ирижера в сотрудничестве с террористами, и что скоро против палестинских экстремистов проведут ряд военных операций, и тогда никто не сможет гарантировать дирижеру безопасность. Кое-кто из израильских музыкантов попробовал вернуться, однако палестинцев предупредили, что сотрудничать с врагом опасно. Дирижер теперь на пенсии. У него море времени для чтения.
(В квартире в Тель-Авиве седеющий мужчина переворачивает книжную страницу и читает при свете настольной лампы. «Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас – центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: “Вы арестованы!”».)
Чарли умолк. Они посидели в тишине, вестник Смерти и маленький говорливый сириец. Затем Касим спросил:
– Что сказала ваша начальница? В смысле – Сага, а не Смерть. Что она сказала?
– Ничего. Она ждала меня в гостиничном баре. Сага оценила выражение моего лица и заказала водки. Мы вместе выпили и пошли спать по своим комнатам.
– И все?
– Да.
– Она не спросила…
– Думаю, она была в курсе произошедшего. Не самого концерта, а… того, что я видел. Кого я видел. Наверное, Сага взяла меня туда именно потому, что она понимала – я останусь ради музыки; и знала, что в школу придет Смерть. Может, меня таким вот способом знакомили с начальником… Понятия не имею, честно говоря. Я еще новичок. Мы этого не обсуждали.
Касим кивнул. Затем – негромко:
– По-моему, лучше бы умер я, а не мои слова.
Чарли помолчал, стал извиняться, простите, я еще такой неопытный, приезжаю к вам, а сам рассказываю о своих бедах…
– Нет-нет, не надо просить прощения! Мне интересно про Смерть! Здесь Смерть кругом, мы все ощущаем, как он подходит ближе с каждым днем, быстрее, ближе; хорошо поговорить об этом без страха!
…да, наверное…
– Хорошо, что вы приехали, правда! Вестник Смерти, просто такая работа, человек, с которым можно все обсудить, смерть, ужас, конец. Я рассказывал вам о своих идеях?
Чарли вновь замялся. Строго говоря, задание он выполнил. Приехал в Сирию; вручил Касиму подарок – упаковку мышеловок, на что Касим воскликнул: «Но у нас нет мышей!» – и теперь Чарли мог покинуть это странное тихое место, где война, несомненно, свирепствовала, но никто не знал, где, как и ради кого; покинуть Сирию и вернуться домой.
Разум советовал поступить именно так, однако Чарли впервые попал в настоящий хаос, а истории людей, живущих в этом хаосе, вызывали уважение, поэтому Чарли вдруг выпалил:
– Нет, а что у вас за идеи?
Касим, который перед тем слушал Чарли с поникшим лицом, просиял, расправил плечи и провозгласил:
– Я – поэт!
– Ясно.
– Я четырнадцать лет борюсь за свободу! Свобода, равенство, справедливость, братство. Я, конечно, вынужден еще работать уборщиком, ради денег, но душа моя ратует за освобождение народа. Вы с запада, да, для вас свобода – вещь естественная. Вы не пугаетесь ничьих шуток, вы спокойно высказываете свое мнение, пусть слышат. Если что-то не работает, вы можете пожаловаться, сказать «это нехорошо», и вам не грозит тюрьма или смерть, вы ведь просто констатируете факт. Знаете, как утомительно постоянно лгать? Лгать другим, говорить «да, это чудесно», и слушать ложь в ответ? Понимать, что, если белое – это черное, а небо – это земля, то вот с такой правдой тебе и жить всю жизнь, с такой вот новой правдой. Словно бы мы, люди, – орлы, а нам с рождения внушают, будто орлам суждено плавать, вот мы и плывем, задыхаемся, тонем, отчаянно мечтаем взлететь, но не видим неба. Мы отыщем новый путь. Мы сотворим лучшее будущее.
(Голос из грядущего; голос из прошлого: «Мы возведем Иерусалим»[4].)
(Дирижер в Палестине: «Люди слышат музыку. Каждый человек. Повсюду».)
(Девушка, которую Чарли пока не знает, плачет в муниципалитете: «Пожалуйста-пожалуйста, выслушайте меня».)
В глазах вестника Касим, наверное, заметил тень сомнения – он чуть отстранился, выпрямил руки и надменно добавил:
– Тот, кто не был свободен, не поймет, что такое свобода.
Чарли молчал.
В долине, далеко-далеко внизу, Война потыкал большим пальцем ноги в изрезанную колеями дорогу, задумчиво цыкнул зубом и с громким вздохом объявил:
– Думаю, сойдет… сойдет…
Бойцы в ответ радостно заулюлюкали.
Голод поравнялась со старухой – все ее пожитки на спине, сзади горит деревня – и сказала:
– Выше нос, уважаемая, хуже уже не будет…
Чума подняла палец по ветру и пробормотала:
– Чтобы построить отхожее место в подобных условиях…
Чарли молчал рядом с мужчиной по имени Касим, который вдруг притих и впервые испугался. Не Смерти, пожалуй, и не своей физической кончины, а произнесенных им слов и отстаиваемых им идеалов, а еще – подаренных ему мышеловок.
Спустя два года, через двенадцать недель после разрушения жилого комплекса Лонгвью в южном Лондоне и через четыре недели после продажи первой будущей квартиры в новой застройке за пятьсот семьдесят пять тысяч фунтов домовладельцу из Хоршэма, вестник Смерти вновь сидел в международном аэропорту Эсенбога и вновь искал Касима.
Глава 44
– Я хочу поехать в Германию и получить образование там. А что – у них есть деньги, есть школы, есть больницы, конечно, немцы мне помогут, у меня же ничего нет. Так будет честно, раз они богатые.
– Убили мать, отца, дядюшек, сестру и братьев, моих соседей, друзей…
– WirsinddasVolk![5]
– В школе ей очень трудно, оно и понятно, но у нас нет возможности проконсультироваться с кем-то, кто пережил такое же…
– Школы не справляются, больницы не справляются…
– То есть как это, нет кетчупа?
– Я не верю, что вам шестнадцать. Не верю вашему рассказу. Простите, но ваше заявление не…
– Wir sind das Volk! Wir sind das Volk!
– Заработок из-за них падает, им-то платят меньше; мало того, они работают дольше за меньшие деньги, я понимаю, мы сами их нанимаем, потому что любим покупать дешевле…
– Четырнадцать видов сгущенки! Четырнадцать! И это – важная составляющая их кухни. Ты подумай, ну куда столько вообще…
– Медсестра была полька, и, надо сказать, она отлично все делала: сам понимаешь, куда мне это вставляли, а я почти ничего не чувствовал…
– В прошлом году Япония из пяти тысяч заявлений о предоставлении убежища приняла одиннадцать; США – около сорока восьми тысяч; Швеция с населением в девять с половиной миллионов приняла девять тысяч четыреста тридцать три; Германия же в этом году должна обработать четыреста тысяч заявлений от беженцев. И меня вот интересует, прямо-таки покоя не дает один вопрос…
– Не хочу обобщать, но все-таки мексиканцы – преступники.
– Брексит обещал триста пятьдесят миллионов в неделю на здравоохранение, обещал контролировать иммиграцию, покончить с жилищным кризисом, кризисом в образовании, в экономике, в…
Люди-люди-люди-люди-люди-крысы…
– Luegenpresse, luegenpresse![6] Wir sind das Volk!
– Я вот не пойму: когда британская общественность проголосовала за то, чтобы назвать исследовательское судно «Лодочкой-Маклодочкой», тогда правительство сказало «нет». Зато, когда мы проголосовали за культурное и экономическое харакири, наши чертовы власть имущие и бровью не повели…
– Но ведь среди моих друзей есть черные.
Глава 45
Кошмарная поездка. Из ряда вон выходящая, повторная командировка, он ничего подобного не слышал, да и сроки – календарь Чарли обновился меньше чем за двое суток до вылета; очень необычно. Интересно, случалось ли такое у Саги? Нет, Чарли не то чтобы переживал, ведь уверенность его мало-помалу росла, просто все было слишком странно, и вот он вновь…
…в нескольких милях к северу от сирийско-турецкой границы, лежит в гостинице на жестком колючем матрасе, наблюдает за насекомыми, которые ровным строем маршируют по потолку, и сна ни в одном глазу. Чарли возвращается в Сирию, вновь ищет Касима Джахани. Неслыханно, Смерть не имеет обыкновения навещать дважды…
(Наивный вывод, сделанный глубокой ночью. В действительности: дважды не имеет обыкновения навещать вестник Смерти, Смерть же – верный, пусть и не постоянный спутник многих жизней…)
Чарли не страшно. Он теперь опытный нарушитель границ – взять хотя бы три ночи в Гондурасе, проведенные на осле. Да, было время…
Нет. Причина, по которой растерянный Чарли не спит глубокой ночью, вот в чем: ему дали указания, как попасть в Сирию, но не сообщили, как оттуда выбраться. И пусть Чарли безгранично доверяет управлению в Милтон-Кинс, которое способно организовать что угодно – вплоть до испанских закусок тапас в Пешаваре и струнного квартета в Фукусиме, – однако в Сирию Чарли посылают не впервые, и поэтому ему…
…неспокойно в сложившихся обстоятельствах.
Не потому, что он верит телевизионным репортажам. Почти не верит, нет – уже не верит. Путешествия размыли границы общепринятой истины.
Чарли лежит в ночи, наблюдает за насекомыми, а потом, видимо, засыпает, потому что его вдруг трясут двое мужчин с фонарем.
– Ты вестник? Пошли!
Их появление, пусть и бросившее в пот, не стало полной неожиданностью.
– Иду, – прокряхтел Чарли и потянулся к выключателю.
– Нет! Без света! Пошли!
– Без света, иду, – повторил Чарли и в полусне сполз с кровати.
При свете уличных фонарей Чарли собрал маленькую дорожную сумку, натянул поверх пижамы брюки и рубашку, пальто, стал похож на перемерзшего морского льва и побрел, волоча ноги, через темную гостиничную кухню в ночь.
Мужчины не назвались, не сказали, на кого они работают. Милтон-Кинс велел Чарли ждать в гостинице, и он ждал; потом пришли эти двое, а больше Чарли, в общем-то, ничего и не знал. Он помнил Касима Джахани, помнил даже с нежностью, – улыбчивый говорливый поэт с мечтами о свободе; это немного успокоило Чарли, когда провожатые открыли багажник допотопного «Фиата» и заявили: