Когда все наконец умолкло, Чарли медленно открыл глаза. Обмякшее тело дрожало, как желе. Сверху с ласковым шелестом сыпались комья земли – будто кто-то посыпал глиняный торт кондитерской крошкой. Пыль клубилась густым туманом, машина в этой серости куда-то пропала. Чарли встал на четвереньки, увидел водителя, уже на ногах – тот выкрикивал имя, звал друга.
Друг не отвечал.
Чарли с водителем почти час бродили по изувеченной округе, искали мужчину с пассажирского сиденья. Равнина превратилась в волнистый склон. Машина, невредимая и грязная, стояла в самом центре бури. Чарли не понял, откуда стреляли, и спросил:
– Нас хотели убить?
Водитель помотал головой, широко развел руками – у него не осталось слов ни в бело-пыльных губах, ни в ярко-красных глазах. Здесь не было ничего – ни живого существа, которое можно убить; ни урожая, который можно выкорчевать; ни лачуги, которую можно уничтожить. Одна только пыль да запах горячего металла. И вот где-то кто-то, не видя цели, открыл огонь по ничему; и там, где раньше не было ничего, стало еще меньше ничего. Математическая абсурдность такого поступка молотом гремела у Чарли в голове. Онемелый, он брел на ватных ногах через воронки, потом вдоль обочины – и не мог думать ни о чем другом.
В конечном итоге они нашли правую ногу второго мужчины. Водитель отвернулся, и его стошнило. Чарли же стоял и смотрел, он не верил, что эта штука – настоящая. Ее, наверное, бросил здесь какой-то безжалостный шутник, и, если руку потрогать, то она окажется пластмассовой, просто в краске. Чарли вдруг разучился думать, он с большим трудом заставил себя вспомнить слова, которые подходили бы к ситуации – горе, ужас, шок, травма, отчаяние, страх, опасность. Однако, чтобы не забыть эти слова вновь, нужно было приложить неимоверные усилия, поэтому Чарли сдался, оставил все как есть, и разум его вновь перескочил на математику ничего и на то, как сильно чешется левая нога.
Чарли сидел у обочины, пока водитель кашлял, извергал содержимое желудка и дрожал. Слез в пересохших глазах не было. Немного придя в себя, водитель нетвердым голосом произнес:
– Меня зовут Мурад. Ты едешь впереди.
И все.
Чарли занял переднее сиденье, и они продолжили путь.
К закату топливный бак почти опустел. На скорости пятнадцать миль в час внедорожник вполз в городок, название которого было закрашено так густо, что разобрать его Чарли и не пытался. Единственный звук долетал с городской площади – шум генераторов. При приближении машины редкие люди торопливо ныряли в дома. Чарли с водителем проехали по улице – видимо, главной – мимо мечети с низким куполом к просторному бежевому зданию, залитому огнями. Вдоль его основания шла галерея из высоких арок, два крыла лежали по обе стороны от остроконечного парадного входа, за ним высился купол. Фасад и бока украшали длинные полосы из черно-белой плитки, а под каждой аркой висели стеклянные фонари, они освещали само здание и площадь перед ним, на которой журчал слабенький фонтан. Над головой реяло знамя, но надпись на нем была неразличима. Машина остановилась, из парадного входа выскочила женщина с полностью закрытым лицом и в черных перчатках, что-то протараторила – Чарли не успел разобрать ни слова. Мурад устало кивнул, указал на нее рывком головы и велел:
– Иди. С ней.
Чарли нерешительно замер, ему вдруг расхотелось покидать своего молчаливого спутника. Разве двоим мужчинам, которые вместе пережили обстрел, нечего сказать друг другу на прощанье? Однако глаза Мурада уже смотрели в другую сторону, созерцали что-то другое, поэтому Чарли соскользнул с пассажирского сиденья и пошел за женщиной в здание.
Военный штаб.
Мужчины в камуфляже, с черными тканевыми повязками на правом рукаве. При приближении Чарли кое-кто закрывал лицо – солнечные очки, защитные очки, куфии, лыжные маски, в дело шло все подряд. Камуфляжная форма выглядела по-разному: у одних желтая, у других серая, у третьих синеватая. Не было единообразия и в оружии, сплошная мешанина, а многие мужчины держали палец на спусковом крючке – даже здесь, в штабе, – и головы их при виде Чарли дергались, а глаза вспыхивали, точно у вспугнутой кошки. По высоким коридорам гуляли голоса – некоторые женские, но в основном мужские; искусная геометрическая мозаика на полу и потолке – прямые и ломаные линии – шла трещинами и крошилась под гнетом времени и бесчисленных башмаков. Пустые зеркальные рамы – сами зеркала давно разбиты и вынесены; пустые картинные рамы – холсты бережно сняты неведомым хранителем.
Вверх по лестнице под хрустальной люстрой, затем по коридору – здесь когда-то, наверное, бродили руководители колонии, только из Парижа, пили хорошее шампанское, курили тонкие папиросы и обсуждали, каким же налогом обложить эту территорию; теперь на двухъярусных кроватях, впопыхах установленных вдоль стен, спали люди, которые служили…
…Чарли толком не знал, чему именно.
В одном конце виднелась распахнутая деревянная дверь, зеленая краска с нее была соскоблена. Чарли впихнули внутрь, женщина молча сделала книксен, закрыла дверь, и в неярком свете единственной лампы на тяжелом дубовом столе Чарли увидел Касима.
Чтобы узнать маленького поэта, потребовалось время. Он похудел, волосы тронула седина. На левой руке не хватало двух пальцев, а на лице, которое Касим поднял от бумаг, отсутствовала улыбка. На Касиме тоже была полевая форма, поверх документов лежал пистолет.
Ручка поэта побежала по бумаге, и он, не поднимая головы, спросил на прекрасном, как и раньше, беглом английском:
– Знаете ли вы город Дейр-эз-Зор, вестник Смерти?
– Нет. – Слабый голос Чарли едва слышен в просторной комнате.
– Это один из последних оплотов правительственного режима на востоке. Город в осаде уже много месяцев. Несколько недель назад правительство запретило последнему хлебозаводу обслуживать мирное население – мол, хлеб нужен солдатам. С каждого, кто хочет уехать – будь то мужчина, женщина или ребенок, – требуют пятьдесят тысяч сирийских фунтов. Бежать от войны, видите ли, – преступление. Предательство. Если люди все же убегут, то знаете, кого они встретят?
– Нет.
– Они встретят экстремистов. Встретят мальчишек, чьи отцы рано погибли и не успели рассказать сыновьям о человеколюбии. Встретят разгневанных мужчин, почти детей, которые раньше и знать не знали о своем предназначении, а потом Бог вдруг просветил их в кровавом виденье. Встретят счастливчиков, которые выжили в бомбардировке и поняли, что спасло их исключительно провидение: их спасло, а друзей – нет. Встретят воинов, которые не хотят сражаться, но они вынуждены – иначе их семью ждет смерть. Встретят людей, которые воюют за идею, и идею эту они ценят выше жизни. Встретят палачей, которые радостно отпиливают голову учителям, докторам, сиделкам, журналистам и детям. Встретят мужчин, которые насмерть забивают женщин камнями и поджигают пленников в металлических клетках. Скажите, вы знакомы с вестницей Голода?
– Немного.
– Пару недель назад она приехала в Дейр-эз-Зор, поговорить с мэром. Я удивился, что вас с ней не было.
– Работа позвала меня в другое место.
– Работа вновь привела вас ко мне?
– Да.
Губы Касима дрогнули, он коротко хмыкнул, слегка кивнул, продолжая писать. Чарли стоял чуть ли не по стойке «смирно», стискивал перед собой дорожную сумку и ждал.
Наконец поэт закончил выводить слова, щелкнул колпачком ручки, откинулся на спинку кресла, сложил руки за головой, закинул ногу на ногу и словно впервые увидел Чарли – причем без особого восторга.
– Что ж, вы здесь. Вы подарили мне мышеловки, я выжил, другие погибли, а теперь вы вернулись.
– Похоже на то.
– Что вы привезли мне сегодня? Вы ведь этим занимаетесь, правильно? Смерть посылает вас вперед, и вы доставляете?.. – Взлет бровей: властный, требующий повиновения.
Чарли пошарил в сумке, достал коробочку и с опаской положил ее на стол. Касим с минуту изучал подношение, затем стремительно сгреб его и открыл. Коробочка была около пятнадцати сантиметров в длину и четырех в ширину. Перьевую ручку покрывали чернильные пятна – черные, давно засохшие; на колпачке виднелась трещина. Касим долго изучал ручку, а потом расхохотался. Он откинул голову и захохотал, да так, что по щекам потекли слезы, и плечи у Чарли из солидарности дрогнули, хотя ничего смешного он не видел.
– Сперва мышеловки, теперь ручка! – сквозь смех завывал маленький поэт. – Смерть знает толк в подарках! – Он вскочил, обежал стол, похлопал Чарли по плечу и воскликнул: – Рад видеть вас, дружище, очень рад! Пойдемте! Сейчас же пойдемте есть!
Глава 46
Чарли…
…Чарли сам не понимает, как так вышло, но вот он…
…сидит на подушках посреди бального зала в безымянном городе, а женщины в чадре подают финики и свежие фрукты, горячий хлеб, нут и баранье жаркое, и Касим живо рассуждает о кампаниях и запланированных победах, о вероломных русских и опасности воздушного налета, о новом водоносном горизонте, который Касим хочет разрабатывать, и…
Чарли сидит в изумленном оцепенении, машинально ест, слушает и гадает – что, черт возьми, он тут делает?
Смерть знает Дейр-эз-Зор.
Он бывал здесь много раз.
Например, шагал вместе с армянами, еще в Первую мировую. Смерть был тогда занят, он прятался в окопе на севере Франции и держал за руку покрытого грязью мужчину, чьи безответные крики звучали над нейтральной полосой. Порой Смерть замечал своих сестер – Чуму, лицо которой обтягивала серая живая маска из вшей; Войну, который шествовал в желто-зеленых газовых клубах, и его обнаженные руки пестрели волдырями, сочились гноем. Когда все подошло к концу, Чума сказала – жаль, увлекательное было занятие, да и с инфлюэнцей вышло интересно, правда?
И вот Смерть шагал вместе с армянами через выстланную костями пустыню к Дейр-эз-Зору, и Голод шагала тут же, вела за руку стариков и детей; а когда детей не стало, Голод подступила к их родителям, и так они добрели наконец до этого города на востоке, и Голод признала свою работу выполненной, и остался только Смерть.