Младший полицейский перестал писать, поднял брови, ручка застыла над блокнотом.
Старший вздохнул и покачал головой – утомленный старец, который встречал очередное пасмурное утро вместо обещанного синоптиками солнца.
– Прикройтесь, мистер вестник Смерти, вы в общественном месте.
Чарли с неожиданным стыдом одернул рубашку.
– Значит, ребята… они хотят с вами поговорить, а вы, по вашим словам, чувствуете угрозу, хотя и не знаете, почему, а когда же Кеми Афолайан выхватила пистолет?
Чарли открыл рот. Закрыл.
Наверное, вот так чувствует себя марионетка, когда кукловод отпускает нити. Вестник облизнул губы, поискал подходящий ответ, с трудом выдавил:
– Этот человек… хотел… он…
– Да, мистер вестник? Что – он?
– Он снял ремень. Он… он собирался…
– А, вы снова о том же: я чувствовал угрозу… Вас, наверное, легко напугать? Может, вы неправильно истолковали ситуацию?
– Нет, нет, я там был, я…
– Оружие: когда мисс Афолайан его вытащила?
– Я… Он хотел нас убить.
– Уверены? Он так и сказал?
– Нет, конечно, – выплюнул Чарли. – Не говорил он ничего такого, мать вашу. Знаете, я понимал, я видел… Кеми спасла мне жизнь.
– А я слышал другое. Я слышал, будто она и мисс Абайоми вербально и физически угрожали этому человеку, обещали его убить. Говорили… Что они говорили?
Младший полицейский прочистил горло и с апломбом оперного певца на сцене провозгласил нараспев:
– Тебе конец, тебе конец, мы тебя убьем, ты покойник.
– Я от них такого не слышал, я слышал такое от него; слышал, как этот человек…
– Вы хоть раз видели, как мисс Абайоми и мисс Афолайан целуются?
– Что?
– Видели, как они целуются? Трогают друг друга сексуально? Массируют груди? Может, лижут шею – в таком вот духе?
– Нет.
– Точно?
– Да.
– Но они ведь лесбиянки.
– Я… ни за что бы не догадался.
– Как по-вашему, они угрожали этому человеку из-за того, что он догадался?
– Нет.
– Угрожали его убить, потому что боялись разоблачения?
– Нет.
– Значит…
– Он хотел нас убить! – Голос Чарли заполнил собою бар, вопль ярости и отчаяния. – Он хотел изнасиловать ее, а потом убить нас обоих!
Чарли привстал из кресла, оперся на кулаки, ловя ртом воздух. Весь бар повернулся, посмотрел, подождал, отвернулся. Полицейские сидели тихие, спокойные. Старший закинул ногу на ногу, положил руки на колени. Младший крепко сжимал в правой ладони ручку – голенастый птенец, готовый вонзить клюв.
Тик-так. Тик-так. Старинные часы, восемь минут опоздания, тик-тик-тикают на стене.
– Сядьте, мистер вестник, прошу вас, – наконец вздохнул полицейский.
Чарли опустился в кресло, дрожа от макушки до пяток.
– Вы ведь почти ничего не знаете о нашей стране, правда? – спросил старший без всякой злобы. – Нестрашно. Мало кто знает. О нашем континенте, Африке, говорят так, словно он – одно большое государство, вот как если бы ваша Шотландия была бы близнецом Греции. Это же Африка, говорят про нас, такая уж она, Африка. Вы, наверное, приехали сюда с какими-то предубеждениями, с ощущением собственной важности, привилегированности. Привилегия… интересное слово: ты будто сидишь выше всех, и оттуда, сверху, можешь судить и оценивать. Высота – вот что главное, она дает моральное превосходство, интеллектуальное превосходство. Белый человек посетил черный город, да? Мистер вестник Смерти, не смотрите вы так виновато, среди вашего брата это очень, очень частое явление.
Давайте-ка я поясню: Лагосу вы абсолютно по барабану. Лагосу плевать, что вы видели, или что вам привиделось, или что вы скажете, или кому вы скажете. Будь вы хоть самой большой шишкой на земле – кому какое дело? Здесь – никому и никакого, город… этот город… он наш, мы свои, мы рассказчики собственных историй. По долгу службы я оформляю бумаги; а бумаги поведают то, что нужно городу. Раньше меня это злило, представляете? Такое положение вещей казалось мне… ну, несправедливым, что ли. Теперь не кажется. Были бы мы в Нью-Йорке, я бы посоветовал вам убираться из города, а так… вот честное слово – уезжайте, оставайтесь, мне все равно. Без разницы.
Полицейский встал, бросил на столик несколько купюр и с улыбкой подал Чарли руку для рукопожатия.
Чарли сидел молча и отупело смотрел в пол.
Полицейский поулыбался, склонив голову набок, потом задумчиво пожевал губы и задал вопрос:
– Мистер вестник… что такое Смерть?
– Как?
– Что такое Смерть? Как по-вашему?
– Я… Смерть – это Смерть, и…
– Я вот часто думаю – почему хорошие люди умирают? Везенье? Случай? Существует ли судьба? Если да, то существует ли Бог? Что люди видят, когда умирают? Попадают ли они куда-нибудь? Смерть добра? Смерть жестока? Что такое Смерть?
Чарли помотал головой, перевел взгляд на отполированный гостиничный пол.
Полицейский пожал плечами, махнул напарнику и удалился.
Глава 71
Вот история.
Как-то раз, сказал вестник Смерти, меня послали навестить умирающего.
(Большинство историй Чарли начинаются именно так.)
Человек этот жил в Беларуси, и был он сталинистом, когда быть сталинистом имело смысл; был поклонником секретного доклада Хрущева, когда доклад вошел в моду; обожателем Брежнева, горячим приверженцем Ельцина, ревностным сторонником сближения Москвы с Евросоюзом и большим почитателем Путина – и все с одинаковым усердием, все ко времени.
Звали этого человека…
…имя у него было довольно длинное, да к тому же не мое дело о таком говорить; мертвым нужна определенная… конфиденциальность, им нужно уважение, поэтому назовем человека Родионом и тем ограничимся.
Родион, в силу своего непоколебимого разностороннего усердия, был очень богат. После развала СССР он разбогател еще больше: купил по дешевке государственные предприятия – компании по строительству дорог, больницы, школы, фабрики, всего не перечесть – и превратил их в крупный прибыльный бизнес. Инициатива, в некотором роде достойная восхищения. Следующий шаг Родиона, а именно появление его в политике, оказался не столь достойным. Точнее, не само появление, а то, как Родион повел дело. Он: а) в день выборов раздавал бесплатные телевизоры всем, кто за него голосовал, и б) отстреливал журналистов. Впрочем, тогда были такие времена, такие нравы, что ж бедняга мог поделать?
В край лесов…
…в край безбрежного неба…
меня отправили туда, сказал Чарли, с баночкой меда. Мед был из деревушки на юге страны и, по словам Родиона, по вкусу ничуть не отличался от меда его детства, от маминого меда. Родион, несомненно, умирал. Мой визит не был предостережением – Родиона съедал рак, рак всего. Мой визит был последней любезностью, данью памяти от моего начальника – человеку, олицетворявшему то, что достойно памяти.
К особняку Родиона я ехал долго, через холмы к северу от Бреста, красивые места, сказочные. Вековые дубы, пережившие походы множества армий; неумолчный птичий хор; девственно-голубая вода в озерах, где по берегу бродят дикие лошади. Пятнистый олень щиплет траву у обочины, солнечные лучи пронизывают лес, и какой запах – листьев, синего неба. Я был еще новичком в работе, я понятия не имел, только предполагал – Беларусь, тюрьмы и фабрики… конечно, они там тоже есть, но земля… Во мне крепла надежда: раз такая красота уцелела вопреки стараниям человечества, значит, род человеческий еще не разучился ее ценить. Я очень на это надеялся. Глупость? Я устал, простите, меня измучила головная боль, давно мучает… но вам же интересно послушать историю.
Итак, на север от Бреста, по безымянной дороге. Белоснежный особняк Родиона возвышался над озером: по четырем углам дома росли купола, какие бывают на рожке с мороженым да на православной церкви; во дворе лежали гранитные плиты и стояли растения в горшках; эдакий кусочек рая. Однако свои несметные богатства Родион заработал сомнительными методами, а потому были тут и крепкие ворота, и охранники – синие рубашки заправлены в брюки, большие темные очки, дружеские улыбки, – охранники, которые не переставали улыбаться даже тогда, когда ощупывали меня, забирали мой телефон и на ломаном английском приглашали:
– Вестник Смерти, да? Да-да, Смерть идет, ты заходи, заходи-заходи!
Они мне не удивились. Некоторые покорно принимают неизбежное, некоторым даже приятно, но эти охранники не просто встретили меня обыденно – они пришли в восторг. Я еще не успел повидаться с их боссом, а его люди уже организовали пир – ржаной хлеб и икра, мясная нарезка и салат, все очень вкусное. Я ел вместе с человеком, которого принял за главного головореза, Максимом; он знал английский лучше остальных и говорил-говорил, расспрашивал обо мне – где я живу, где я бывал, встречался ли со своим шефом, как он выглядит. Я не удовлетворил любопытство собеседника. Окружающая обстановка, это странное место в холмах почему-то сделали меня немногословным. Происходящее было ненормальным, неправильным – кто же радуется вестнику Смерти?
– Что такое Смерть? – спросил Максим, я не совсем понял, и он обернул все в шутку. – Пока мы ищем ответ, успеваем постареть, да?
В конце концов меня накормили, предложили освежиться в ванной и отвели наверх к Родиону. Я знал, что он далеко не молод, но рак состарил его еще сильней: кучка костей посреди гигантской кровати, вместо головы череп, обтянутый тонкой кожей; волос нет, бровей нет, из носа и уголка рта торчат трубки, подвешен мочесборник.
Я произнес то, чему меня научили, сперва по-русски. Я – вестник Смерти, меня прислали к вам в качестве последней любезности, я привез подарок. У Родиона имелась сиделка, хоть я и не уверен, что профессиональная; как бы это… скажем, она обладала красотой… как с обложки… и демонстрировала полное отсутствие интереса к аппаратам, которые поддерживали в пациенте жизнь – ну да ладно, он попросил у сиделки ложечку меда. Родион долго не мог глотнуть угощение, наконец справился, и я подумал – вот оно, сейчас он заплачет, расскажет мне о своей матушке, о детстве, об ужасах, которые он творил, о своем раскаянии; Смерть действует на людей именно так – я не против, нисколечко, людям полезно выговориться, и послушать полезно, это очень… очень человечно, а человечность, она… Только ничего подобного Родион не сделал. Сказал, что мед напоминает ему о доме, и что за это спасибо, а больше ничего не произнес. Максим объявил – все, время вышло, не нужно беспокоить старика.