– Мы решили, что вам нужно почаще напиваться, мисс! – заявила самая смелая ученица.
Девочка в общем-то верно ощутила пустоту в жизни Эмми, которую та давно мечтала заполнить.
Эмми была чернокожей – того глубокого роскошного оттенка черноты, который родом с западного побережья Африки; в предках у Эмми, по утверждению ее матери, числились благородные правители древней Либерии. Они командовали армиями, проводили старинные обряды; решали, кого казнить, а кого миловать. Эмми же родилась в лондонском районе Денмарк-хилл, выросла в трехкомнатной квартире в Клэпхэме – еще до того, как цены там взлетели до небес, – посетила Либерию дважды, но увы, не воспылала к прародине особенной любовью.
Никто не назвал бы Эмми худышкой, однако и полной ее тоже никто не назвал бы. Вся она состояла из приятных округлостей, и если в подростковом возрасте Эмми при виде себя в зеркале презрительно морщила нос, то теперь, немного повзрослев и научившись по долгу службы помогать закомплексованным ученицам, она полюбила собственное тело. Ее чуточку беспокоило лишь то, что больше его любить некому.
Вестник Смерти тело Эмми любил.
Это осознание пришло к Эмме медленно, а к вестнику – быстро. Причем он, к удивлению Эмми, не просто без памяти увлекся ею как человеком. Нет, в каждой ее черточке, в каждом взмахе запястья и отпечатке ноги Чарли открывал что-то новое, видел физическое проявление неповторимой души Эмми – и все, что видел, любил.
Он, конечно, не произносил этого слишком часто. Вестник Смерти не славился разговорчивостью. Как-то вечером она поехала к нему в гости, хотя Эмми не очень-то понимала, что у них за отношения, и сомневалась, так ли уж ей нужен мужчина, работающий на Смерть да к тому же вечно разъезжающий по заграницам. В гостиной у Чарли сидели какой-то старик с внучкой, а Чарли невнятно бормотал – мол, они тут немного поживут, и он, мол, надеется, что Эмми не против. (Она была не против.)
Шли месяцы, Эмми по-прежнему сомневалась, и долгие отлучки Чарли не прибавляли ей уверенности. А на прошлой неделе он повел ее во вьетнамский ресторанчик. Чарли был молчалив, глаза его блуждали, мысли тоже, и Эмми подумала – ну-ну, и что нас ждет дальше, а?
Чарли? Чарли?
Часы на стене сказали тик-так, тик-так.
Эмми выпалили:
– Чарли, ты меня слушаешь?!
Тик-так, тик-так.
Чарли опустил глаза, уставился на едва тронутую тарелку, Эмми решила – сейчас заплачет, – и тут он рассказал ей все.
Рассказал о могиле. О бомбежках, о поездке по разоренной земле. Рассказал о Войне и его улыбке в клубах пыли, о Смерти на краю поля, на краю ледника. В голове у Эмми мелькнуло: «Это, конечно, прекрасно, только зачем тубу впутываться, хоть Чарли и переживает». Однако он говорил, она слушала, а потом они вместе пошли к нему, и Эмми думала: «А, к черту, я сбегу, когда захочу»…
В ту ночь Чарли заявил, просто и без всяких ожиданий, что он любит ее, и что она самая прекрасная женщина в мире, что красота ее – и в коже, и в глазах, и в улыбке, и в смехе, и в насупленных бровях, и в разговорах, и в молчании, и во всем хорошем и плохом, что только есть в ней, Эмми, ибо вся она прекрасна, каждой своей клеточкой.
На следующее утро Эмми встала перед зеркалом в ванной, окинула себя долгим суровым взглядом и заключила:
– Девочка моя, тебе такие отношения не нужны, не хочешь ты их.
Не успела Эмми договорить, как поняла, что ошиблась.
Она, конечно, бросит Чарли – как только он что-нибудь натворит, или как только ей с ним станет тяжело.
Но пока
на сегодняшний день
осознавая все плюсы и минусы такого решения
Эмми была готова рискнуть.
По берегу моря…
…в краю, где все растет и зеленеет…
брела Эмми рука об руку с вестником Смерти по краю обрыва, жесткие сухие цветы потрескивали на ветру, морская гладь внизу искрилась от солнца. Эмми с вестником брели и разговаривали: о трудных учениках и надоедливых учителях; о заведующих кафедрой, которые умеют только одно – ругать на педсовете подчиненных; о последних увольнениях и правительственных программах; о том, что Эмми нравится столярное дело и она мечтает после занятий прошмыгнуть в мастерскую к миссис Доуз, взять несколько уроков; о том, что родители винят школу, школа винит родителей, и лишь дети всегда винят себя. Чарли же рассказывал о долгом ожидании в Дубае и Франкфурте, прилетах-вылетах, прилетах-вылетах; о бдениях у постели умирающих; о доставке цветов в школу, в которой через несколько дней вооруженный мужчина убьет пятнадцать учеников. О встрече с родителями этих детей и о сказанных шепотом словах – порой я последняя любезность, а порой – предостережение…
О тайном знании – про то, что в перестрелке в Айове могло погибнуть не двадцать три ребенка, а двадцать четыре, но одна мама пообщалась в вестибюле с вестником и решила поверить своей дочери, когда та пожаловалась на простуду, хотя девочка наверняка соврала.
– В человеке постоянно идет борьба между интуицией и голосом разума, – размышлял Чарли под яркими лучами солнца. – К тебе подходит на улице мужчина, и интуиция подсказывает – что-то не так; ты просто чувствуешь, и все; чувствуешь, что мужчина… но он красиво одет, да и вообще вы в цивилизованной стране, и ты выбрасываешь предчувствия из головы: не глупи, не сочиняй, нечего пугаться на ровном месте. А мужчина идет за тобой до самого дома, и ты начинаешь кое-что понимать. Ты ведь ни о чем его не просила. Не просила помочь с сумками. Не просила проводить до подъезда. Мужчина, которого ты уволила, он рассмеялся и заявил, что вы еще увидитесь, а ты выбросила его слова из головы – подумаешь, брякнул сгоряча. И тебе становится ужасно страшно, а он приходит вновь, приходит, и тогда…
Эмми вложила свою руку в руку Чарли, и они побрели дальше молча, вдыхая запах соли. Внизу по черным камням ползали коллекционеры окаменелостей, целая семья.
– Ты мог что-нибудь изменить? – наконец спросила Эмми. – Мог спасти тех школьников?
– Не знаю. Я не знаю имени убийцы, не знаю, зачем меня посылают. Как-то я поехал в школу в Пакистане. Ехал и думал – о боже, дети, я навещаю детей, значит, Смерть их… но тут в школе вдруг распахнули ворота, и девочки сели за парты вместе с мальчиками и стали учить Коран, а еще истории из Библии и Торы, и учитель сказал: «Все мы – просто люди, и мы стараемся, как можем», и Смерть там тоже был, а я, значит, приехал раньше, чтобы вот таким образом выказать уважение, а потом Айова… Я к чему: мне ведь заранее ничего не известно, только по дороге в ту школу я, по-моему, знал. Иногда Смерть приходит по собственной воле, несет с собой пожары и наводнения, землетрясения и торнадо. Иногда же Смерть приходит потому, что его призывают люди. Я ему предшествую, и везде… знаешь, что везде меня поражает?
– Нет.
– При виде меня почти никто не удивляется. В айовской школе – никто мне не удивился, вообще. И никто ничего не предпринял, а потом все произошло…
Чарли и Эмми брели рядом вдоль моря.
Глава 55
Тише, ребята, тише! Да, мисс Вудс, вас это тоже касается, телефон убирайте! Продолжим с того места, на котором мы закончили прошлый урок. Размножение человека. Мы уже обсудили, как в процессе клеточного мейоза образуются яйцеклетки и сперматозоиды. Сегодня поговорим о том, что происходит во время секса, об оплодотворении и формировании эмбриона, спасибо, можете смеяться – конечно, можете, но я утверждаю, что в учебной программе нынешнего года важнее данной темы ничего нет. Никакие другие знания не окажут столь огромного влияния на вашу жизнь, а потому мы обсудим еще и контрацепцию. Между прочим, я тут недавно кое-что услышала – те, кто это обсуждал, сейчас поймут, что речь о них. Так вот, хочу прояснить. Занятие сексом в позе стоя не защищает, повторяю – не защищает ни от беременности, ни от болезней, передающихся половым путем…
Глава 56
– Чарли?
– А?
– Если завтра ты увидишь в календаре новое задание, если тебе поручат… Если бы это была я, если бы заданием была я, то как бы ты поступил?
– Тебе еще…
– Не увиливай. Я серьезно.
Скрип кровати. Шуршание белых простыней. Шум волн за окном, запах соли. Занавески трепещут от западного ветерка, впитывают солнце. Бело-голубое отражение в океане, водная гладь – как зеркало, в ней тоже небо.
Наконец:
– Если бы мне пришлось идти к тебе. Как вестнику.
– Да. Как бы ты поступил?
– Я бы тебе сказал.
– Да ну?
– Ну да.
– Сказал бы мне, что я умру?
– Это не всегда…
– Да к черту, я знаю, что не всегда, но ты бы смог? Смог бы спокойно выполнить такое задание?
– Да.
– После Сирии, после увиденного там, ты бы…
– Обычно никто не хочет знать. Лучше не знать. Твоего любимого собьет машина, как больно, какой ужас, жизнь вдребезги, ты не хочешь бояться, не хочешь думать, знание стало бы… но если бы я прочел твое имя, я бы узнал. Возможно, уже ничего нельзя было бы поделать; возможно, уже… и сказать об этом тебе было бы дикой жестокостью, непростительной, самой… только иногда я – предостережение. И чтобы тебя защитить, я небо переверну. Рискну всем. Если знание – это цена жизни, то я заплачу такую цену тысячу раз. Мы все умираем. Не нужно всю жизнь бояться смерти.
Чуть позже:
– Если серьезные отношения… твоя работа станет проблемой.
– Знаю.
– Когда ты на нее устраивался…
– У меня было на то множество причин, одни хорошие, другие – их много – плохие. Я думал, вот оно, приключение, я познакомлюсь с новыми людьми, погляжу мир, узнаю нечто… важное. Думал, я стану важным. Я, видишь ли, совсем не важный человек.
– А теперь?
– Теперь я по-прежнему считаю работу важной, хоть сам я важным и не стал.
– Почему? Почему так важно предшествовать Смерти? – Эмми не дала Чарли ответить. – Ради живых, я знаю. Ты делаешь это ради живых. Я понимаю всю ценность. Но предупреждаю, может, пять лет еще ладно, но потом…