, что несториане оставили в Средней Азии облик матери с младенцем.
Ночь была беспокойной, из ущелья дул беспрерывный и сильный ветер, и наша палатка трепыхалась, едва удерживаемая на оттяжках. Он свистал в камнях курганов, вот почему они были такими чистыми.
Утром, просматривая в бинокль западную часть вершины горы, я вижу что-то похожее на большой курган, а на нем вроде какое-то изваяние, и отправляюсь в поход. Путь оказывается тяжелым. Приходится пересекать пологие, но глубокие ущелья. Досаждают какие-то особенно нахальные мухи. Из-под ног прыгают медлительные кобылки-конофимы, взлетают мелкие бабочки, иногда на пути компания мух-волюцелл реет беспрестанно в воздухе. Встречаются то отары овец, то у ручейков в ложбинах юрты.