Людмила УвароваВ каждую субботу, вечеромПовесть и рассказы
Год спокойного солнцаПовесть
1
Асмик подошла к столу, робко спросила:
— Я к вам. Можно?
Туся что-то быстро писала в блокноте. Не поднимая головы, пробормотала вежливой скороговоркой:
— Сию минуточку. — Потом закрыла блокнот, положила ручку в деревянный бокальчик. — Слушаю вас. — И тут же рассмеялась. — Каждый раз на этом самом месте.
— Как водится, — ответила Асмик. — Слушай, я до смерти хочу есть. Пошли обедать в шашлычную на Никитской, я угощаю!
Туся укоризненно покачала головой:
— Погляди на себя, еще один шаг — и догонишь Юрия Власова или этого, как его, Жаботинского…
— Считай, что шаг уже сделан, — флегматично промолвила Асмик.
Туся сосредоточенно посмотрела на часы.
— Мне еще два часа сидеть, не меньше. Выдержишь? Или костлявая рука голода уже схватила тебя за горло?
— Чего не сделаешь во имя дружбы!
Асмик хотела еще что-то добавить, но вошел посетитель.
Это была общественная приемная большой московской газеты, и сотрудники газеты поочередно дежурили там.
Поначалу Тусе нравились эти дежурства. Хотя и уставала сильно, а нравились. Приходя домой, она все еще слышала голоса людей, перед глазами мелькали лица, разные, молодые и старые, каждое со своей бедой, со своей заботой, потому что с радостью сюда не приходил никто.
Первое время Туся переживала за всех. Порой, не дослушав, уже бралась за телефонную трубку — скорее позвонить, разузнать, исправить.
Как-то Асмик сказала ей:
— Наверное, только врачам да еще юристам под силу измерить человеческое горе.
Туся прибавила:
— И еще нам — газетчикам.
Но чем дальше, тем все чаще она стала ловить себя на недоверии. Человек говорил, жаловался, требовал справедливости. Туся слушала и думала про себя: «А что, если выслушать вторую сторону? Так ли это все на самом деле?»
Недоверие сменилось усталым равнодушием. К ней приходили, жаловались, порой плакали, а она, с трудом сдерживая нетерпение, украдкой поглядывала на часы.
Но об этом Туся никому не говорила. Тем более Асмик. Та наверняка обрушилась бы на нее со всем пылом своего южного темперамента.
И Туся молчала. Делала свое дело, томительно скучала, но не показывала вида. А люди охотно шли к ней, тянулись к распахнутым навстречу глазам, к улыбке, привычно освещавшей красивое, ясное лицо.
Сложив руки на груди, Асмик издали наблюдала за тем, как Туся разговаривает с посетителем.
Тусино лицо поминутно меняло выражение. То становилось сочувствующим, то словно легкая тень набегала на него, то светлело в улыбке.
«Переживает, — думала Асмик. — Слушает и переживает. Как же иначе?»
Асмик посмотрела в окно, за которым зеленел горячо и сочно освещенный солнцем молодой сквер. И вдруг внезапно рванулась с неожиданным для ее грузного тела проворством.
— Опоздала! Так и есть, опоздала!
Туся оборвала фразу на середине. С неудовольствием спросила:
— Что случилось? Пожар или наводнение?
— Хуже, — торопливо бросила Асмик. — Опоздала на вокзал…
Туся улыбнулась, помахала ей рукой. Но Асмик уже ничего не видела, стремглав неслась по лестнице вниз.
Посетители между тем сменяли друг друга. Кто жаловался на райжилотдел: не дают очередникам приличной площади, кто на затянувшееся строительство детского сада, кто на директора завода, самовольно повысившего нормы.
А потом вошел он, Ярослав. Туся сразу узнала его, он мало изменился, разве что виски стали седые, но те же глубоко посаженные умные глаза, и немного выступающая вперед челюсть, и широкие брови.
Подошел к Тусе. Солнце светило ему в лицо, он щурился, заслоняясь ладонью от солнца.
— Разрешите? — спросил он.
«Не узнал, — подумала Туся. — Или просто ослеп от солнца?»
Она показала ему на кресло возле стола. Он сел, вынул из кармана платок, вытер лицо и шею.
— Сегодня до того жарко, — начал было Ярослав, взглянул на Тусю, и вдруг остановился. Глаза расширились, брови дрогнули. Узнал. — Туся, — сказал растерянно. — Неужели ты, Туся?
— Здравствуй, Ярослав, — ответила Туся.
Он пожал ей руку. Его рука была холодной, хотя за окном стояла жара.
— Сегодня так парит, — сказал неуверенно.
— Да, — сказала Туся. — Быть дождю.
Улыбка тронула его губы. Как и раньше, зубы его как бы налезали друг на друга, и по-прежнему казалось, зубов у него слишком много.
— Вот что, — сказал он. — Разговор о погоде и еще о том деле, с которым я пришел к тебе, продолжим после. Согласна?
— Как хочешь, — ответила она.
Он взглянул на свои часы.
— Ты когда кончаешь?
— В начале седьмого.
— Давай встретимся после работы. Идет?
— Идет.
— Я тебя буду ждать в половине седьмого, в кафе «Арктика», знаешь, на улице Горького?
— Знаю.
Он встал.
— Стало быть, в половине седьмого.
Он знал, Туся наверняка провожает его взглядом, и, должно быть, потому старался держаться особенно прямо. А впрочем, он выглядел все таким же стройным, затылок аккуратно подстрижен, пиджак модный, с двумя разрезами по бокам. Только, может быть, слегка пополнел, как ни говори — годы…
2
Асмик любила повторять:
— Все в мире жаждет перемен, а я люблю постоянство.
Но фраза эта никого не могла обмануть. Асмик была понятной, вся как на ладони. Санитарки и сестры в больнице называли ее «простая».
Однажды, когда ей было лет двенадцать, она влюбилась в управдома. Это была самая первая ее любовь, которую, как известно, полагается помнить всю жизнь. Управдом был отставной военный, он так лихо скрипел ремнями, сапоги его так искрились и блестели от ваксы, что сердце Асмик то падало, то вспрыгивало к самому горлу.
Она старалась попадаться ему на глаза, а встречаясь, краснела, растерянно лепетала:
— Здравствуйте…
Управдом был очень занятой, вечно носился по этажам большого девятиэтажного дома, ругался с малярами, с водопроводчиками, нещадно стыдил неисправных квартиросъемщиков и ровно никакого внимания не обращал на Асмик.
Безответная любовь наскучила ей, и она разлюбила управдома.
Она была некрасива — толстая, неуклюжая. К тому же одевалась на редкость безвкусно. Над ней посмеивались, а она наперекор всем считала себя по-своему привлекательной.
В минуту откровенности признавалась подругам:
— Если вглядеться, то я красивая. Что, нет, скажете?
Глаза ее блестели, щеки рдели румянцем, курчавые волосы шапкой стояли на голове. Подруги удивленно соглашались:
— Правда красивая…
Еще в школе она охотнее дружила с мальчишками, чем с девочками. С мальчишками было проще, никогда ни сплетен, ни зависти, ни мелких обид.
Начиная со второго класса она подружилась с Сережей Мальцевым, соседом по парте. Оба они терпеть не могли географию, но до одури зачитывались книжками о путешествиях и дружно мечтали о том, что когда-нибудь, в один прекрасный день, в их жизнь ворвется что-то интересное и неожиданное. Они не знали, что именно это будет. Им просто хотелось перемен.
И еще и Асмик и Сережка неохотно ездили в пионерский лагерь.
Там все заранее известно. Утром полагается вставать на линейку и потом отправляться в лес и петь бодрые песни, и вожатый всегда организовывал одни и те же надоевшие игры, и каждый день постылый компот из сушеных фруктов, а вобла когда-нибудь, раз в неделю, и вообще тоска зеленая!
Напрасно Асмик много позднее утверждала, что любит постоянство. Ей, как вообще всем людям, тоже была присуща тяга к переменам. Какие бы они ни были.
Так, она, например, неизвестно почему, разлюбила книги. Сережка, тот читал все свободное время, а она признавалась:
— Только начну читать, и сразу же до того спать захочется…
Сережка удивлялся:
— Даже если Дюма читаешь? Даже если «Три мушкетера»?
— Все равно, — безнадежно отвечала Асмик.
Сережка был закадычный друг, но истина была дороже. И не хотелось лгать другу. Даже в самом маленьком.
Когда они учились в старших классах, ей показалось, она любит его. Не просто как товарища, а сильнее, как-то по-другому.
Сережка относился к ней чисто дружески.
— Ты, Асмик, свой парень, — говорил он.
Она старалась принарядиться, надеть новое платье, чтобы он заметил и похвалил.
Он замечал сразу.
— Сейчас бы тебя нарисовать — одно удовольствие.
— Правда? — расцветала Асмик.
Сережка отвечал с серьезным видом:
— Истинная правда. И главное — очень просто.
— Что просто? — удивлялась Асмик.
— Рисовать тебя. Потому что ничего не надо, ни таланта, ни уменья, один только циркуль…
И рисовал в воздухе круги, один за другим.
А она не обижалась. Она была от природы оптимистична и незлопамятна.
«Он привыкнет ко мне и полюбит, — размышляла она. — А когда полюбит, то увидит, что я для него лучше всех».
Но мечтам ее не суждено было сбыться.
Когда они учились в восьмом классе, к ним в школу перешла Туся Казакова.
Это была очень красивая девочка. Даже из других классов прибегали к ним в класс, как бы ненароком, как бы случайно, лишь бы поглядеть на нее.
Туся была высокая, тонкая, гибкая и в то же время сильная. Карие продолговатые глаза, а белки голубые. Прямой нос с твердыми вздрагивающими ноздрями. Зубы — один в один.
Сережка спросил Асмик:
— Неужели правда она такая уж красавица?
Асмик не захотела кривить душой, чего бы это ей ни стоило. Она сказала:
— Самая настоящая!
Сережка — открытая душа — никогда ничего не жалел. У него была великолепная кожаная папка, в которой он носил учебники и тетради. Шоколадного цвета, в нарядных узорах, отделанная цветной замшей.
— Это из Якутии, — пояснял Сережка. — Папин брат привез. Один знакомый ненец вырезал.
И особенно старательно выговаривал слово «ненец», чтобы не спутали с «немец».