Я подумал, что мой английский опять сыграл со мной дурную шутку.
Поэтому я ей просто улыбнулся.
А она, свирепо:
– Ты что? Не понимаешь? Ты – мой ребёнок, придурок!
– Я? Твой ребёнок?
– Ты, дурак, ты. Теперь понимаешь?
– Как так?
– Да уж так. И ничего с этим не поделать.
– Я буду твой ребёнок?
Она вдруг рассердилась:
– Сколько можно повторять? Ты что – недоносок? Я же сказала: ты – мой бутуз, мой несчастный убогий сынок, моя бедная плоть и кровь, мой подгнивший плод, мой тупой карапуз, мой дрянной спиногрыз, мой байстрюк, мой гадючий найдёныш!
Пена выступила на её губах – белая, болезненная пена.
Я испугался.
Опять испугался!
Я ведь трус, как сказал один московский литературный критик.
Трус, мелкий пакостник и воришка чужих рассказов.
Как сказал однажды Берроуз: «Get off the stage, lying cocksucker!»
А ещё он писал: «So who can prove that I didn’t on my vacations go to Tangier and rape children?»
Поэтому я и испугался.
Даже очень.
И поспешил прочь от этой бедной девочки на сносях.
3
Чтобы чуть-чуть оклематься от этой встречи, я зашёл в кондитерскую и купил коробку donuts.
Они были жирные, обильно посыпанные сахарной пудрой.
Donuts – отвратительное лакомство, а вовсе не хлеб насущный.
Я съел целых семь donuts – вероятно, из-за стресса.
И меня затошнило.
Кроме того, мне захотелось пить, как дромадеру после перехода Сахары.
Или это никуда не годное, кокетливое сравненье?
Я захотел пить, одним словом.
Я был измождён и подавлен.
Я думал: «Сколько мне ещё таскаться по этому Лоуренсу? И на кой чёрт мне сдался этот Берроуз?»
Я был в отвращении от своей авантюры.
Я хотел в Калифорнию: покупаться и полежать на берегу океана.
И чтобы рядом ходили светловолосые девушки в бикини – с голубыми-голубыми глазами.
В Калифорнии у всех девушек глаза голубые и пустые.
Как небо.
Лев Толстой был не прав, когда писал о глубоком и осмысленном небе.
Впрочем, над Аустерлицем небо могло быть осмысленным и глубоким, но вот небо в Калифорнии абсолютно пустое и не имеет ни малейшего смысла. Я открыл это, путешествуя с группой IRWIN.
И люди в Калифорнии тоже не имеют смысла.
Там всем заправляют деньги.
Как сказал однажды Джон Джост: «Деньги – это первая и последняя подлость. Деньги – ложь, позволяющая тем, у кого они есть, считать себя лучше тех, у кого их нету. Это горы лжи, запакованные в национальные флаги, которые заставляют бедных мальчишек идти на верную гибель, чтобы те, у кого есть деньги, могли сидеть дома, потягивая мерзкие коктейли. Деньги – первый шаг на дороге, ведущей в пропасть».
Или, как писал Берроуз: «The universal Betrayal has swamped this terrible planet».
4
И тут я увидел бар, где меня наконец ждала удача.
5
Начну с того, что стены этого бара были увешаны фотоснимками Берроуза и его знаменитых фанатов.
Я узнал Джимми Пейджа, Лори Андерсон, Дэвида Боуи, Лу Рида, Мика Джаггера и Игги Попа.
Все они стояли или сидели с Берроузом в обнимку или просто рядом.
Были ещё Берроуз и RAMONES: Johnny Ramone, Tommy Ramone, Joey Ramone and Dee Dee Ramone.
И, кажется, Берроуз и Ким Гордон.
И Берроуз и Энди Уорхол.
И Берроуз и Кит Харинг.
И Берроуз и Кэти Акер.
И Берроуз и Майлз Дэвис.
И Берроуз и Курт Кобейн.
И Берроуз с автоматической винтовкой.
И Берроуз и Деннис Хоппер.
И Берроуз и Элис Купер.
И Берроуз и чёрная кошка.
И Берроуз и Дженезис Пи-Орридж.
И Берроуз с палкой.
И, конечно, Берроуз и Аллен Гинзберг.
И Берроуз с сигаретой.
И Берроуз с каким-то неизвестным.
И Берроуз с пишущей машинкой.
И Берроуз с режиссёром Кроненбергом.
А Берроуза и Малкольма Икс я среди этих снимков не помню.
Некоторые фото украшали размашистые автографы (и все они были в аккуратных чёрных рамках).
Тут-то я и сообразил, что наконец попал в нужное место.
6
В длинном полутёмном пенале сидели за стойкой два типа и пили пиво.
Кроме них была ещё барменша.
Но её я совсем не помню.
Значит, были только эти двое.
Если ты что-то забываешь, этого как бы и не бывало.
Не так ли?
Мой отец, заболевший старческим маразмом, забыл свою жизнь – и её как бы и не бывало.
А мировая история забыла своих настоящих героев – безымянных строителей и безмолвных поэтов.
Как сказал Берроуз: «All past is fiction».
Это значит: «Всё прошлое – небылица».
А ещё он добавил: «The past is largely a fabrication by the living. And history is simply a bundle of fabrications».
7
Короче, я заказал у забытой барменши Budweiser, подсел к двум типам и стал подслушивать их беседу.
Я действовал как плут и пройдоха.
Или как какой-нибудь сыщик?
Но литература и есть шпионаж, как сказал американский писатель Норман Мейлер.
Многие английские писатели были кадровыми шпионами: Грэм Грин, Сомерсет Моэм, Ян Флеминг, Джон Ле Карре…
А Труман Капоте написал в своё время такую фразу: ALL LITERATURE IS GOSSIP.
Это значит: ВСЯ ЛИТЕРАТУРА – СПЛЕТНЯ.
Неплохо сказано, правда?
8
Но я-то не пишу литературу. То, что вы читаете сейчас – не литература.
Могу заверить вас даже по-английски: THIS IS NOT LITERATURE, леди и джентльмены.
А что же это такое?
Философский трактат, вроде Витгенштейна или Спинозы.
Я хочу быть философом, а не шпионом!
Я хочу мыслить!
9
Шучу, конечно.
На самом деле я всю жизнь пишу юношеские приключенческие мемуары.
Я изобрёл этот жанр и горжусь этим.
10
Но вернёмся в тот бар в Лоуренсе.
Вернёмся к двум этим типам.
Они говорили о Дэвиде Войнаровиче – художнике и писателе, которого я обожал с тех пор, как открыл его творчество в 1991 году в Тель-Авиве.
Помню, я листал его альбом в книжном магазине Steimatzky и думал: «Как круто!»
И украл эту книгу.
Я с первого взгляда был покорён его искусством.
Особенно мне нравились фото, на которых Войнарович ходил по Нью-Йорку в маске Артюра Рембо и задирался к прохожим.
Он был бунтарём и выставлял свои картины в сквотах.
Войнарович однажды сказал: «Проклятая история человечества не даёт мне спать по ночам уже тридцать три года».
А умер он, когда ему было тридцать семь лет – от СПИДа.
Я очень обрадовался, услышав его имя в баре в Лоуренсе.
Я подумал: «Где Войнарович, там и Берроуз!»
11
Один тип – толстоватый, с круглой башкой и конопатыми щеками – промолвил:
– Войнарович вовремя помер. Его не успели приручить и прикарманить.
А другой, похожий на доходягу:
– Вовремя даже бабочки не помирают.
Первый тип:
– Войнарович в своём искусстве говорил на языке плебеев. И умел молчать, как камень.
И доходяга:
– Такого просто не бывает.
Но конопатый его не слушал:
– А теперь Войнарович – всего лишь музейный призрак, фантом, химера.
Но доходяга тянул своё:
– Призраков не бывает. Как сказал Эдгар Алан По: «Призраки не существуют. Есть лишь смертные, которые маскируются под призраков, и смертные, которые этих призраков боятся».
– По сказал такое?
– Да, причём от всего сердца.
– Ты издеваешься надо мной, buddy?
– Нисколько. Я тоже считаю, что это неплохо, когда люди помирают. Если бы они были бессмертны, то давно бы всё сожрали и обосрали.
– Но Войнарович слишком рано помер! Он не сделал того, что мог бы сделать! – вскипел конопатый.
Доходяга, однако, смотрел на это скептично.
Он сказал:
– Oh, baby.
12
И тут я встрял в их разговор и выразил своё восхищение Войнаровичем, написавшим однажды, что было бы очень хорошо, если бы друзья каждого умершего от СПИДа американца отвозили его труп в Вашингтон и кидали на ступени Белого Дома.
Кстати, прах самого Войнаровича его собственные друзья высыпали на лужайку Белого Дома.
Поэтому я воскликнул:
– Войнарович – гений!
Доходяга посмотрел на меня как на идиота, а конопатый сказал, что знал Войнаровича лично.
И добавил:
– Мы с ним встречались в Нью-Йорке. И тоже пили пиво в баре.
Мы пожали друг другу руки.
Конопатого звали Томас, и он был писатель.
А как звали доходягу, я уже не помню.
Он так и останется в моём рассказе безымянным доходягой.
Такое ведь тоже бывает.
13
– Ты ведь не американец! – сказал мне Томас. – Откуда тебя занесло в нашу долину плача?
Я уверил его, что приехал из России специально, чтобы увидеть Уильяма Берроуза и поговорить с ним. – Ах так, – заявил Томас. – Отлично. Тебе повезло: я знаю старого Билла. Могу отвезти тебя к нему, если угостишь меня бурбоном.
Я тут же согласился.
Мы опрокинули по две стопки Four Roses, а потом ещё по две.
А доходяга, кажется, пил пиво.
Потом мы ещё посидели и поболтали о Войнаровиче, который, как оказалось, очень уважал Берроуза, и о Берроузе, который, как сказал мне Томас, платил Войнаровичу тем же.
В конце концов человек, похожий на доходягу, ушёл, сказав на прощанье:
– Защити вас Бог от всех знаменитостей на свете.
14
Мы с Томасом сели в его старый пикап и помчались по улицам Лоуренса.
Наступал вечер, и в небе кружились громадные стаи каких-то чёрных пташек.
Они клубились, образовывали всякие эфемерные формы, которые тут же распадались.
– Они всегда здесь в это время года, – сказал Томас. – В них иногда стреляет Берроуз, чтобы развлечься. Но он никогда не попадает.