– Да. Хорошо. Спасибо.
Чарли в ответ тоже кивнул, и троица молча побрела в ночь.
Глава 39
– Чарли…
– Сага…
– Я не…
– Мне просто нужен ваш совет.
– Думаешь, я…
– Я не хочу переходить границы, но это вроде бы и не…
– Ты свободный человек!
– В рамках…
– Работа – всего лишь работа. Ты ведь сам знаешь. Работа – всего лишь работа.
– Как вестница Смерти, вы… Когда вы выполняли мою работу, вы хоть раз…
– Ну конечно. Конечно. Она не возражала. Ты просто человек. Чарли? Что ты сделал?
– Старик и внучка.
– А, классика. Прямо-таки клише! Юность, старость, твое сердце кровоточило при виде…
– Нет. Нет, не так. Просто… Ну, может, и так. В Гренландии провалился лед, и человек умер, и я ощутил себя песчинкой. Что может один человек? А тут… Германия приняла миллион беженцев, их встречали цветами и едой, старухи уступали свои дома, чужие люди звали к себе ночевать, без всякой задней мысли, а потом в Кельне, на Новый год…
– Ты расстроен.
– Нет. Не…
– Работа?
– Волноваться о работе глупо.
– Глупо, да, глупо. С другой стороны, Чарли, эта работа – жизнь.
– Жи…
– Жизнь, да, именно. Ты вестник Смерти, ты выступаешь первым, до смерти, а ведь до смерти идет жизнь. Твоя задача – приветствовать жизнь, выказывать ей почтение. Было бы нелепо, даже неприлично, если бы ты не почитал жизнь. Что за музыка у тебя играет?
– Что? А… Хор из университета СОАС, международная музыка, африканская, азиатская, нерелигиозный хор, они на Рождество…
– Чарли, ты – мост. Ты соединяешь жизнь со смертью, иногда в буквальном смысле. И ты человек, это очень важно – это самое важное. Ты видишь человеческое во всем, что делаешь. Иначе ты не выкажешь живым того почтения, которое уготовано им самой Смертью. Заботиться и сострадать – это по-человечески.
– Значит, я зря?..
– Да.
– И можно…
– Без вопросов.
– Но почему сейчас? В самом начале, когда умирала мама Сакинай, тогда… У меня не возникало желания ее спасти – дурацкое слово, «спасти». Простите, вы, наверное, считаете меня…
– Просто для нее настало время, и она не испытывала страха.
– Да. Думаю, не испытывала.
– А те, кому ты помог сегодня?
– Их время еще не настало. Оно… не настало.
– Несправедливость – ее ты тоже встретишь. Иногда в автобусе, который слетает с дороги, полным-полно детей. Тебе придется их навещать, да, и ты не сможешь уберечь ледник, которому пришла пора растаять.
– Я… я понимаю. Только в этот раз… вдруг мелькнула мысль… будто я сумею помочь.
– И хорошо. Тебе кажется, что такая малость погоды не делает, а она делает. Один человек тоже делает погоду.
– Спасибо. Я думал… спасибо вам.
– Пожалуйста, Чарли. Пожалуйста.
В квартире в Далуиче сидят трое и смотрят телевизор.
Они слышат… все трое смотрят одно и то же, но слышат разное. Иеремия Янг – уже в полусне, голова склонена набок – громко дышит носом и улавливает…
– …откладывая яйца, морская черепаха знает: далеко не все ее детеныши доберутся до безопасного океана. Она закапывает выводок и ползет назад в темноте той же дорогой, спешит к воде, пока не начался отлив…
Агнес Янг завтра на работу, которую Агнес боится потерять, ведь она часто бывает не в духе, рассеянна, вспыльчива и порой опаздывает в магазин – однако Агнес ничего не говорит, не хочет никого волновать, короче… это ее проблемы, ее геморрой, и точка. Агнес Янг смотрит телевизор и слышит…
– Отыщут ли они в этом райском уголке настоящую любовь, или их виноград окажется зелен? Смотрите после перерыва: наши очаровательные пары катаются на водных мотоциклах: «Ужас, я чуть не умерла!»… и совершают восхождение на гору, где их ждет романтическая фотосессия: «О боже! Как… как… ого, боже мой, какая красотища!»… А еще мы узнаем тайну Здоровяка Джоша! Не переключайтесь…
Вестник Смерти сидит рядом с этой странной парочкой на тесном диване, смотрит телевизор и слышит лишь торжественные голоса, летящие ввысь; и удовлетворенно улыбается.
Часть IV. Крысы
Глава 40
– Вместе на кофе – нет, это было бы неприлично. Я замужняя женщина, а кофе с посторонним мужчиной может завести неизвестно куда. Нет-нет, с вами никуда не заведет, но мало ли, лучше не рисковать. Да, именно так и нужно – не рисковать, ничего сложного.
– Зачем издеваться над собственным телом? Зачем набивать на нем рисунок? Это ведь навсегда. Я такого не понимаю; по-моему, это неправильно, ну честное слово – неправильно…
– Значит, шестьдесят фунтов за членство, еще двадцать в неделю за личного тренера, ну и где-то тридцать пять на разные прибамбасы; дальше – пятьдесят фунтов раз в две недели на прическу и ногти, сколько там выходит… И не говори, зато мне хорошо, да, зато я – не пустое место, я что-то значу.
– …а он потом: «Я фотки в инет выложу», а я ему: «Плевать, ты на них тоже есть, чмо», а он: «Плати», а я ему просто в лицо посмеялась, да пошло оно, ну в самом деле, это же мое тело, только мое…
– Если я захожу на мужскую половину, то сижу за ширмой, а если мужчина заходит на женскую половину, он тоже должен сидеть за ширмой. Ну да, ведь защитные меры, они же и для тех, и для других…
– Так вот. Фотографии. Безусловно, они производят на наших клиентов плохое впечатление.
– Четыре с половиной тысячи долларов донору, плюс паспортные издержки, затем посредник в Саудовской Аравии, он берет долю и организовывает транспортировку к реципиенту, который обычно платит около семидесяти двух тысяч долларов за подходящую почку…
– Процитирую одного белого покойника: «Общество состоит не из индивидов, а из тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся друг к другу». Я тебе потом рассекречу, кто это сказал…
– По-моему, деньги – не худшее мерило ценности человека в обществе. Серьезно, ну а какой другой критерий использовать?
Глава 41
Вестник Смерти и вестница Войны встретились в международном аэропорту Эсенбога.
– Чарли! – пропела вестница Войны при виде Чарли, который бродил по залам вылета в поисках фонтанчика с водой или чашки чая.
– Марион? Откуда ты… – неопределенный взмах руки.
Аэропорт Эсенбога, возведенный для разгрузки Анкары, походил на любой другой международный аэропорт: стеклянные потолки, белые полы, эскалаторы, оранжевые буквы на электрических табло, одни и те же магазины, продающие одну и ту же одежду, один и тот же кофе, одни и те же надувные подушки на шею, одни и те же навесные замки на чемодан, сбивающиеся ударом молотка. Прилет, вылет, прилет, вылет – порой собственная жизнь напоминала Чарли сплошной зал ожидания.
– Бегу на тысяча семьсот четырнадцатый рейс до Варшавы; очередной кошмарный вояж – Украина, Беларусь, Балтийское море, ну ты в курсе. – Марион поцеловала Чарли в обе щеки. Ее выцветшие каштаново-пепельные волосы были собраны наверх, бежевые льняные брюки помяты с дороги. – Пришлось остановиться в Анкаре, посетить марш мира; курды, турки, турки, курды, конца-края этому нет. Я добиралась через сектор Газа, Египет, Ливию – все, как всегда. Ночевала в привычных отелях, сервис там стал хуже некуда – туристическая индустрия умирает, поверь. А ты куда? Не в Судан опять?
– Нет, в Сирию; возможно, в Ирак.
– Жуть! Была ведь такая красота, такая красота, а теперь… Ты ездил в Пальмиру?
– Да, ездил.
– Вот как повернулось!.. Ладно, все, спешу-спешу-спешу, передавай от меня привет древнему городу!
Вестница Войны помчала в другую сторону, а Чарли продолжил поиски вожделенного чая.
Глава 42
Чарли познакомился с Касимом Джахани, когда войне в Сирии шел лишь второй или третий месяц, а сам Чарли был новичком в должности. Он тогда летел от мамы Сакинай в Турцию, и душу его переполняло беспокойное, суетливое волнение; Чарли стоял в очереди на паспортном контроле, разглядывал людей и думал – если бы они знали, если бы чувствовали, какую важную работу он, Чарли, делает, какие судьбоносные у него обязанности…
Плакали дети, ворчали путешественники, люди не смотрели друг другу в глаза, и никто, кроме самого Чарли, не сознавал грандиозности его работы.
В начале карьеры Чарли, конечно, подозревал, что ему предстоят поездки в военные зоны, но это его не пугало. Даже наоборот, привлекало, манило возможностью самому увидеть то, что не попадало в новостные кинохроники; самому услышать голоса, которые никто не обрабатывал, не урезал до нескольких слов, призванных пояснить суть конфликта не терпящему сложностей зрителю; и да, Чарли хотел однажды вернуться, посмотреть в глаза друзьям – далеким, почти забытым друзьям – и сказать: я там был, я видел, увиденное меня изменило, но я выдержал, представьте себе.
Чарли тогда и в голову не приходило, что сам он может пострадать. Не станет же Смерть посылать своего вестника на гибель? Сомнения возникли позже – после ледника.
В ту пору, когда Чарли пересекал еще не закрытую границу с Сирией, война была по большей части гражданской, хотя она стремительно перерастала в нечто другое – нечто, не имевшее названия. Уже падали на гражданских кассетные бомбы, уже подрывали себя возле полицейских участков террористы-смертники, и прятались в толпе школьников вооруженные люди, а танки обстреливали дома со спящими жителями; улицы превращались в руины, их заволакивало дымом, и все труднее было понять, что есть что, и кто убивает кого – а уж тем более, почему.
«Гражданское население» – интересный речевой оборот, думал Чарли, разъезжая по городам северной Сирии в поисках своей добычи. Два слова, которые никак не вмещают в себя старух в очереди за яйцами, аромат зиры из кухонь; детвору, играющую в гляделки со своенравными бездомными кошками; классы, где утром преподают историю, а днем учат правилам поведения во время бомбардировки. Оборот «гражданское население», по мнению Чарли, подразумевал страну, в которой все замерло, застыло – словно люди, все до единого, с началом войны приросли к месту в ожидании конца.