И откладывается от посевной до уборочной, от уборочной до посевной. Что надо было решать изо дня в день — не решали. Все не доходили руки. Третьестепенное, запускаясь, вырастало в проблему.
Когда-то суглинистые склоны приречного правобережья были сплошь одеты виноградниками. Нельзя было глаз оторвать от их изумрудно-курчавой зелени. Год от году картина менялась. Бугры заметно лысели, все явственнее проступали сквозь виноградную листву блекло-голубые пятна полыни. А вскоре она разлилась и захлестнула благодатные склоны. И теперь уже редкие массивы садов сиротливо зеленели на унылом серебре полыни.
Конечно, немало отразилась на состоянии виноградных садов фашистская оккупация. Одну часть захватчики потоптали танками, другую — сожгли. Столетние виноградные лозы порубили на дрова для офицерских и солдатских кухонь.
После изгнания захватчиков часть корней удалось спасти: женщины руками отрывали чубуки из золы и отхаживали их, как малых ребят. Кое-что в колхозах посадили заново. Правда, сравнительно с тем, сколько пустует плодороднейшей земли, совсем немного. Просто малую толику, каплю в море неиспользованных возможностей.
В чем же дело? Что мешает бурно двинуть вперед одну из доходнейших отраслей хозяйства колхозов?
Назрело время поставить вопрос об изменении специализации колхозов правобережья в сторону развития виноградарства. Собственно не об изменении специализации, а о возвращении их в русло нормального, наиболее плодотворного и перспективного развития экономических возможностей.
Неверно, что райком и райисполком вовсе не ставили этого вопроса перед областными организациями. Но как? Дальше робких докладных записок дело не пошло. В области же от этих докладных записок отмахивались. Не было в них необходимой убежденности в важности поставленного вопроса и необходимых зрелых обоснований. Неверов облекал свои мысли в докладных записках в осторожные, туманные формулировки и обставлял их множеством оговорок. Такая постановка вопроса внимания и уважения не вызывала. На докладные записки Неверова попросту не отвечали. И он предпочитал больше не напоминать. Значит, привычно обобщал он, так нужно. Значит, делал он вывод, момент не назрел. Там, на горе, виднее.
И он не поднимал этого вопроса, когда ему приходилось бывать в области, не выступал на пленуме во всеоружии своего бесспорно всестороннего знания неудовлетворительного состояния дел с виноградарством. Что толку от этого знания! Оно лежит у Неверова на столе в папке мертвым капиталом, не оплодотворенное подлинной страстью партийного руководителя. Никакой нет пользы колхозам от этого «знания», завязанного на две черные тесемочки. В районе знают, что все равно Неверов не выйдет на областную трибуну, не раскроет папку, не заговорит полнозвучно и веско.
Но и в тех условиях, в которых находится район, райком и райисполком могут сделать многое. Даже те заниженные планы посадки новых виноградников, которые даются району из области, не выполняются. С тех садов, которые есть, снимаются минимальные урожаи.
Все еще не столько передовая агротехника определяет урожайность виноградных садов, сколько, увы, погода. Самая доходная в местных условиях отрасль хозяйства живет, можно сказать, в районе на задворках у остальных отраслей. Другие работы в колхозах механизированы, и только в садах попрежнему полновластно царят лопата и мотыга. В обеих МТС смотрят на виноградники, как на обузу. Попробуй директор МТС не выделить тракторов для вспашки земли под пшеницу — ему потом долго будут сниться кислицы. Если же директор не дал трактора, чтобы поднять плантаж под виноградный сад, его даже не пожурят.
В колхозах, в сущности, не осталось постоянных садовых бригад и звеньев. Из садовой бригады в любое время не возбраняется забрать людей и на луг, и в поле, и на ремонт дороги. Не беда, что в саду пообрывала чубуки буря. Неважно, что лебеда выросла выше человеческого роста.
Кроме колхозных садов, есть еще индивидуальные сады. Об этих привыкли вовсе не думать. Где колхознику купить лесу, чтобы поднять кусты на опоры? Как приобрести удобрения, синий камень и известь для опрыскивания, садовый инвентарь?
Это, мол, не наша печаль. Это дело частное.
И колхозники выкручиваются кто как может. Вступают в сделки с лесниками или ночами потихоньку потягивают из-за реки по жердочке. Известь и синий камень приобретают у спекулянтов, вместо подвязочного материала режут речной тростник и дерут лыко.
Те, кому надоели эти неурядицы, повырубили свои сады. Поубавилось у колхозников виноградных садов в районе.
Еще до колхозов старые люди в районе знали, а впоследствии опыт колхозников подтвердил их вывод, что на землях района, в условиях довольно часто повторяющегося засушливого лета, урожайность озимой пшеницы, посеянной, конечно, по парам, в два и в три раза превышает урожайность яровой. Но вот уже много лет, из года в год в планах, составляемых в области для района, сокращается задание по подъему паров. После войны площадь паров в колхозах сократилась почти вдвое. Плановики из области поясняют, что надо высвобождать землю под яровую пшеницу. Делается это, поясняют, потому, что питательные и хлебопекарные качества муки из яровой пшеницы превосходят качества из озимой.
В этом, конечно, есть своя доля правды. Но руководителям района надо было бы со всей остротой заявить в области о том, о чем давно уже думают многие колхозники, председатели колхозов, агрономы и партийные работники района и что иногда прорывается у самого Неверова в редкие минуты откровения: вообще-то он человек замкнутый, не откровенный. Заявить о том, что составитель посевного плана для района похож на портного Тришку. И урожайность озимой пшеницы, исключая 1952 благоприятный год, резко снизилась, так как она сеется теперь больше по осенней вспашке. И яровая в неблагоприятных условиях района чаще бывает плохая или средняя, чем хорошая, урожайная. Если расширять посевы яровой пшеницы, то расширять за счет тех районов, где она безусловно подходит. Неверов мог бы сослаться и на самые свежие факты. Уже в этом году в колхозе имени Кирова, где председателем Степан Тихонович, урожайность озимки, посеянной по парам, в пять раз превысила урожайность яровой. Между тем озимка, посеянная по осенней вспашке, уродила даже хуже, чем яровая.
Почему же Неверов молчит о том, о чем он думает и иногда, несмотря на свою замкнутость, проговаривается в районе? Все потому же. Боится, как бы не заподозрили в антигосударственной тенденции по отношению к… яровой пшенице.
И он предпочитает уныло, как заученный наизусть урок, повторять председателям колхозов, агрономам, партийным работникам слова, которые услышал в области:
— Питательные и хлебопекарные свойства яровой выше.
На тех же, кто, подобно Степану Тихоновичу, не склонен удовлетворяться этим объяснением, он не прочь и прикрикнуть:
— Вам план спущен? Спущен. Выполняйте…
Недавно в сельскохозяйственный отдел райкома прислали нового инструктора. До этого он работал агрономом в одной из МТС. Раньше человек с агрономическим образованием был среди сельских партийных работников редкостью. Теперь это становится обычным.
— Тебе, Еремин, повезло, — напутствовали его в обкоме. — у Неверова есть чему поучиться. Не секретарь райкома, а энциклопедия, он там с закрытыми глазами куда угодно дорогу найдет. Таких, как Неверов, могикан уже почти не осталось…
Молодой инструктор с головой окунулся в партийную работу. Начал с того, что стал знакомиться с колхозами, с людьми. Район ему понравился: богатые земли, луга, красивые хутора и станицы. В то же время глазом агронома увидел он то, что бывает скрыто для простого глаза. Увидел, что сравнительно с имеющимися возможностями колхозы развиваются медленно. Попрежнему злом является низкая трудовая дисциплина. Скот зимует в неприспособленных помещениях, страдает от бескормицы.
Еремин успел познакомиться со многими интересными людьми: колхозниками, агрономами, трактористами, секретарями парторганизаций — и сделал вывод, что, опираясь на этих людей, в районе буквально можно сделать чудеса, в ближайшие два — три года круто поднять хозяйство колхозов, сделать жизнь колхозников действительно обеспеченной.
С ворохом наблюдений в голове, с заметками и цифрами в записной книжке, с приподнятым чувством, усталый и запыленный, он прямо с дороги, не завернув домой, зашел в кабинет к Неверову и, присев к столу, стал рассказывать.
Неверов слушал его, не перебивая, наклонив к столу черноволосую седеющую голову и рисуя на бумаге карандашом какие-то конвертики и кружочки. Во все время, пока Еремин говорил, он ни разу его не переспросил, ни к чему из услышанного не проявил интереса. Так он слушал полчаса, час и все чертил на листе карандашом кружочки и конверты.
Когда же инструктор умолк, Неверов подождал немного и, не поднимая головы, спросил:
— Все?
— Все, — несколько озадаченно ответил Еремин.
— М-да… — заметил Неверов.
Что он вкладывал в это междометие, было непонятно.
Подождав, Еремин ушел из его кабинета обескураженный. Он не мог разгадать причины того равнодушия, с которым был встречен его рассказ секретарем райкома, и склонен был отнести это за счет того, что, должно быть, мысли Неверова в тот момент были заняты чем-то другим, неизмеримо более важным.
Но когда, вернувшись из новой поездки по району, он опять зашел к Неверову, прием был точно такой же. Ни один мускул не шевельнулся на лице у секретаря райкома. Ни разу не поднял он от стола головы. Тем же синим граненым карандашом он рисовал на бумаге те же кружочки.
Так повторилось и в третий, и в четвертый раз. После этого Еремин, приезжая из командировки, уже не спешил к секретарю райкома. И Неверов его ни о чем не спрашивал. Он убежден, что нового о районе ему все равно не расскажут.
Однажды только на бюро райкома он поднял склоненную над столом голову и отыскал глазами Еремина.