— Если до шестнадцати Прохоров не выйдет из Гремячей пропасти, вышлем розыск. О Прохорове доложите в город.
— Есть!
Над землянкой пролетела всполошенная стая гусей. Серые птицы, касаясь макушек деревьев, кинулись книзу, до самой земли, с тревожными криками опустились за опушкой в затишье. Николай долго прислушивался к перепуганному птичьему гомону. Внезапно сквозь лесной гул в землянку прилетел звук, отдаленно схожий с выстрелом. Будто бы из Гремячей пропасти. Николай напряг слух. Шумел ветер, плескалась разбушевавшаяся вода на камнях. Или неистовый ветер сломал под корень хрупкую ель?
Николай натянул плащ-палатку, вышел наружу. Кедр на отлете дыбил мягкие ветки. Голые тонкие березки кланялись буре, отряхивали с ветвей холодные капли.
Тонко зазвенел телефон в землянке. С Кедровой горы передали запрос из роты о Прохорове. Потапов ничего утешительного сообщить не мог. И вновь, уже отчетливее, в привычный шум врезалась автоматная очередь из самой горловины Гремячей пропасти. Минутой позже — опять дробь скорых выстрелов.
Николай кинулся к телефону. С ротой связи все еще не было. Ответил лейтенант с Кедрового кряжа.
Выслушав, приказал ефрейтору идти в разведку. Набросив плащ-палатку поверх шинели, Потапов быстро побежал на выстрелы, держа автомат наготове. Никого он не видел. Темнели крутые склоны пропасти, в лицо летел мокрый снег.
За углом гранитного серого уступа на тропе в раскисшем глиняном месиве лежали двое: солдат в шинели и старая женщина. На черном плоском камне золотом ясным светились стреляные автоматные гильзы.
Заслышав чужие хлюпающие шаги, солдат на земле зашевелился, приподнялся, направил автомат.
— Стой!
Под плащ-палаткой он не узнавал Потапова, хрипел:
— Стреляю!
Курносое веснушчатое лицо Николая радостно улыбнулось.
— Юрий! Чертяка!
Зашевелилась и старуха. Ее косматая пепельная голова оторвалась от земли, тусклые глаза повеселели: пришли!
— Солдат Прохоров, ко мне! Смирно!
Юрий, с трудом отталкиваясь закоченевшими руками, встал. Ноги дрожали, но он выпрямился. Николай поддержал его за плечи.
— Часы... который час? — прохрипел Юрий, поднося к воспаленным глазам руку с часами.
— Без четверти шестнадцать, — успокоил его ефрейтор. — Кто это?
— Ульяна Федоровна... Закоченела. Ногу вывихнула.
Николай подхватил старую на руки, отнес в землянку, бережно положил на нары у самой печки, осторожно распутал веревки и снял галоши.
— Юрий... — слабо позвала женщина, озирая темное помещение. Ее бил озноб.
Потапов расторопно подкинул в железную печку сухих смолевых поленьев. В печурке вспыхнуло пламя, потрескивали дрова, чайник, еще не остывший, издал тонкий писк.
— Грейтесь! — сказал ефрейтор и метнулся за дверь.
Юрия не было видно. Встревоженный Николай побежал за поворот. На прежнем месте солдата не оказалось. Еще метров десять дальше по тропе... За кряжистой сосной Юрий согнулся над большим фанерным ящиком, силился поднять его. Ноги расползались в грязи, и он виновато смотрел на ефрейтора.
Потапов с одного взгляда оценил обстановку. Взвалив на плечи горбовик, стал помогать Юрию. Тот вымолвил:
— Сам я... Поспеши к Ульяне, она важное знает...
Ефрейтор удивленно уставился на Юрия, но тот требовательно повторил:
— Беги к старухе!
Николай застал Ульяну Федоровну сидящей и чуть не обнимающей закрасневшуюся трубу. Платок она скинула, и седые волосы ее свободно шевелились в теплом воздухе. «Что же она знает такое?» — гадал Потапов.
— Чайку бы... с брусничкой... — сиплым голосом попросила Ульяна Федоровна.— Кипяточку внутренности отогреть.
— Это вмиг, — бодро откликнулся Николай и, налив в. кружку из чайника, нерешительно глянул на горбовик с ягодой.
— Открой, — поняла его Ульяна Федоровна.
Пока она отогревалась чаем с брусникой, Потапов ждал Юрия, не зная, о чем спрашивать старуху. Прохоров не показывался, и ефрейтор, не утерпев, вышел из землянки.
Прохоров стоял под всклокоченным кедром, одергивая шинель, как перед смотром.
— В роту иду... — проговорил он.
А сам едва держался на ногах.
Ефрейтор привел его в землянку. Юрий остановился на пороге, привыкая к полумраку и теплу, охватившему лицо, руки. Затем он шагнул к нарам из голых жердей и лег.
— Намаялся, сынок? — ласковым отогревшимся голосом спросила Ульяна Федоровна. Синие покусанные губы ее растянулись в первой трудной улыбке.
Синяк на скуле еще больше припух, фиолетовый отек закрыл глаз. — Без тебя околела бы я, застыла, как старая куропатка.
Юрий поднялся, стал неуклюже прыгать на одной ноге, почти задевая головой низкий накат, тряс ладонями: ноги и руки зашлись от тепла. Николай начал оттирать его пальцы жестким сукном рукава шинели. Прохоров морщился от боли, прикусывал губы. Вскоре он взял железную кружку и, стуча зубами о край, стал прихлебывать кипяток с брусникой.
Ефрейтор тем временем вызвал по телефону Кедровую гору, доложил лейтенанту о Прохорове, затем трубку передал Юрию.
— Женщина, Ульяна Федоровна, видела подозрительных мужчин, — взволнованно доложил раскрасневшийся от тепла солдат. — Да, сегодня утром, возле шалаша... Да, в ягодах были, трое... Есть!
Прохоров привычно козырнул, но вид у него был совсем не строевой: ушанка сморщилась, мокрая шинель вся в глине вымазана, сапоги разбухли, побелели.
Юрий вернул трубку ефрейтору. Лейтенант при-казал тому записать показания старухи, подробно расспросить приметы и продолжать наблюдение.
Ульяна Федоровна, примостив больную ногу к печке, хитровато поглядывала на Юрия, обжигающегося кипятком, напомнила:
— Чай потом припахивает. Отчего бы ему?
Солдат скривил порозовевшее открытое лицо в усмешку, на лбу у него блеснули капли пота. Чтобы скрыть смущение, Юрий озабоченно кинул взгляд на часы: пора! Сказал на прощание строго:
— Сократа вашего поприжмем: забудет драться!
Сам пойду в депо, к комсомольцам вашим...
— А это напрасно, — вяло откликнулась Ульяна j Федоровна. — Мы поладим. Зачем портить парню жизнь?
Юрий не знал, что и ответить. Выручил телефон. Лейтенант по заданию командира роты интересовался, как чувствует себя солдат.
— Как чувствует? — нарочно переспросил Потапов, кося глаза на Юрия. Тот понял его взгляд, ответил, как эхо:
— Хорошо.
— Дойдет ли до города? — переспросил Николай.
— Дойду! — уверенно отозвался Прохоров.
— Как быть с рекой? — переспросил ефрейтор.
— Переплыву!—твердо ответил солдат, распрямляя плечи.
Ульяна Федоровна поняла, что Юрию предстоит шагать по непогоде до самого города, и возмущенно сказала:
— Человек еле на ногах стоит...
— Приказ, мамаша, — скупо ответил Потапов.
— Заладил: прика-а-аз! — несогласно протянула старуха, с шумом отпивая обжигающий кипяток.
Ефрейтор встал, сурово напомнил:
— Исполняйте, товарищ Прохоров. На реке, может, солдаты пособят... — А у самого глаза смотрели жалостно. Если бы в его власти, он выполнил бы задание вместо Юрия.
Прохоров последний раз отхлебнул из кружки, застегнул тяжелую шинель.
— Вас я где найду, мамаша?
— В депо, спроси тетю Улю. Всяк укажет... — Старуха перекрестила Юрия. Он поспешно отступил к двери, стесняясь и бормоча что-то несвязное.
Николай дал ему кусок хлеба, свою плащ-палатку. Юрий молча пожал благодарно ему руку, нырнул за дверь, в мокрый мрак.
И снова раскисшая вязкая дорога, опять тихое лопотание дождя. Но теперь Юрий был укрыт легкой плащ-палаткой, согрет теплом землянки, и он спешил: до восемнадцати часов оставалось всего лишь сорок минут. Какая окажется река? А может, и переправу навели?
Ноги после короткого отдыха стали непослушными, болели, словно по ним били палками. Его тянуло и тянуло вниз, будто бы на плечах все еще громоздился тяжелый горбовик, тело привычно искало равновесия. Зато Юрий был горд, что не признался в своей слабости, поборол бессилие.
Тяжелые от влаги полы шинели били по ногам, мешали идти. Юрий заткнул их уголки за ремень. Шагал широко, стараясь пересилить боль в ногах, размяться.
У самой опушки, за поворотом дороги, неожиданно всполошились невидимые птицы, гулко захлопали крыльями на тяжелом взлете. Поднялся разноголосый гусиный крик. Вожак летел низко, собирал стаю, громко гоготал, словно ругал человека. Птицы, тревожно перекликаясь, улетели в бесприютную даль, затянутую моросящим дождем. Впереди, в полумраке, грозно шумела Малая Пьяная. И солдат остро позавидовал птицам: им не нужно перебредать быструю холодную речку.
Чтобы течение не увлекло и не пронесло его мимо дороги на том берегу, Прохоров поднялся вверх по речке, за изгиб. Приближаясь к бушующей воде, Юрий острее ощущал озноб. Солдат стал торопливо жевать хлеб. Большая вода едва вмещалась в глубоком русле. Черным потоком плескалась она внизу под обрывом. Юрий, сдерживая дрожь, снял сапоги, связал их вместе, перекинул через плечо поверх капюшона. Затаив дыхание, ссунулся по липкой жиже с берега. Босые ноги охватила студеная грязь, пролезала между пальцами, ступням было больно от острых камешков. Вот и ледяная речка. Ее быстрый вал сбивал с ног, клокотал у колен. Переводя дыхание, Юрий сделал еще шаг, оступился на валуне, черпанул сапогами, и они грузом тягостным повисли на шее, гнули голову книзу. Сердце, казалось, зашлось от холода, остановилось, и Юрий невольно вскрикнул.
Он шел шаг за шагом, погружаясь в глубину, нащупывая ногами камни. Ступни перестали чувствовать дно. До берега — рукой подать. Желанный, он виднелся рядом черной стеной с рваными промоинами.
Юрий побежал, вскидывая ноги из воды. Плащ-палатка плыла следом пузырем. И вдруг он ухнул в промоину с головой. Сапоги подхватило, повлекло бурливым течением, завязки петлей давили Юрию шею. Отфыркиваясь и хлебая воду, солдат всеми силами держался на поверхности. Непослушными ногами стал нащупывать каменистое дно — и не находил.
Его завертело течением. Каждый мускул его молодого тела напрягся в борьбе с ледяным потоком. Мелькнула мысль: точно так же в войну солдаты форсировали реки. Захлебывались, охали, одни под- обстрелом молча тонули, другие ранеными руками выгребались к заветному берегу, потому что было надо, таков был приказ. И мокрые бежали навстречу огню... Юрий не имел солдатского опыта, но он зло бил воду руками, давил ее окоченевшими ногами. «Выкарабкаться!» Эта единственная цель овладела его сердцем, умом, телом. Его ударило чем-то твердым в бок и накрыло пенистой волной. Рядом промелькнули сломанные столбы моста. Солдата несло мимо ивового куста, и он судорожно одной рукой ухватился за низкую прочную ветку. Ноги его подкосило, завернуло, выбросило вверх. И он снова хлебнул воды.