Нет ответа.
Патрик вздохнул, сделал глоток – на этот раз большой, осушил бокал. Затем:
– Пойду-ка я в дом. Миссис Уокер-Белл очень радушная хозяйка.
Он сделал несколько шагов, помедлил, оглянулся.
– Я стану тебе другом, если ты позволишь. Я и правда искренне верю… мы делаем одно дело, каждый по-своему.
Нет ответа.
Патрик тихонько вздохнул и пошел к дверям.
– Я не скорблю, – резко сказал Чарли и повторил громче: – Я не скорблю. Я занимаюсь не этим. Ты не прав. Я… меня посылают для другого.
– Ты знаешь, для чего?
– По-моему, да.
Выжидательный смешок.
– Скажешь мне?
– Нет.
Пожатие плечами.
– Ясно. Если решишь остаться, попробуй виски. Уокер-Белл всегда подает лучшее.
– Не решу.
– Тогда до встречи в конце пути.
Патрик шагнул в дом, туда, где играла музыка.
Глава 85
Ночная дорога, поиски отеля.
Чарли ведет машину, Робинсон прижимает голову к стеклу. От кондиционера холодно, но Чарли не возражает, а Робинсон не жалуется.
Огни, огни, белые бегут навстречу, красные ползут впереди. Фонари на пешеходных переходах, но тротуаров нет, разрешено ли в этом штате сворачивать направо на красный? Чарли не знает, Робинсон не уверен. Сигнал на мобильном у Чарли очень слабый.
Фары, фары.
В США почти нет уличного освещения, подмечает Чарли. Даже на автомагистралях – сплошные фары. В городах – и крупных, и не очень – фонарей на удивление мало.
Вот и отель. Цена завышена, зато есть два одиночных номера и завтрак в придачу. Робинсон заявляет, что позавтракать надо обязательно – колбасная подливка, да еще андулет, настоящая еда.
Чарли устанавливает на телефоне будильник и ложится спать под завывания отельного кондиционера. Наверное, вот так же дребезжат и грохочут в ночи вентиляторы на космических кораблях.
Завтрак. Колбасная подливка; андулет.
Ничего вкуснее Чарли не ел. Что о нем подумают, если он вылижет тарелку?
Дальше на восток, к Атланте. Сперва ведет Чарли, потом Робинсон, через двести миль он и не думает уступать руль и останавливаться не хочет.
Ближе к полудню, без всякого предупреждения, Робинсон начинает говорить.
– В детстве мы с братом не ладили, а сейчас он в Нью-Йорке, руководит компанией, которая дает напрокат инструмент, ну знаешь, электроинструмент, а я всегда мастеровитым был, да и дело такое никогда не прогорит, никогда, ведь инструмент всегда нужен, но он нынче крутой, классный, стоит дорого, сам посуди, палку с гвоздем любой осилит, а вот ты попробуй купи что-нибудь современное, – алмазное сверло, к примеру, – а еще есть углеволокно, и титан, и разные виды стали, потрясающе просто, материаловедение, ты о нем и не думал небось, да; вот если бы я мог повернуть время вспять, я бы тогда… да, механизмы и прочие шестеренки изменили мир, только если не знаешь, как получить нерастрескивающуюся сталь, или нержавеющее железо, или даже просто алюминий, для него электролиз нужен, – ты хоть представляешь, сколько всего в мире сделано из алюминия? Надо было мне в колледже геологию изучать.
Робинсон так же внезапно затихает, и следующие тридцать миль проходят в молчании.
Затем:
– Девочки умрут? Дебютантки на балу?
– Не знаю. Ну, то есть… умирают все.
– Я не о том спрашивал.
– Я лишь посланник.
– Хрень, чувак. Я ждал, пока ты так скажешь; ждал, чтобы бросить тебе в лицо – хрень это. Прям удивительно, сколько ты выдержал, сколько не гнал пургу. Нет, я, конечно, благодарен, что ты меня везешь, но все равно – хрень, полная.
Молчание еще на десять миль.
Потом Чарли произнес:
– Вряд ли девочки умрут.
– У тебя предчувствие? Вот так ты и работаешь? Ну правда, если каждый раз… если ты приходишь, скажем, к ребенку… Ты ходишь к детям?
– Бывает.
– Если каждый раз ты приходишь к ребенку и знаешь, что он умрет, умрет в детстве, ну, умрет, даже не пожив… Нет, не представляю, ты бы не смог, ты бы тогда был… а ты не похож. Не похож ты на того, кто способен смотреть в глаза женщине и знать – завтра она умрет. И так – постоянно, изо дня в день.
– Ты заблуждаешься. – Чарли смотрел на мелькающие за окном деревья. – Порой я знаю.
– И как оно?
– По-разному. Бывает… бывает, знание – это проклятье. А бывает, благословенье. Иногда, если знаешь, то имеешь возможность поступить правильно.
– А те девочки, особняк… теперь ждать сообщения по телику – мол, их сровняли с землей?
– Сомневаюсь. Там… обстановка была не… Меня посылали к миссис Уокер-Белл, мне не давали поручения поговорить со всеми, вряд ли… Я вручил ей флаг Конфедерации. – Робинсон приподнял бровь, но взгляда от дороги не оторвал. – Мне нельзя об этом рассказывать, поэтому ты уж, пожалуйста… Профессиональный этикет… Да, флаг Конфедерации. Судя по моему опыту, такие подарки предназначены не для умирающих. Тут речь об идее. Понимаешь, Смерть приходит не только за людьми, но и за идеями. Флаги же придают новый смысл, олицетворяют идею, вкладывают в голову определенные мысли… Там, откуда я родом, крест святого Георгия был когда-то гордым символом Англии. Он воплощал смелость и благородный характер, твердость духа и отважное непокорство любым бедам, борьбу с ними – в таком вот роде. Хотя мы обходим молчанием тот факт, что флаг этот являлся еще и знаменем колониализма. Теперь же он стал символом политиков правого крыла, они размахивают флагом, как оружием, против любого, чей цвет кожи их не устраивает. Этот флаг… наш. Он олицетворяет нас – англичан, нас не-ирландцев, не-шотландцев, не-валлийцев, не-европейцев, не… И тех, кто размахивает нашим флагом, он превращает в…
людей-людей-людей
Чарли споткнулся.
крыс-крыс-крыс
Робинсон тут же подхватил мысль и, похоже, не заметил, как вестник Смерти вздрогнул от боли.
– Я знаю, что такое флаг Конфедерации. Это флаг рабства. Флаг мужественных свободных людей.
Чарли кивнул.
– Время придает новые смыслы; историю переписывают. Флаг Конфедерации долго был знаменем расистов и фанатиков, ты уж прости, но так гласит прошлое. Затем времена изменились, и он вновь стал флагом тех, кто мужественно сложил голову, и не важно, за что сложил, важно их мужество, ведь оно – истинное. В наши дни убийцы, которые верят в неминуемость и необходимость расовой войны, оборачивают себя флагом Конфедерации, и люди уже видят не знамя, не ткань, не цвет… Флаг становится идеей. Наверное, не для всех – думаю, для миссис Уокер-Белл он по-прежнему флаг ее народа, его культуры, гордости, истории и его павших. Но для других… флаг изменился. Один мир умирает. Другой рождается.
– Так ты… думаешь, Смерть придет за флагом?
– Я думаю, Смерть придет за идеей.
Робинсон долго-долго размышлял. Наконец он пожал плечами.
– Это ведь неплохо, да? В смысле, люди-то живы, правильно? Люди будут жить, девочки будут жить, ну а если идея… идея ведь не жизнь, понимаешь? Идея – не люди.
Чарли смотрел в окно и не отвечал.
Глава 86
Джорджия.
Как только они пересекли границу штата, первым делом увидели гигантский щит с изображением улыбающегося медведя. Ниже шло предупреждение:
ДОВОЛЬНЫЕ МЕДВЕДИ НЕ УСТРАИВАЮТ ЛЕСНЫХ ПОЖАРОВ!!!
Примерно через сотню ярдов в неприметном съезде с автострады обнаружился полицейский автомобиль с радаром на лобовом стекле.
Чарли с Робинсоном проехали мимо, а через несколько секунд патрульная машина включила сирену и с визгом рванула следом за седаном, который пролетел границу на скорости восемьдесят семь миль в час.
Урок программирования.
Учительница, ученицы. Одни девочки.
Младшей десять лет, темные волосы заплетены в множество тугих косичек, в ясных смешливых глазах – отсвет монитора.
– Я изучаю HTML и CSS, – пояснила она Чарли, сидевшему с ней рядом в переполненном классе. – Потом освою язык «Ява», а когда вырасту, буду создавать компьютерные игры, а еще писать программы, которые сделают мир лучше, помогут людям, облегчат им жизнь, уничтожат бедность, и все в таком духе.
На экране крошечная черепашка рисовала тугую спираль в направлении центра, на каждом шагу замирала, докладывала, сколько она уже прошла, и меняла цвет панциря с зеленого на синий.
– По воскресеньям, – радостно добавила девочка, – я мастерю роботов.
Чарли подарил ей книгу по веб-дизайну, вышел на улицу и присел на капот автомобиля рядом с мамой и бабушкой девочки.
Маме Чарли вручил флешку на цепочке, двенадцать гигабайт, для записи дочкиных работ. Дочка ни о каких записях и не думала, но мама подарок взяла – теперь она сможет держать в руках частичку своей малышки, станет к ней ближе.
Бабушке Чарли преподнес серебряную брошь – голубку в полете.
– Отец бил маму, – произнесла бабушка. – Виной тому была выпивка, да нищета, да стыд. Мой муж, тот меня не бил, но мы друг дружку не любили, и когда он ушел, я подумала – оно и к лучшему. Правда, я ни разу не выезжала из своего города, и работы приличной найти не могла, и дочь растила в такой бедности, в такой нужде – кому сказать, не поверят. Помнишь?
Мама девочки кивнула и подхватила рассказ:
– Папу я почти не помню, зато мама старалась изо всех сил. Тяжело было, знаете, очень тяжело, но мы с ней часто над чем-нибудь смеялись – да? Я… в пятнадцать я забеременела. В школе нам твердили про воздержание, мол, оно убережет от любой беды, да что толку? Попробуй убедить в пользе воздержания девчонку-подростка, попробуй добиться от нее правильного поведения! Про презервативы нам, конечно, никто и слова не говорил, а вот теперь моя дочь…
Женщина покачала головой и с улыбкой посмотрела на обочину оживленной дороги, в сторону маленького учебного класса, втиснутого между суши-баром и заведением с бифштексами.
– Ее ждет другой мир. Наши рассказы будут для нее просто удивительными историями, и ей не придется скрывать печаль за смехом.