– Лезь!
Чарли внимательно посмотрел в черное нутро машины, вопросительно замычал.
– Лезь-лезь! – гаркнули они, стреляя глазами по улице.
Чарли помедлил, пожал плечами и залез.
В багажнике оказалось на удивление спокойно. Сонный Чарли, укутанный в теплое пальто, перестал обращать внимание на непрерывную болтанку, свернулся калачиком, как эмбрион, и уткнул голову в сгиб локтя. Временами машина бежала гладко и быстро, временами скакала и тряслась, гравий громко барабанил о днище, совсем близко, и Чарли в полудреме думал – вот проснусь, а у меня камешек в ухе.
Однажды машина полчаса простояла, а когда Чарли уже решил было постучать изнутри, мотор взревел вновь, и «Фиат» помчал дальше. На следующей остановке провожатые открыли багажник и рявкнули на Чарли:
– Яллах, яллах![7]
Одеревенелый Чарли скатился на землю, к ступням прилила кровь, в них закололо, и он, словно зомби, захромал по кочкам, приволакивая ногу. Машина стояла на запыленном холме, где когда-то была смотровая площадка: грунтовая дорога огибала холм крутым серпантином и заканчивалась парковкой и лужайкой для пикников, внизу лежали вспаханные тракторами ровные поля, кое-где над металлическими городскими крышами дымили низкие каминные трубы.
Неподалеку от первой машины ждала вторая, блестящий прямоугольный внедорожник с черными бортами и тонированными стеклами, задняя пассажирская дверь была открыта, внутри сидело двое мужчин в сером камуфляже: на голове – черно-красная куфия, на бедре – кобура с пистолетом.
Чарли поманили в черную машину, он залез на заднее сиденье. Кремовая искусственная кожа, сосновый освежитель воздуха. В карманах на спинке кресел журналы – «Тайм», «Вашингтон пост» с пожелтевшими скрюченными страницами; сирийский дорожный атлас за тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Мужчины сидели впереди, лица скрывала куфия. Один подался назад, спросил на ломаном английском:
– Пить? – и помахал бутылкой минеральной воды перед носом у Чарли.
Тот взял ее с признательностью, поблагодарил. Вода оказалась прохладной, чистой. Куда девать пустую бутылку, Чарли не знал, поэтому он спрятал ее в свою сумку – вдруг пригодится. Что-то ударило его в ногу. Он поднял предмет. Сорокапятимиллиметровая гильза, холодная, с крохотной насечкой в том месте, куда ударил боек. Чарли сунул ее рядом с собой в изгиб сиденья и стал смотреть в темноту за окном.
Пожар вдали, Чарли сперва принял его за рассвет. Только когда стало заметно, что розоватое свечение на востоке не разрастается, не освещает мир, тогда Чарли понял, что это.
Вдруг затормозили, резко, неожиданно, мужчины закричали: «Вперед, вперед!». Чарли побежал, потому что побежали они – слепой безумный бросок, – упал в грязную высохшую канаву шагах в пятидесяти от грунтовки.
Урчание мотора, двери машины нараспашку, маяк в темноте.
Над головой пролетел самолет, еще один, низко, рев двигателей разорвал небо.
Подождали пять минут, десять – самолеты больше не появились; спутники бережно подтолкнули Чарли назад к машине и поехали дальше.
Над пепельной землей занимался рассвет – настоящий рассвет, торопливый, серый. Чарли не знал, где они сейчас, куда едут. Ему велели ждать в гостинице, и он ждал, а теперь он, судя по всему, то ли в Ираке, то ли на полпути к Иордании. Старые указатели утратили смысл; не было больше Сирии – была Сирия под контролем государства, Сирия под контролем повстанцев и территории под контролем Фронта ан-Нусра, который не признавал никаких границ, кроме установленных Богом.
В рассветном зареве Чарли разглядел город без крыш – при артобстреле чудом уцелели лишь два или три дома в самом центре.
На безымянном поле, где никто не жил и за которое не было причин сражаться, зияли дыры от минометных снарядов, заполненные мутной водой из разрушенных арыков, и длинноногие птицы бродили среди разбросанных пальцев и рваной одежды тех, кого взорвали в разгар ее изготовления.
На водонапорной башне висел большой плакат. Чарли медленно, с трудом перевел: «Когда прозвучит трубный глас, земля и горы будут сдвинуты и разрушены; разрушены в прах. В тот самый день произойдет неотвратимое».
Чарли гадал, где же блокпосты. Один раз машина проехала мимо сдвинутого к обочине шлагбаума в месте прежнего КПП, в другой раз – мимо сожженного сарая возле раскуроченного моста; лицо президента на сарае полностью обуглилось, уцелел лишь кончик подбородка.
Встречная колонна грузовиков; сперва Чарли среагировал на нее спокойно, но тут последний грузовик вильнул к обочине, затормозил, оттуда выпрыгнули люди – гранатомет, штурмовая винтовка, пистолет, секира – и криками велели внедорожнику остановиться.
Водитель затормозил – непринужденный, уверенный, – со вздохом открыл дверь, жестом позвал Чарли за собой. Тот вышел; его пальто нелепо топорщилось поверх пижамы. Последовала беседа: люди из грузовика вопили и наводили оружие, люди из внедорожника отвечали спокойно, спокойно. Чарли пробовал уловить суть, но без толку; в какой-то момент водитель внедорожника взял Чарли за плечи и предъявил его вопящим людям, те боязливо переглянулись. В другой момент мужчина-пассажир из внедорожника начал шептаться с мужчиной, у которого была длинная борода, а на плече висел автомат Калашникова; эти двое встали спиной ко всем и принялись что-то настойчиво доказывать друг другу; когда они закончили, вооруженные люди залезли назад в грузовик и продолжили свой веселый путь, а водитель внедорожника сказал Чарли:
– Если хочешь отлить, то можно сейчас.
– Спасибо, не хочу, – пробормотал тот.
Водитель пожал плечами и показал Чарли садиться в машину, а второй мужчина пошел мочиться на обочину.
Они ехали, высокое полуденное солнце припекало.
Машину остановили, достали из багажника бочонок, перелили бензин в бак.
Вновь остановка – на окраине городка, где блуждали одни собаки, а если и жил кто-то еще, то он прятался под завалами своей разрушенной жизни. Здания напоминали древние покинутые ульи: пыльные стены, испещренные пулевыми отверстиями; необычные геометрические формы, просевшие и кривые; сплетение электрических проводов над головой, путаных и безвольно провисших. Когда-то здесь обитало загадочное живое существо, теперь оно умерло и оставило после себя лишь хитиновый панцирь.
Пассажиры внедорожника поели хлеба с оливками, выплевывая косточки на пустую дорогу. Чарли в пальто вспотел и спросил, можно ли ему отойти переодеться. Мужчины не возражали. Волоча ноги, он побрел по залитым солнцем призрачным улицам; увидел вывеску аптеки, полностью разрушенной взрывом; разбитый на куски трейлер, бывший когда-то передвижной ремонтной мастерской; наконец Чарли неуклюже замер под потолочной плитой, которая нависла над улицей, стащил пальто, рубашку, брюки и грязную пижаму. Голый, он покрутил головой – а вдруг случайный наблюдатель? – торопливо надел свежее белье, сунул ноги в штаны, в спешке запутался. Чарли все ждал – вот-вот, сейчас кто-нибудь рассмеется над его голым задом.
Чистую одежду – на себя, грязную – в сумку. В животе заурчало, во рту пересохло. На обратном пути к машине Чарли ощутил чей-то взгляд. Кажется, лязгнуло оружие.
Тишина на улице.
Тишина вокруг.
Чарли медленно повернул голову, никого не увидел. Глянул назад, и ему почудилось движение в темноте, что-то едва заметно мелькнуло за покореженными остатками старой стены. Чарли смотрел во тьму, тьма смотрела на него. В тисках ожидания время навеки замедлило ход.
Тут водитель позвал:
– Вестник! Вестник! Яллах!
Чарли шел к машине, и никто его не преследовал.
Увиденный мельком странный мир – мир, сошедший с ума.
Селенье, фотографии неизвестных Чарли героев. Дети играют на улицах, старухи замешивают хлеб, один мужчина ругает другого за разбитые яйца. Идет ли здесь война? Наверное, нет; хотя вот стена с фотографиями павших: мужчины гордо улыбаются в объектив – теперь все они мертвы, все мертвы.
У обочины загорает группа мужчин. Они машут проезжающему внедорожнику и бездельничают дальше, читают, вертят в руках сладкие фрукты.
Холм, наполовину сметенный взрывом. Тут было что-то военное, бормочет водитель, было да сплыло. Бог выгрыз кусок горного склона, оставил на нем неровные отметины зубов.
Семья из пяти человек – папа, мама, бабушка, двое детей – идет на север. Папа с детьми толкают повозку. Мама бредет сзади; бабушка восседает на горе из семейной мебели. Чарли хочет спросить, куда они держат путь, но времени нет.
Четверо детей в пыльных жилетах и шлепанцах со смехом бегут рядом с машиной на очень медленном, грязном участке дороги.
Город, где до сих пор есть электричество, рычание генераторов. Старуха в черной чадре держит двери библиотеки нараспашку, хотя окна заколочены. Очень важно – шепчет старуха, когда внедорожник останавливается купить воды, – очень важно поддерживать нормальную жизнь.
Похоронная процессия. Женщины кричат и падают в обморок, мужчины их поднимают, мальчики молча плачут и дают клятву взяться за оружие во имя своих отцов. Точно такую же похоронную процессию наблюдали когда-то отцы этих мальчиков, и деды, и деды дедов – вплоть до самого далекого колена – и давали точно такую же клятву.
Воздушный шар, яркий, полосатый. Из него выглядывают счастливые туристы, наслаждаются чудесным днем и великолепным видом внизу. Откуда они? Зачем здесь?
(Они из Латакии, куда Война еще не заглядывал и где море блестит от масла для загара. Однако несколько недель назад там видели вестницу Войны, которая покупала медовое мороженое, а вестница Голода не далее как вчера сняла в Латакии номер с видом на море…)
Землю ни с того ни с сего трясет, все рассыпается, водитель кричит, вылезай, вылезай, и они бегут, ныряют в пыль, в чахлую колючую траву.
Мир рвало на куски, Чарли бежал: в глазах песок, в ушах грохот, земля выпрыгивает из-под ног. Что-то твердое ударило в бок, швырнуло вниз, Чарли рухнул, скрючился, прикрыл голову руками, а небо падало, и землю разверзало, пыль вспучивало шрамами, и сверху поливало дождем из грязи.