Работа была выполнена.
Я спустился к машине, поблагодарил Максима за гостеприимство, но он не отставал, сиял улыбкой и шел за мной. В дверях дома Максим, по-прежнему ласковый, точно летнее солнышко, ухватил меня за рукав:
– Сколько, а?
– Н-не… не понимаю.
– Брось. Пять лет или, может, десять? Сколько нужно?
– Я не понимаю, о чем вы.
Все та же улыбка, неизменная улыбка. Он мотнул головой в ту сторону, откуда мы пришли.
– Босс, босс, сколько платить? Я слышал, Смерть играет в игры; можем поиграть, раз так. Вам нужна жизнь? Я дам вам жизнь. Скажем… по одной жизни за каждый год? Можешь выбирать, молодой, старый, идиот, девственница, мать – все равно. Назови цену.
– Простите, похоже, вышло недоразумение…
Максим сжал мою руку посильнее. С улыбкой.
– Нет, никакого недоразумения. Тот человек, наверху, с которым ты только что говорил. Он мне не отец, он больше, чем отец. Отец своего народа, отец нового, великого мира. Я за господина Родиона умру; захоти ты мою жизнь, я ее отдам, обязательно, моя жизнь за его жизнь, не сомневайся. Думаешь, я шучу? Нет. Не шучу. Про него – не шучу. Говори, озвучивай цену.
Я сглотнул. Хоть бы этот Максим прекратил улыбаться!
– Вы… ведете со мной переговоры о жизни своего шефа?
– Да-да-да. – Пальцы нетерпеливо прищелкнули в воздухе. – Не томи, цена?
– Извините. Я не уполномочен вести переговоры от имени начальника.
Максим обнял меня за плечи, оттащил от дверей, смахнул с моей рубашки невидимую пылинку.
– Слушай, Чарли, я понимаю, ты обязан отвечать именно так. Про обычных людей, может быть, про мелких людишек, но ведь это же господин Родион, это же босс, царь нашей страны. Твой шеф такое точно уважает, так что не веди себя со мной, как со всеми, ладно? Кончай ломаться. – Неизменная улыбка, но уже только губами.
– Вы были… очень любезны, – ответил я. – Для моего шефа это важно, и я благодарен, но вы поймите, я не могу… нет у меня таких полномочий.
– Но у кого-то же есть?
– Э… Нет. Я вестник Смерти. Сперва иду я, а потом… Простите, я думал, это понятно, думал…
– Поговори со своим боссом, скажи – не забирайте господина Родиона, рано, назовите цену.
– Нет.
– Нет? – Все та же улыбка.
Если б он вопил, визжал, плакал, я бы знал, что делать, но улыбка… Встречал ли Максим когда-нибудь Смерть? Знал ли, как Смерть выглядит? Наверное, нет. Возможно, Максим посылал на такую работу других; возможно, он не видел, как умирали его родители. Или просто не смотрел.
– Чарли…
Максим необычно произносил мое имя. Первый слог – голос вниз, Чар, разочарованный звук; затем – вверх, Ли, словно мы супруги, спорящие о том, чья очередь развешивать постиранное белье. Чар-ли.
– Чарли… а давай-ка ты возьмешь телефончик и наберешь своего босса, а? Небольшой звонок, да? Скажешь, что это важно, что мы хотим заплатить, десять, двадцать, сотню жизней, или чего-нибудь еще – чего он только пожелает, пусть назовет, мы выполним; дела ведь так делаются, да?
– Не могу. Не делается так… – Губы пересохли.
Пальцы Максима впились мне в плечо, больно, я охнул, скорее от неожиданности, а он продолжал улыбаться.
– Звони боссу. Звони. Говори, что по важному вопросу.
– Я могу позвонить в Милтон-Кинс…
– Издеваешься?
– Нет, это, это управление, там…
– На кой хрен мне твой Милтон-долбаный-Кинс?
Этот вопрос мне задавали многие, поэтому я тоже попробовал улыбнуться, подумал – может, я сумею превратить все в шутку, рассмешить, найти в нас что-то общее, сострить…
– Я умру за своего босса, Чарли. – Голос Максима, по-прежнему ласковый, прервал мои размышления. – Умру за него. И других умереть заставлю.
– Я не могу, у меня нет…
Он меня ударил. На удивление игривый удар, пощечина, такую отвешивают давнему приятелю, когда он совершает какую-нибудь глупость. Только здесь присутствовала сила, отбросившая меня в сторону. Тем не менее это было настолько нелепо, что я, покачнувшись, поймал себя на улыбке. Наверное, Максим хотел пошутить и нечаянно переусердствовал?
После второго удара – точно шаловливый котенок играл с сонным братишкой – моя улыбка исчезла.
После третьего я запутался в собственных ногах и упал.
Максим посмотрел удивленно и приветливо, предложил мне руку, и я ее взял, потому что он ведь протянул, а когда тебе протягивают руку помощи, ты ее принимаешь – так устроен мир.
Я встал.
– Ой, – сказал Максим и толкнул меня, затем вновь предложил руку, я вновь ее принял, а он вновь толкнул. – Что-то у тебя не клеится, Чарли. Прям беда. Хочешь, вызову подмогу?
– Нет, нет, я…
Что смешного?
Он улыбался, и я улыбался в ответ.
Я думал, что сейчас умру, и улыбался, потому что – какая нелепость, не мог я тут умереть, ничто ведь не предвещало, но я, конечно, умру, это было ясно как белый день и совершенно невероятно.
С годами я научился быстрее распознавать подобные истины.
– Эй! Чарли никак встать не может, все падает и падает! – заорал Максим. – Идите сюда, помогите!
Явились другие. Другие прислужники умирающего наверху хозяина, ребята господина Родиона.
Они горели желанием помочь.
Я подсчитал…
…на работе…
…меня похищали в общей сложности восемь раз.
В тюрьму сажали пять раз.
Под прицелом держали двенадцать раз.
В моей страховке путешественника около шестидесяти страниц. Об этом заботится Милтон-Кинс.
Милтон-Кинс… на кой хрен нужен Милтон-Кинс?
Как-то я прилетел в Узбекистан, и таможенник на паспортном контроле внезапно вышел из себя, когда я назвал свою должность; жутко психанул, выхватил пистолет и начал стрелять – не в меня конкретно, а вокруг; таможенник кричал и стрелял, пока коллега не ударил его стулом. Я не понимал, в чем дело. Потом мне сказали, что у этого человека серьезно больна дочь и что он вообще-то держится молодцом. Не знаю, как сложилась судьба дочери. Фантазирую, будто с ней все хорошо. Мы все фантазируем, правда? Представляем себе нормальную жизнь, терпимый финал, ведь…
Прилеты, вылеты, прилеты, вылеты…
…ведь без терпения и благоразумия, к примеру, трудно пройти таможенный контроль Соединенных Штатов. Американские таможенники задерживали меня одиннадцать раз и всегда задавали один и тот же вопрос – какова цель вашего визита?
У меня имелась виза, я уже неоднократно бывал в США, но…
– Какова цель вашего визита?
– Я вестник Смерти.
– Что это значит?
– Я предшествую всаднику Апокалипсиса. Иногда я прихожу как предостережение, иногда – как последняя любезность.
– Хорошо, но обязанности-то у вас какие?
При устройстве на работу вестником Смерти я заполнял анкету. В ней большой упор делался на умение общаться с людьми.
Поначалу я счел это блажью.
Ты приносишь весть тому, кто скоро умрет, – так стоит ли переживать?
У меня ушло немало времени, чтобы понять – я был неправ. Переживать нужно. Сопереживание – твоя работа. Ты человек, ты… ты понятен, ты приходишь первым, ты…
реальный.
А Смерть – нет.
Смерть, конечно, реальный, Смерть – он…
Терпение и благоразумие я стараюсь проявлять всегда. И обязательно проверяю, чтобы при пересадке в аэропорту у меня в запасе было не меньше двух часов – особенно, если пересадка предстоит в Атланте.
Ребята из Беларуси – им благоразумия не хватило.
Бить меня было неблагоразумно.
Без толку.
Это, пожалуй, мучило меня сильнее всего. Какой толк? Что им даст мое избиение? Но они упрямо били – наверное, только так и умели договариваться, в их мире так было принято. Они никогда не сталкивались с силой, которую нельзя разгромить в пух и прах, никогда не встречали существа, которое не скулило бы от ужаса.
Смерть не испытывает страха.
Смерть не останавливается.
В мои обязанности вестника входит…
…в анкете мне предложили привести в пример какой-нибудь случай, где я проявил умение общаться с людьми. Я рассказал об университетской газете, хотя написал в нее лишь три статьи, и все три о концертах. Сага – она работала вестницей до меня – выразила сомнение в том, что пример подходящий. Я согласился и пояснил, почему выбрал именно его, – я люблю музыку.
Какую именно? – спросила Сага.
Ну я и рассказал. Решил, что я все равно не получу эту работу, поэтому я позволил себе быть честным и поведал о музыке, о том, какие чувства она во мне вызывает, не только музыка, пение тоже, множество голосов, каждый уникален; каждый звук, исходящий из каждого горла на земле, уникален; поразительный инструмент, язык, на котором говорим мы все; истина, известная любому человеку, и еще…
В общем, в Беларуси меня били, и сильно. Я не особенно боялся умереть, нет – я думал, что меня превратят в калеку. Точно превратят. Придется уйти в отставку, заказать себе вставные зубы и каждое утро приклеивать их к деснам. Я больше никогда не смогу нормально ходить, потому что мне повредят позвоночник, не смогу управлять руками, разборчиво говорить и видеть, я ослепну, пока все это кончится, я ослепну, ну зачем они меня лупят? Какого хрена им это даст, какого?
Ну да ладно.
Бить в конце концов перестали.
Убивать меня смысла не было. Ни в чем смысла не было.
Мне сунули телефон, и Максим велел:
– Звони боссу. Скажи ему. Скажи, мы тебя на куски, бля, порвем. Скажи, пусть сюда не приходит. Еще десять лет. Давай.
Я не мог удержать телефон, ронял его раз за разом. Парни смеялись. Потом Максим помог, подал трубку, а я нажал кнопки.
Сага дала мне номер в свой последний, а мой первый рабочий день.
Предупредила:
– Не звони. Смерть ответит.
Я и не думал звонить, не думал, но мне к голове приставили пистолет, вот сюда, приставили к голове, а я не хотел умирать, все не верил, не понимал, знал – выстрелят, не знал – почему, из-за чего люди становятся такими
(люди-люди-крысы)
Короче говоря, я набрал номер.