– Знаю. Посмотрим. Мы вместе что-нибудь придумаем.
Глава 57
Спустя несколько дней вдали от морского побережья Агнес Янг прокашлялась.
– Э, да, не думала я, в общем, о таком, но планы типа не всегда сбываются. Мой дедушка, он был… ну, вы же сюда пришли, значит, вы знаете, какой он был. Он был хороший. Можно произносить много других красивых слов, типа – он был юморной, и душевный, и терпеливый, ужасно терпеливый, даже когда хотелось, чтобы он на тебя заорал, тогда на него легче было бы рассердиться, а дедуля не орал, и это только сильнее злило, – да, но все эти слова, они… они просто сахарная глазурь, понимаете? Эти слова вытекают из одного слова, главного слова про дедушку. Он был хорошим. Хорошим человеком. Многие люди считают себя хорошими, только дедушка к ним не относился. Он просто верил, что нужно помогать другим, выручать, поддерживать – даже незнакомых… многие говорят, будто они тоже так думают, а на самом деле нет, это не значит, что они плохие, но дедушка не говорил, а делал, всегда, поэтому он был хорошим.
Он умер в доме для престарелых. Дедушка туда не хотел, он вообще не желал покидать своего дома, вот только выбора дедуле не дали. Он почти ничего после себя не оставил, но то, что оставил, оно ценнее любой ценности, которой место в завещании. Дедушка оставил воспоминания; оставил нам идею – своим примером научил, как следует поступать. Он оставил в нас свой след, изменил нас. Я теперь другая. Мне кажется, я стала лучше, спасибо дедуле. Он не любил скандалить и шуметь, но никогда не удирал, если нужно было воевать; дедушка воевал не из злости, не из страха потерять свое, а за правое дело – и еще за других, потому что иногда нужно воевать за других, слабых и тихих, воевать изо всех сил. Дедушкин мир гибнет, и ничто его не вернет, а мы живем дальше. Этому меня научил дедушка. И пока я живу, пока вы помните, он тоже живет, всегда, с нами.
На отпевании…
вестник Смерти сидит молча, кивает каждому услышанному слову, стискивает руку Эмми и плачет вместе со всеми – не от исступленного горя, которое выражает себя причитаньями и криками, а от зияющей пустоты, которую никому не заполнить.
А за стенами церкви…
ждет Смерть. Ждет, не входит. На сегодня его работа закончена, а похороны – это церемония для живых, не для мертвых. Смерть не интересуют трупы.
Глава 58
– Так приятно с вами познакомиться, так приятно, мы слышали, что у Эмми есть мужчина, но она почти ничего о вас не рассказывает, замечательно…
– Спасибо за приглашение. Вы ведь знаете Эмми очень давно…
– Еще с колледжа! Сколько вы уже вместе?
– Больше года, мы так…
– И вы недавно вернулись из… она вроде бы говорила, из Японии?
– Да.
– Потрясающе, давно мечтала туда слетать, Япония такая… необычная.
– Кое-что в их культуре и социальном укладе действительно для нас непривычно, но я понял, что люди везде остаются людьми.
– Святая правда, святая правда! Кем же вы работаете?
– Эмми не рассказывала?
– Нет, она лишь говорила, что вы постоянно в разъездах.
– А вы учитель?
– Я? Нет – уволилась давным-давно, не выдержала. Мизерная зарплата, переработки, никакой материальной поддержки, постоянные нововведения. Да, следовало упорно трудиться, я понимаю, я тогда чувствовала себя ужасно виноватой, зато теперь у меня есть время на семью, на собственных детей, моих детей, и я стала гораздо счастливее. Но вы так и не сказали…
– Я вестник Смерти.
– О. Понятно. И… вам нравится работа?
– В ней есть свои плюсы и минусы.
– Можно спросить, как вас?..
– Знаете… Я считал… Поначалу думал, просто работа, а я тогда сидел без работы, дипломы перестали пользоваться спросом, кризис и все такое. Мне льстило – мне поручат, то есть, доверят столь важное… Я читал интервью с Альфредом[9] Пирпонтом, вы о нем слышали – последний британский палач.
– Вы считаете себя палачом?
– Нет! Нет, совсем нет, я не о… В интервью Пирпонта спросили, раскаивается ли он, и Пирпонт ответил отрицательно, потому что казненные должны были умереть, а он относился к каждому из них по-доброму и с уважением, всегда смотрел будущему висельнику в глаза и находил в нем хоть что-то человеческое, и я подумал… Я не палач, я выступаю в роли предостережения или последней любезности, и я встречаю… Я встречал разных людей, некоторые уже и так умирали, явно умирали, и Смерть был на подходе, и меня посылали вперед, и я думал… это как-то… хорошо. Это порядочно. Если, конечно, я веду себя соответственно. Мой начальник ценит… любезность. Любезность и уважение превыше всего. Каждый умирающий когда-то был ребенком; каждый ребенок когда-то о чем-то мечтал; каждый ребенок должен умереть. Важно видеть за историей человека, и, как по мне, это… хорошо.
– Понятно. Не столько палач, сколько… историк?
– Я не записываю историй.
– Да, это было бы…
– Нужно уметь хранить тайну.
– Тогда, может, исповедник?
– Возможно. Не важно, что ты сделал, не важно, кто ты… важно, чтобы тебя выслушали. В конце. И иногда важно… важно знать. Просто знать.
– Господи, я бы не хотела знать, когда я умру.
– Понимаю, но если бы это знание изменило вашу жизнь?..
– Вы намекаете на… неизбежность? Рок, судьба?
– Вовсе нет. Смерть является, когда его призывают. Иногда призывают люди и их поступки, но иногда он обходит людей стороной.
– Вы говорите прямо… с восторгом.
– Меня не пугает Смерть. Нет. Меня пугает… другое. То, что посередине. В юности у меня умер отец. Он умирал медленно и ужасно. У него был БАС, боковой амиотрофический склероз, – тогда о нем еще никто толком не знал и не говорил, не проводил флешмобов, не обливал себя ведром ледяной воды. Двигательные нейроны отмирают, мышцы постепенно атрофируются, и со временем человек даже дышать сам не может, лежит в респираторе; не может ни глотать, ни жевать, жизнь в нем поддерживают лишь лекарства. И я все это, конечно, видел. И я видел, и мама видела, но ей было невмоготу, и мне тоже было невмоготу, поэтому мы дежурили по очереди, несколько дней я, несколько дней она, и, в общем, папа умер в моем присутствии. Прошло почти два года с той минуты, когда он первый раз потерял равновесие, и до того, как мы отключили аппарат искусственного дыхания, и…
…и Смерть составил мне компанию. Недолго, только в самом конце. Мы отключили дыхательный аппарат, а папа все не умирал, лежал, сипел, час, второй, третий. Мама убежала в туалет, ее долго не было – тридцать минут, сорок, она не хотела плакать при мне. Я не плакал – к тому времени я уже давно не плакал. Открылась дверь, но вошла не мама, а Смерть. Я знал, что это Смерть, такое понимаешь безошибочно, хотя выглядел он, как доктор, белый халат и прочее. Смерть узнаю́т всегда, и каждый видит его по-своему.
Так вот, я в палате, мне пятнадцать лет, входит Смерть, пододвигает стул, садится возле меня и не произносит ни слова. Мы просто смотрели, ждали, а потом папа открыл глаза, увидел Смерть и… и улыбнулся. Смерть улыбнулся в ответ, взял папу за руку, и папа умер. Он умер, а Смерть посидел еще немного, мы были с ним вдвоем, больше никого, ждали медсестру. Это так… Знаете, когда на корабле выключают двигатель, его неожиданно начинаешь слышать; когда в больнице отключают аппаратуру, ее тоже неожиданно начинаешь слышать, и ничего громче этого звука нет на свете. Смерть сидел со мной рядом, мы молчали, только он и я, и было тихо-тихо, очень тихо.
Потом прибежали врачи, и Смерть ушел – по делам, наверное.
Простите. Я… вы видите меня впервые жизни, а я… но хорошо, что я рассказал. Я порой на этой работе наблюдаю такое, что… В общем, вот кем я работаю. У вас чудесный дом.
– Спасибо. Он маленький, но мы его любим. В будущем мы хотим подыскать что-нибудь побольше, сами понимаете, если дети…
– Конечно.
– …хотя с жильем сейчас творится непонятно что, зачем спешить…
– Только создали уют, и вдруг срываться с насиженного места…
– Да-да, именно. Мы сами отремонтировали ванную. Моя жена, представляете, получала образование оперной певицы, а чтобы платить за учебу, работала водопроводчиком, так что она у меня профессионал. Я только стою с ней рядом, молоток держу да изображаю бурную деятельность…
– А плитка?..
– И плитку сами положили, и швы затерли, причем получили море удовольствия, и нетрудно было, там дело в инструментах; нужно раздобыть правильные инструменты, иначе не работа, а кошмар получится, обрежешь плитку не так…
Слова, слова.
Вестник Смерти слышит их не впервые – цены на недвижимость, поездки на работу-с работы, стоимость макарон, новая стиральная машинка, где же сушить белье, – вестник слышит, и порой слова эти наводят на него неописуемую грусть.
Однако сегодня он слушает историю новой, строящейся жизни, и рассказывает о конце всего на свете, и почему-то не испытывает страха, и мир, который еще вчера лежал в руинах, вновь дарит вестнику удивительную радость.
Глава 59
Мир делает поворот к ночи, и по лагерю беженцев идет в голубой каске вестница Голода; она чихает, к ней подбегает ребенок, предлагает бумажный носовой платок, один из пяти своих платков, а вестница Голода с улыбкой говорит – нет, оставь себе, вдруг пригодится…
Мир делает поворот к ночи, и сама Война (почти никто на свете не видел Войну в женском обличье – с падения Трои) колесит по предместьям Вашингтона, стучит кулаком по клаксону мощного «мерседеса» и сердито кричит:
– Идиотская кольцевая! Если я, мать вашу, хочу повернуть налево, то какого черта вы ставите знак всего за пять шагов от поворота? Я нашлю на вас огонь, выжгу море под днищем ваших кораблей, я…
И так далее и тому подобное; ничего необычного – по крайней мере, для этих улиц.
Мир делает поворот к ночи, и вестник Чумы вешает костюм с галстуком на крючок за дверью спальни, надевает кроссовки и толстовку, смотрит, который час, кладет бумажник в левый карман, а ключи – в правый и выходит в прохладную берлинскую темноту.