Мисс Янг, если вы не начнете вести себя прилично…
Вы нас убиваете. Рушите нашу жизнь. Когда вы своего добьетесь, то потратите на строительство больше денег, чем вы получили от продажи, и жилья станет меньше, и меньше людей смогут его купить, а нам придет конец. Я не знаю, что делать. Меня посылают из отдела в отдел. Никто не берет на себя ответственность, никто не говорит последнего слова. Что нам делать? Что нам, мать вашу, делать?
Глава 35
Голоса.
Обычно голоса очищают, обычно снимают тяжесть с души, но сегодня вечером…
…значит, так, я – женщина, да, я женщина, и я управляю предприятием. Должна признать, когда на руководящую должность у меня претендует женщина, я испытываю сомнения. Испытываю, да, конечно, ведь она может забеременеть – он влюбится, решит завести ребенка, и мне придется оплачивать ей отпуск по беременности и родам, оплачивать отпуск без всяких гарантий, что эта женщина вернется; тогда я временно найму человека на ее место, и как только он все изучит, как только станет полезен, она выйдет на работу, а я теперь буду вынуждена оплачивать страховку временного сотрудника и компенсацию ему за сокращение. Я к чему: если хочешь работать, так работай, но даже та женщина, которая заверяет, что не планирует детей, даже на такую я смотрю и думаю – милочка, однажды ты родишь, и тебе станет плевать на мои нужды, так какой же мне от тебя прок?
По-моему, страховку по беременности выплачивают как-то по-другому…
Я просто высказываю свои мысли по этому поводу. Мысли руководителя фирмы. Я – создатель рабочих мест, я создаю рабочие места…
Беженцы – нет, послушай! – беженцы попадают сюда и ждут от нас заботы. Их не интересует работа, им плевать на трудности, которые испытывает наша страна; беженцы считают, что им положено – именно так, положено! – все, что им здесь дают, а почему? Потому что они страдали. Ну так мы все страдали, у нас в стране люди тоже страдают, и им положено больше, чем вам, уж извините…
(Чарли.)
Бред, полный бред, ты меня прости, но это бред. Они ведь люди, правда? – обычные люди, а женщины… слушай, по какому праву мы судим женщин, ну, всех подчистую, так нет же – согласна? – нет же, судим всех женщин подряд, каждой наклеиваем ярлык «ты родишь, поэтому я тебя не найму». Ну серьезно, господи, у мужиков есть член, и мужики суют этот член в черт-те какие глупости.
(Чарли.)
и с катушек слетают, но я ж не думаю «ты мужчина, ты, может, козел, поэтому я тебя не найму», раз «ты женщина, ты, может, родишь». Сама подумай, что за хрень? Какую хрень мы несем нашим детям, дочерям нашим, моя дочка никогда не дождется равноправия, ведь…
(Чарли!)
Чарли вздрогнул, чуть не расплескал содержимое стакана, поморгал, изобразил осмысленное лицо, увидел усталую улыбку Патрика над барной стойкой, а вокруг Патрика на высоких табуретах – его друзей и знакомых, число которых каким-то образом выросло до семи; они спорили и аккуратно размахивали руками, стараясь выразить свое негодование и при этом не оцарапать друг друга отполированными ногтями.
Патрик ждал, пока Чарли полностью вернется в бар, вернется мыслями из…
…другого места, где гремит гром.
– Вы как? – негромко спросил Патрик. – Вид у вас немножко потерянный.
– Да нет. Извините…
К Чарли повернулась соседка – золотая цепочка-удавка на шее, золотые кольца на пальцах – и спросила:
– А вы что скажете?
– Про?..
– Переселенцев.
– Не знаю даже… О чем конкретно речь?
– Думаете, стоит пускать их в страну? Нет, я понимаю, война, конечно, я понимаю, это очень тяжело, но…
(На границе иракского Курдистана вестница Войны еще раз сфотографировала себя с вождем племени и спросила у него: «Простите, напомните, на чьей вы стороне?» Боевик подождал, пока ему переведут, и в изумлении уставился на вестницу; наконец он ткнул ей в озадаченное лицо указательным пальцем, воскликнул: «Очень смешно!» и пересказал шутку соратникам; те засмеялись, и смех их все гремел, гремел, гремел.)
– По-моему, ты упрощаешь…
– Кто-то же должен принять решение, так? Должен сделать четкий, реальный выбор…
(По стопам вестницы Войны выступает ее начальник. Сегодня он выступает на «Хонде» – единственной машине, которую предложили в аренду в местном аэропорту; Смерть сидит на пассажирском сиденье, ищет на карте север, и там, куда падают тени Войны и Смерти, мир горит.)
– Руководство должно быть четким и понятным. Путаница ни к чему.
(Чарли? Чарли…)
В мужском туалете Чарли прижимал голову к стене, а «Торнадо-3000» («Самая мощная и гигиеничная сушилка для рук в мире!») обдувало ему ладони, рябило и вздымало кожу, точно волны на море. В писсуарах почему-то стоял лед, возле умывальников услужливо ждали баночки с увлажняющим кремом для рук, а тонированные зеркала, отражавшие серое усталое лицо Чарли, были бронзового оттенка – наверное, предлагали клиентам мгновенный загар. Из белых глиняных горшков торчали заботливо расставленные сухие цветы, перевязанные серебристой проволокой, – странная мертвая пародия на японское искусство икебаны.
В туалет вошло двое мужчин.
…раз ему тяжело выполнять эту работу, ничего не поделаешь, придется…
…да, но все же инвалидность, ведь у инвалидов не…
…мне нужно фирмой управлять, нужно деньги зарабатывать, нужно…
В голове застучало, Чарли выскочил из туалета.
Постоял на улице, вдыхая холодный воздух. Слева, на Хеймаркет – рык автомобилей, ждущих проезда через путаницу светофоров на площади Пиккадилли. Ниже – имперская роскошь дворца Сент-Джеймс, особняки и старинное дворянство, офисы, принадлежащие лорду Такому-то, сыну лорда и леди Таких-то, людям, которые жалуются, что в нынешние времена быть аристократом ужасно обременительно, что это очень тяжкий труд. Парикмахеры кинозвезд, костюмы на заказ и начищенные медные пуговицы, пышное убранство, личные водители в черных фуражках и белых перчатках, с острыми стрелками на брюках…
Чарли не хватало воздуха. Он упер руки в большое барное окно, точно бегун после дистанции, и медленно выдохнул через нос, считая от десяти назад. Затем еще раз, и еще, и тут раздался голос:
– Чарли?
Он поднял голову.
Женщина – из друзей Патрика, только Чарли не помнил ее имя – в кремовом брючном костюме, с переброшенным через руку пиджаком и с сигаретой в зубах; высокие каблуки делали женщину еще выше, краска на волосах маскировала наступающую седину, рот растягивала такая же, как у Патрика, привычная дружелюбная улыбка. Хотя нет, не такая же: эта улыбка имела нюансы, она приветствовала незнакомцев, по достоинству оценивала мрачный юмор, изумлялась собственной глупости, вспыхивала гневом, выражала целую гамму чувств – кроме, пожалуй, радости. То была улыбка закоренелого дельца, и Чарли сразу понял, что сам он ни за что не сумеет так улыбнуться.
Чарли выпрямился – смущенный, щеки горят, – попробовал натянуть на лицо что-нибудь соответствующее и потерпел неудачу.
– Простите, я… подышать вышел.
– Вам нехорошо? Сигарету?
Женщина протянула портсигар тисненого золота с инициалами КЛ на крышке. Чарли помедлил – не поддаться ли искушению? – и покачал головой. Он пробовал курить в колледже и каждый раз мучился кашлем и тошнотой, хотя и делал вид, будто, как все Сильные Мужчины, получает удовольствие и чувствует себя прекрасно. Чарли никто не верил, и постепенно сердобольные друзья перестали предлагать ему сигареты.
– Я… я в норме, спасибо. Я… пойду назад, попрощаюсь с Патриком. Уже поздно, а у меня поезд…
Он уже пошел к дверям, но тут женщина сказала:
– Чарли? Можно ведь звать вас Чарли, да?
Он помедлил, шагнул назад. Она возвышалась над ним на несколько дюймов – из-за каблуков; из-за них же тело ее приобрело причудливые изгибы: бедра выдвинулись вперед, плечи ушли назад, подбородок для равновесия припал к груди, женщина напоминала зыбкую синусоиду – каждый участок тела хоть чуточку, да искривлен. Выглядело это не отталкивающе, однако стоять так наверняка было неудобно.
– Вы меня не знаете. – Она с улыбкой положила руку Чарли на плечо, удерживая его на месте. – А вот Патрик мне все о вас рассказал. Давно вы работаете вестником Смерти?
– Чуть больше года.
– Не так уж и давно. Вам нравится?
– Нормально.
– И часто вы видитесь с большой шишкой?
– Нет.
– Вы просто… как же говорил Патрик… приходите первым?
– Именно.
– Любопытно.
Женщина сделала глубокую затяжку, не убирая руки с плеча Чарли. Выдохнула уголком губ, сдула дым от лица Чарли и вновь улыбнулась, по крокодильи ослепительно.
– Моя подруга утверждает, будто она встречала Смерть – видела, как тот держит за руку велосипедиста, которого сбил автобус. По ее словам, Смерть выглядел зловещим, и прекрасным, и страшным, и добрым, и… Через пару недель она выходит замуж, я ей всегда говорила, что она выбирает неподходящих мужчин, но этот… он для нее слишком хорош. Преподает кикбоксинг и производит клапаны для пластиковых труб. Мне он нравится. По-моему, они будут… очень счастливы.
Хорошо это? Или плохо? По голосу женщины не понять.
Очередной выдох, клуб дыма, загашенный окурок, спасибо, ему пора…
– Шеф велел вам совать нос в дела Лонгвью?
Рука на плече, цепкая хватка. Чарли вдруг стало трудно выдерживать взгляд женщины, он отвел глаза, отругал себя за это, вновь посмотрел на нее; откуда-то проросла злость – непонятно, откуда, из глубины.
– Да, – ответил Чарли, голосом твердым и ровным, как плиты под ногами. – Велел.
Затяжка, выдох, тянет время.
– И зачем, по-вашему?
– Надо полагать, затем, что кое-кто умирает.
– Старик?
– Мисс Янг, – с неумышленной резкостью поправил Чарли. – Возможно.
И вновь улыбка, затяжка – на этот раз последняя; окурок на землю, под каблук, рука по-прежнему у Чарли на плече, улыбка шире.
– Бред собачий, – заявила женщина. – Бред. Я говорю, как думаю, такой уж у меня подход, мое время – деньги, мне некогда вести бессмысленные беседы. Патрик хочет сделать все спокойно, мягко, он вечно о таком печется, а я – нет. Меня называют черствой, и хорошо, пусть. Смерть переживает… Да бред же! Знаете, почему бред?